Джером Джером - Веселые картинки
Вечером он вышел на прогулку и отправился к скалам. В полумраке он достиг того места, которое поэтичные корнвалийцы называли «Треножником ведьм». С этого места он в первый раз увидел, как Миванвей поднималась к нему с берега моря. Он вынул изо рта трубку и, облокотившись на скалу, смотрел вниз на дорожку, становившуюся все более неясной в полусвете вечера.
В то время как он смотрел, фигура Миванвей медленно поднялась с моря и остановилась перед ним. Он не чувствовал никакого страха, так как ожидал этого. Ее появление было только концом его сна. Она выглядела постаревшею и более серьезной, чем в былое время, но лицо ее было еще более приятным. Она удалялась. Заговорит ли она с ним? Но она только печально смотрела на него. Он стоял неподвижно в тени скал, а она прошла мимо и скрылась в полумраке.
Если бы по возвращении он поговорил со своим хозяином или даже послушал, что болтливый старик хотел ему рассказать, то узнал бы, что молодая вдова, по имени мистрисс Чарльс Сибон, в сопровождении своей незамужней сестры, недавно приехала и остановилась в их местности, заняв по смерти прежнего жильца небольшой домик на расстоянии около мили, за деревней, и что ее любимой вечерней прогулкой была прогулка к морю и назад по отвесной дорожке около «Треножника ведьм».
Если бы он пошел за фигурой Миванвей, то увидел бы, что, пройдя «Треножник ведьм», она пустилась бежать, пока не добежала до своей двери и, затем задыхаясь, упала на руки другой фигуры, которая поспешила встретить ее,
— Дорогая моя, — сказала старшая женщина, — вы дрожите как лист. Что случилось?
— Я видела его, — ответила Миванвей.
— Видела, кого?
— Чарльса.
— Чарльса? — повторила другая, смотря на Миванвей и думая, по-видимому, что она сошла с ума.
— Его дух, конечно, — объяснила Миванвей торжественным голосом. Он стоял в тени скал, в том самом месте, где мы впервые встретились. Он выглядел старше и несколько утомленным и, о, Маргарита! Таким печальным и упрекающим.
— Дорогая моя, — сказала ей сестра, вводя ее в дом, — вы переутомлены. Лучше было никогда не приезжать нам в этот дом.
— О, я совсем не испугалась, — ответила Миванвей, — я ожидала его каждый вечер. Я так рада, что он пришел. Может быть, он придет опять. Я попрошу его простить меня.
На следующую ночь Миванвей, не обращая внимания на мольбы и советы ее сестры, отправилась на обычную прогулку, а Чарльс в то же время отправился туда же из своего трактира. Миванвей вновь увидала его, стоящим около скалы, а Чарльс решился, если увидит ее опять, — заговорить. Но когда он увидал молчаливую фигуру Миванвей, остановившуюся и смотревшую на него, его решимость исчезла. Он ни капли не сомневался, что перед ним стоит дух Миванвей.
Некоторые смеются над видениями других людей, но считают свои собственные действительностью, а Чарльс последние пять лет жил в среде людей, верующих, что мертвые живут около них. Наконец собрав силы, он решился заговорить, но как только он произнес первое слово, фигура Миванвей побежала прочь от него, и он успел только вздохнуть. Миванвей ушла в долину, а Чарльс смотрел вслед за ней.
На третью ночь оба явились к страшному месту, решившись заговорить во что бы то ни стало. Чарльс заговорил первым, когда фигура Миванвей, с печально направленными на него глазами, появилась перед ним. Он выдвинулся из тени скал и остановился перед ней.
— Миванвей! — сказал он.
— Чарльс! — ответила фигура Миванвей.
Оба говорили торжественным шепотом, прилично обстоятельствам, и оба с глубокой грустью смотрели друг на друга.
— Счастливы ли вы? — спросила Миванвей.
Этот вопрос может показаться несколько смешным, но не нужно забывать, что Миванвей была дочерью евангелиста старой школы и была воспитана в прежних понятиях.
— Так счастлив, как я этого заслужил, — было печальным ответом.
Этот ответ, намекавший не очень благосклонно на земные заслуги Чарльса, заставил Миванвей похолодеть.
— Как я могу быть счастлив, потеряв вас, — продолжал голос Чарльса.
Эта речь очень понравилась Миванвей. Во-первых, это избавляло ее от отчаяния относительно будущего Чарльса. Конечно, его теперешние страдания были очень велики, но была надежда на лучшее впереди, во-вторых, это было безусловно милая речь для духа, а я совсем не уверен в том, что Миванвей отказалась бы от небольшого флирта с духом Чарльса.
— Может быть вы простите меня? — спросила Миванвей.
— Может быть вы простите меня? — спросил Чарльс в благоговейном удивлении. — Можете ли вы меня простить? Я был животным, дураком, я не достоин был любить вас.
Замечательно благовоспитанный дух, как кажется. Миванвей перестала бояться его.
— Мы оба были виноваты, — ответила Миванвей.
На этот раз в ее голосе было уже менее покорности.
— Но больше всего была виновата я. Я была капризным ребенком и не знала, как глубоко я вас любила.
— Вы меня любили? — повторил голос Чарльса, немного приостанавливаясь над словами, как будто чувствуя всю их сладость.
— Уж, конечно, вы в этом не сомневались, — отвечал голос Миванвей. — Я никогда не переставала любить вас. Я буду любить вас всегда и во веки веков.
Фигура Чарльса прыгнула вперед, как будто бы он хотел заключить в свои объятия дух Миванвей, но вдруг остановился на расстоянии одного или двух шагов.
— Благословите меня прежде, чем вы уйдете, — сказал он.
И с открытой головой фигура Чарльса преклонилась перед фигурой Миванвей.
Право, духи подчас могут быть замечательно любезны, если они этого хотят.
Миванвей милостиво склонилась над своей дорогой тенью, но в этот момент ее глаза заметили что-то на траве, и это что-то было хорошо раскрашенной пенковой трубкой. Нельзя было принять это ни за что другое даже при этом неровном свете. Трубку эту Чарльс выронил из кармана жилета, опускаясь на колени.
Следя за глазами Миванвей, Чарльс тоже увидал ее, вдруг вспомнив о запрещении курить, не останавливаясь, чтобы обдумать ненужность этого движения, инстинктивно схватил трубку и спрятал ее назад в карман. А затем целая волна понимания и удивления, страха и радости пронеслась в мозгу Миванвей, она почувствовала, что она должна рассмеяться или закричать, и поэтому расхохоталась. Порыв за порывом ее хохот перелетал между скалами и Чарльс, вспрыгнув на ноги, едва успел подхватить ее на руки, как она упала без чувств.
Спустя десять минут, старшая мисс Эванс услышала тяжелые шаги и подошла к двери. Она увидала то, что ей показалось духом Чарльса Сибона, сгибавшимся под тяжестью безжизненного тела Миванвей, и, вполне естественно, это видение испугало ее; но просьба Чарльса достать немножко водки звучала по человечески, а необходимость помочь Миванвей удерживала ее от вопросов, которые могли довести человека до безумия.
Чарльс отнес Миванвей в ее комнату и положил ее на кровать.
— Я ее оставлю с вами, — прошептал он старшей мисс Эванс. — Ей лучше будет не видеть меня до тех пор, пока она вполне оправится.
Чарльс ждал в полутемной комнате, как ему казалось, долго, но, в конце концов, старшая мисс Эванс возвратилась.
— Ну, теперь все в порядке, — услышал он ее слова.
— Я пойду посмотреть ее, — сказал он.
— Но она в кровати! — воскликнула сконфуженная мисс Эванс.
Чарльс рассмеялся.
— О, да, да, конечно, конечно! — вспомнив кто он, в смущении пробормотала мисс Эванс.
И затем старшая мисс Эванс осталась одна, села, и старалась побороть в себе убеждение, что она видела сон.
Опаснее врага
Знающие люди говорили мне (и я этому верю), что девятнадцати месяцев от роду он плакал от того, что бабушка не позволяла ему кормить ее с ложки, а в три с половиною года его, совершенно измученного, вытащили из чана с водою, куда он забрался, чтобы поучить лягушку плавать. Два года спустя он навсегда испортил левый глаз, показывая кошке как носить котят, не принося им никакого вреда, и почти в то же время его опасно ужалила пчела, которую он тащил с цветка, где она, по его мнению, тратила напрасно время, к другому, более богатому медом.
Его постоянным желанием было помогать другим. Он готов был целое утро объяснять старым курам, как нести яйца, или целый день просидеть дома и щелкать орехи для своих белок. На седьмом году он вступил в спор с матерью о воспитании детей и упрекал отца за то, что тот дурно его воспитывает. Ребенком он не мог иметь большей радости как в то время, когда уговаривал других детей хорошо вести себя. Без всякой надежды на награду или благодарность он принимал на себя совершенно добровольно эти тяжелые обязанности и для него было совершенно все равно, были ли другие дети старше или моложе, слабее или сильнее его. Где бы они ни встретились ему, он принимался делать им выговоры. Однажды, во время школьной рекреации, из леса послышались жалобные крики; когда его отыскали, то увидели, что он лежит на земле, а на нем сидит и преисправно его колотит его двоюродный брат, вдвое выше его. Учитель, освободив его, спросил:
