Франсуа Шаму - Футбольная сказочка 2012: Матч эры за Грааль
Задрапированные в спортивные костюмы Сохатый и Волк лежали в творческом беспорядке в самом углу приемной залы Ангелиссимуса. Более неподходящего антуража и странной одежды вообразить невозможно. Впрочем, воображение не являлось сильнейшей стороной личности Алексея Парисовича – он всегда был исполнителем. Хорошим исполнителем. Он собирался немедленно сбросить с себя наваждение, причиненное крылатой феей, и подтвердить свою положительную репутацию. Надо решить болезненный для России трансферный вопрос!
Сохатый и Волк вскочили и ретиво бросились к Миляшу из своего угла, словно там их атаковал отряд термитов.
– Алексей Парисович, пожалуйте!
– Давайте знакомиться, ваш визит – такая честь.
– Принести пуховики и подушки? – любезничал Кайлин.
– Ничего, я в кресле, – испуганно отбрыкивался босс «Газвпрока». Он порыскал глазами, но ничего похожего на сиденье в зале не обнаружил. Ангелиссимус нажал на кнопку пульта, и из стены выдвинулось нечто, по очертаниям напоминающее кресло. Миляш замер в нерешительности.
– Ну, что же вы… Садитесь, если не хотите с нами раскинуться в приятной неге, отбросив костюм и прочие официальные предрассудки. – Волк располагающе разливал вино по бокалам-неваляшкам, которые могли сохранять равновесие на ковре. – И прошу вас рассказать, что же привело такого высокопоставленного политика и бизнесмена в нашу обитель виртуальных радостей?
Алексей Парисович начал как-то очень отдаленно, коснулся вообще всего русского государства и отозвался с большою похвалою о его природных ресурсах и подземных ископаемых. Волконский и Сохаев, лежавшие в позе римских патрициев, слушали, наклонивши голову. Фама парила под потолком. Кайлин листал глянцевый журнальчик и для того, чтобы показать, что слушает, иногда поднимал брови и раскачивал головой, как будто изумляясь масштабам описываемого.
Миляш переводил на английский основные постулаты своей речи, но Фама красноречивым жестом показала ему – это лишнее. И действительно, как только он сосредоточился на своем родном наречии, Ангелиссимус полностью ушел в журнал и о госте не вспоминал. Многие глянцевые журналы существуют, конечно, лишь для того, чтобы посеять комплексы в богатых и респектабельных людях. Богатые привыкли к тому, что в жизни они царят над всеми остальными, а тут, в глянцевых журналах, абсолютно ничего не понятно – затейливые слова, сложноподчиненные конструкции, темы, словно высосанные из среднего пальца университетского доцента. Неизбежно возникает вопрос, а такой ли я умный и всесильный, если смысл ускользает от меня? Но Кайлин, судя по горящим глазам, читал другой, более доступный журнал. Или делал вид, что журнал более доступный, а на самом деле ничего не понимал.
Алексей Парисович плавно от богатых ресурсов страны перешел к политическим руководителям, распоряжавшимся этими ресурсами. И в частности, заговорил о руководителях, окончивших земное поприще, но тем не менее обреченных на постоянные упоминания в силу жесткости линии, проводимой ими по отношению не только к иным государствам, но и к гражданам своей страны, кои…
– Вам угодно выкупить трансферы Ивана Грозного, Ленина и Сталина? – перебил его Сохаев, так просто, без малейшего удивления, словно речь шла о закупке хлеба.
– Да, – облегченно вздохнул Алексей Парисович. – Несуществующие трансферы Ивана Грозного, Ленина и Сталина.
– Извольте, мы можем продать. – Фама обдала газового короля сказочными обертонами своего голоса, и он выронил портфель, который с легким стуком коснулся коврового покрытия и распластался на полу, как штандарт поверженной армии.
– А например, какая же цена? – забеспокоился Миляш. – Хотя, впрочем, это такой предмет… что о цене даже странно… – Алексей Парисович слабо сопротивлялся внутреннему порыву бросить все свое имущество к ногам, вернее, к крыльям великолепной дамы.
– Да чтобы не запрашивать с вас лишнего, по сорок миллионов евро за штуку, – вступил в разговор Волк и даже причмокнул, отпив из бокала.
– По сорок?! – вскричал Миляш так, что Кайлин недовольно посмотрел на него со своего ложа, ибо из-за этого вопля был вынужден отвлечься от своего занимательного журнальчика.
– Что ж, – удивилась Фама, – а разве для вас это дорого?
– Нет, сорок миллионов – это, конечно, тьфу для нас, – надул щеки Алексей Парисович. – Но мы, верно, как-нибудь ошиблись или не понимаем друг друга, позабыли, в чем состоит предмет торга.
– А какая ж, однако, ваша цена? – казалось, пошел навстречу в переговорах Волконский.
– Я полагаю, со своей стороны, положа руку на сердце… По миллиону за душу, это самая красная цена!
– Эк хватили! Мы ведь не лапти продаем, – выступил со своим резоном Сохаев.
– Но согласитесь, это ведь и не люди.
– Так вы думаете, что найдете таких дураков, которые за миллион продадут хорошего игрока? – снова блеснул практицизмом Сохаев.
– Никак не пойму, зачем их позиционировать как живых игроков? Ведь они давно умерли. Осталось нечто эфемерное.
– Но вы же вовсю торгуете газом, – упрекнула его Фама. – Газ – тоже эфемерное и неосязаемое. Дунул на него – и нет вашего газа.
Фама действительно сделала губами характерное движение, вытянув их в трубочку, и Миля почувствовал, что страшная сила аромата ее дыхания уносит его в неизведанное. Сила восторга и возвышенных чувств, которые он позабыл в рутинной повседневности сделок, откатов, оффшоров и прочих важных государственных дел. Но тут образ президента, вернее, его пучеглазой головы, нависающей над столом, снова возник в помутившемся сознании босса «Газвпрока», и он взял себя в руки. Взял не только для того, чтобы сбить цену, но и для того, чтобы постоять за идеалы, униженные последним замечанием Фамы.
– Ну уж нет. – Алексей Парисович обиделся за индустрию в целом. – Газ приносит тепло, он нужен в промышленности… Да везде он нужен. Везде.
– Ну и наши игроки тоже не эфемерное, – рассердился Волконский. – Тот же Грозный Казань брал – и она теперь наша. И турок Иван Грозный побеждал, и литовцев с поляками, и немцев. И ничьи, конечно, случались, когда мирные договоры подписывались, вроде Ям-Запольского. И поражения, надо признать, бывали – тот же хан Девлет Гирей Кремль сжег, – но все-таки суммарная статистика говорит о том, что Иван Грозный по своей психологии победитель, а значит, его трансферная стоимость никак не миллион.
– Хорошо-хорошо, пять миллионов. Долларов! – уточнил Алексей Парисович, чтобы проходимцы не радовались большой уступке. – За каждого пять миллионов. Вы должны помнить, что они все-таки мертвые.
– Да, конечно, мертвые, – простодушно согласился Сохаев, но, отпив вина, тут же одумался. – Впрочем, что за политики, что числятся живущими? Что это за люди? Мухи, а не люди. Поэтому, чтобы мы по миру не пошли, давайте двадцать миллионов долларов за каждого.
– Двадцать миллионов долларов?! Это же как за Толю Тимощука!
– А чем Ленин хуже Тимощука, скажите, пожалуйста? – удивился Волконский. – Владимир Ильич обладает фантастическими лидерскими качествами. Коллективист. Образован. На нескольких языках говорит. Предельно жесткий. В отборе ему нет равных. С мясом вырвет, если ему и его команде нужно. Только зазевается соперник, проявил интеллигентную корректность и мягкотелость – так он его сразу обкрадет. Детей опять же любит. Не то что некоторые, – добавил Волконский и многозначительно посмотрел на Сохатого, напоминая о скверной истории, случившейся в московском Матче века с Достоевским.
– Нет, больше семи не могу. Меня же в России не поймут. Я же не свои деньги… Я государственное лицо.
– А инфляция? Когда Тимощука брали, сколько доллар стоил? – рачительно напрягся Сохаев. – И еще, знаете ли, такого рода покупки, я говорю это между нами, по дружбе, не всегда позволительны. И расскажи мы об этом – так ведь «Газвпроку» и вам лично больше никакого доверия не будет относительно контрактов или вступления в какие-нибудь выгодные обязательства.
– Это форменный шантаж – вы выкручиваете мне руки! Десять! Это окончательная цифра.
– Помилуйте! Что за цена – десять? Вы в Москве за десять сейчас себе квартиру, достойную вас, не купите. Девятнадцать с половиной – только из уважения к вашей чудной организации. – Волконский поднял бокал, словно тост произносил.
Алексей Парисович решил, что пришла пора возмутиться и поставить наглецов на место. Он хотел вскочить и сделать вид, что покидает переговоры с гордо поднятой головой, но понял, что если он осуществит сей маневр, то врежется носом в ноги Фамы. И не потому врежется, что они его влекли – эти скульптурно-целомудренные ноги, а потому, что благодаря непонятному техническому устройству расстояние между ангелом и Миляшом незаметно сокращалось в ходе беседы. Она парила в воздухе на качелях-невидимках. Изменялась амплитуда ее движения в пространстве, но она неприметно приближалась. Все ближе и ближе к несчастному чиновнику.
