Сергей Прокопьев - Отелло с кочергой
«Заплачу из Петрухиных, — подумал Никола, — по его вине вляпался в катавасию».
— И давай на берегу договоримся, — сказал сторож, — я тебе в копательном деле не товарищ! И если что: ты меня не знаешь, я тебя — первый раз вижу! Гроб поднять помогу, есть приспособа, милиция как-то пользовалась и забыла.
К Петрухе они пошли, когда кромешная тьма пала на кладбище.
Сторож выдернул крест, обезглавил могилу и ушел вместе с фонариком: «Тебе здесь светиться не след!» Оставил Николу один на один с бугорком.
Из темноты грозными рядами надвинулись кресты и памятники. Где-то за кладбищем завыла собака. Ветер недовольно зашелестел сухими венками. Луна трусливо нырнула глубоко в тучи.
Когда-то они с Петрухой, шишкуя в тайге, переходили топкое болото. «Не ссы в штаны, я рядом!» — подбадривал Петруха вибрирующего в коленках друга. Сегодня поддержать Николу в трудную минуту уже не мог.
«Прости, Петруха!» — вонзил лопату в бугорок Никола.
Ветер могильным холодом ударил в лицо, еще громче взвыла собака. Запахло погребом. Но отступать от долларов было некуда. «Прости, дружище!» — откинул в сторону землю Никола…
Приближаясь к Петрухе, не переставал беседовать с ним, — за разговором было веселей: «Тебе-то деньги на кой? Твою долю Томке отдам…»
«Она все на лекарства спустит, — вдруг застыл с лопатой. — На что доброе бы… Опять же привяжется: откуда взял? Если сказать — из могилы, по судам затаскает… С нее станет придумать, что долларов лежало в десять раз больше… Плюс моральный ущерб за осквернение памяти».
«Не беспокойся, Петруха, отдам, — отбросил сомнения вместе с очередной порцией могильной земли, — навру что-нибудь… А может, катер купить? И назвать, как ты мечтал — „Стремительный“?..
В процессе колебаний достиг искомой глубины… Сторож помог поднять гроб, открыл крышку и ушел.
— Ты тут сам, — бросил Николе, — не люблю покойников.
«Прости, Петруха», — сказал Никола и осторожно, чтобы не оголить лица усопшего — видеться с Петрухой не тянуло — полез под покрывало. Подпорол бритвочкой подкладку пиджака, проник в тайник… Действовал Никола, как минер, доверяясь чутким пальцам, которые страсть как жаждали прикоснуться к долларам, но избегали Петруху.
Покрывало резко белое, ночь жутко темная — луна стойко отказывалась быть свидетелем финансовой эксгумации. Зато кресты назойливо лезли в глаза, которые Никола трусливо отводил от домовины. Где-то за спиной ветер, выдерживая издевательские паузы, клацал металлическим венком по памятнику. На каждый стук сердце Николы трусливо екало, срывалось на свинячий галоп.
Однако вскоре он забыл все страхи. Принялся обшаривать Петруху, как хулиганы пьяного. Все подкладочное пространство до самых плеч прошуровал. Долларов не было. Зачем-то полез в брючные карманы. И там был голый нуль. Сердце заныло-заломило по всей площади груди…
«Куда девал?» — в отчаянии откинул Никола покрывало с Петрухи.
Откинул… и сам чуть не откинулся. В призрачном свете — луна во всю любопытную рожу вылезла поглядеть на Петруху — в домовине лежал усатый… Петруха отродясь эту растительность не носил.
«Подменили!» — нокаутом шарахнуло Николе в голову.
Хотелось завыть вместе с собакой.
«Что у них там под землей делается?» — возмутился.
И тут взгляд упал на лежавший рядом с могилой крест. На табличке было написано: «Бургасов».
Петруха по жизни был Васков. Никола подбежал к соседней могиле. Вот же зараза без глаза — промазал с эксгумацией клада! Друг лежал рядом. Никола даже ударил кулаком по Петрухиному кресту. Баран! Поверил сторожу!..
Но вдруг настроение подскочило вверх. Че горевать?! Главное — доллары целы. За такую сумму можно еще на кладбище попотеть.
Теперь уж точно Томке всю ее тысячу не отдаст.
— Готова дочь Петрова? — вдруг раздалось за спиной.
Ноги у Николы подкосились: усатый заговорил!
Никола рухнул без чувств на Петрухин бугорок, в самую гущу венков.
— Э-э! — подбежал сторож. — Смотри, не окочурься! Давай возвертай могилу в исходную позицию.
— Ты где копать показал? — отойдя от удара, спросил Никола, держась за сердце.
— Значит, вчера на этой аллее еще одного жмура положили, — почесал нос сторож и не очень расстроился. — Ты это, — сказал, — не бери в бестолковку, сегодня не успеем, а завтра приходи, помогу за те же деньги.
В две лопаты вернули усатого на место последнего приюта, остаток ночи Никола прокоротал в сторожке.
— Вечером опять поеду к брату, — объявил дома жене, укладываясь спать.
— Че эт зачастил?
— Копать еще… то есть — сарайку строить помогаю.
— Коль, слышь, я че думаю: че Петруха-то помер?
— Ну? — укрываясь одеялом, недовольно спросил Никола.
— Тамарка сегодня проболталась: она в день смерти нашла у Петрухи заначку: две тысячи долларов. Сердце у бедняги и схватило…
— Как нашла?! — вылетел из-под одеяла Никола.
— В пиджаке. Он из рейса ночью вернулся, а доллары у Тамарки. «Молодец, — говорит ему, — мне на операцию накопил!» Самое главное — у нее аптека, не дом, а нитроглицерину для Петрухи не оказалось.
— Дай мне тринитроглицерину! — зашатался Никола. — Накрылся компьютер вместе с катером…
ЯРМАРКА ЧУДЕС
Когда-то машина Юрия Власовича Александрова была ослепительно вишневой и безремонтно молодой. Песня о четырех колесах. Бывало вырвутся вдвоем на загородную трассу, пламенный мотор и ликующее сердце сольются в восторженной мелодии скорости и летят вдоль полей, лесов и перелесков. В долгих командировках на космодроме, запустив очередную ракету и приняв хорошую порцию спирта, сладко мечтал Юрий Власович на гостиничных простынях, во-первых, о жене, во-вторых — о машине. Всеми фибрами ступней чувствовал за три тысячи километров упругость педалей, всеми фибрами ладоней — нежную ребристость руля.
Возвращаясь из командировки в объятия жены, после оных вприпрыжку торопился в гараж. Пусть даже просто посидеть внутри возлюбленной, подышать ее волнующими запахами. И всегда что-нибудь привозил ей из дальних поездок: новую свечу, резину, хотя бы безделицу для украшения салона.
Пролетели, просвистели годы. Юрий Власович уже не тот молодец с лихими усами, хотя сорок пять для мужчины отличный возраст. Тогда как для машины двадцать годков — глубокая старость. Ей бы гараж потеплее, бензин почище да скорость потише. Однако старость получилась не радость, беспокойнее беззаботной молодости. Жизнь взяла хозяина-инженера за горло, пришлось ему выйти на большую дорогу таксования. Старушка о четырех колесах в сравнении с «Мереседесами», «Вольво», «Фордами», конечно, проигрывала в скорости и комфорте, да ведь на «Мерседесах» никто и не таксует. Поэтому клиентура есть. Выходит Юрий Власович на большую дорогу после работы и в выходные.
— Ну что, подружка, — говорит Юрий Власович, отворяя ворота гаража, — крутанем?
…Гога махнул с обочины рукой, Юрий Власович остановился. Гога был с орлиным носом и бегающими глазками. В горах Кавказа взор его был тверже дамасской стали, туда-сюда забегал от плоских западносибирских пейзажей.
— На ярмарка, — заказал Гога.
«Тридцать тысяч как минимум», — прикинул счетчик, который включался в голове Юрия Власовича на тропе таксования.
— Зачем такой барахло ездишь? — спросил Гога.
— «БМВ» на покраске, — сказал Юрий Власович и попросил пристегнуть ремни.
— Чихать, — беспечно махнул рукой Гога, — ГАИ заплачу.
У ярмарки он пригласил Юрия Власовича помочь выбрать платье жене.
«Тысяч пятнадцать, как пить дать, за советчика должен отслюнить, — мгновенно отреагировал чувствительный счетчик. — А то и больше…»
Ярмарка за обе щеки наяривала жвачку, источала запахи галантереи с потом, шуршала ногами и денежной макулатурой. Гога бегал глазками по товарам.
— Во! — ткнул пальцем в платье Юрий Власович. — Пойдет?
— Мой свокэр! — представил Гога продавщице своего спутника.
— Я-я! — по-немецки согласился Юрий Власович.
— Интэрэсная невестка! — продавщица окинула ироничным взглядом усатого Гогу.
— Нэвэста пэрсик! — зацокал языком Гога. — Блэск.
Платье было тоже «блэск» с шиком и стоило три месячных оклада Юрия Власовича.
— Налезет на невестку? — спросила смешливая продавщица.
— Натянем, — заверил Юрий Власович.
После платья Гога выбрал туфли жене. Белый «блэск» на платформе в два оклада Юрия Власовича. Покрутив драгоценный башмак «свокэр» высказал сомнения:
— Барахло, развалятся.
— Туда-сюда сезон носить хватит! — отсчитал Гога два оклада.
Они ходили по этажам ярмарки, Гога покупал кроссовки, брюки, куртку, футболки… Полиэтиленовые пакеты-кули, которые верно таскал за Гогой Юрий Власович, становились толще и толще.
«Плюс за носильщика тысяч пятнадцать», — потирал руками неугомонный счетчик.
