Александр Маленков - Красные огурцы
— Как сам, братюня?
— Уах! — только и сказал Аслан.
— Теперь смотри короче. Как только кинет в бычку, морозишься, закрываешь глаза и начинаешь ходить по дворцу, водить жалом, как мы сейчас. Вспоминай в подробностях башни, фонтан, всю ботву. Сразу отпустит, отвечаю.
По правилам клиенту нужно было сейчас установить кинестетический якорь — какой‑нибудь физический объект, вызывающий правильные ассоциации и помогающий войти в ЖС. Боря любил использовать в качестве якорей мелкий спортивный инвентарь — шайбы, кистевые эспандеры, теннисные мячи. Он полез было в тумбочку, но вспомнил, что отдал последний якорь, кажется, это была шайба, одному видному положенцу из Балашихи с редким фоническим неврозом — хрематофобией, боязнью прикасаться к деньгам, сильно мешавшей его работе хранителя общака. Аслан пребывал сейчас в самом что ни на есть ЖС, и его надо было быстро заякорить. Боря огляделся в поисках подходящего объекта и нашел его.
— Держи, — сказал он, протягивая Аслану бейсбольную биту.
— Зачем это?
— Держи, держи. Нравится?
— Нормал бита.
— Почувствуй ее, брат. Видишь, какая она твердая, сильная и спокойная? Носи ее с собой. Когда захочешь войти в свой дворец, потрогай ее, четче получится. Мы назовем ее Бита Спокойствия.
Конечно, для якоря бита была излишне громоздким объектом, но ничего лучшего под руку не подвернулось. Сойдет, подумал Борис Александрович. Аслан повертел биту в руках, закрыл глаза и улыбнулся.
— Благодарю, — сдержанно произнес он, расплатился и вышел на улицу.
Так хорошо Аслану не было давно. Сердце билось медленно, шея стала мягкой. Он с наслаждением втянул носом миазмы Нижегородской улицы и подставил усталое лицо солнцу. Осторожная ревизия привычных раздражителей принесла приятный сюрприз — ни коллеги, ни конкуренты не вызвали в душе ненависти. Осмелев, Аслан подумал о самом страшном — жене и детях. В челюсти возникло напряжение. Он быстро сжал в руках Биту Спокойствия и зажмурился. Твердая деревянная лакированная тяжесть биты каким‑то чудом визуализировалась в хрустальном пейзаже, перед его внутренним взором из голубой дымки встали прозрачные башни и минареты. Челюсть обмякла. В последний раз так спокойно Аслану было три года назад, когда после стычки с каким‑то дохарями в ночном клубе он уже на добивосе сломал руку и приехавший врач вколол ему болеутоляющее. Наивысшее блаженство — это первый момент после боли. Как, должно быть, кайфовали его должники, когда после конструктивной беседы он разжимал тиски, зажавшие пальцы… Поеду домой, решил Аслан, помирюсь с Сусанной.
20
Ладья оказалась обыкновенной лодкой из ПВХ, аляповато разрисованной все теми же цветами и лучами. Причем, судя по тому, что Антон испачкался краской, разрисованной совсем недавно. От колесной платформы Антон тоже ожидал большего, учитывая масштабы изобретательского гения покойного. Это была довольно обычная тележка для лодки на четырех колесах. Погрузив тело дедушки в садовую тачку, Антон без особых усилий докатил ее до сарая, переложил усопшего в погребальную ладью и сверился с бумажкой. Сопроводительный инвентарь был на месте, согласно списку. Бутылка воды, одеяло — Степан Трофимович в своем загробном существовании определенно собирался обойтись без мещанских замашек викингов или индейцев, как будто его ждала не дорога в вечность, а поход за грибами.
Антон старался не думать о последствиях своего эмоционального порыва исполнить последнюю волю изобретателя. У этого поступка не было ни одной рациональной причины, он просто понял, что это тот самый случай, когда иначе поступить нельзя. Просто нельзя, если ты считаешь себя порядочным человеком. Да и просто человеком. К тому же будущее сейчас виделось ему таким туманным, что девушка и прялка вряд ли могли еще сильнее усложнить ситуацию. События в последние дни взяли моду случаться сами, не советуясь с Антоном. Оставалось повиноваться течению жизни.
Дедушкины расчеты пока были верны — платформу удалось вытолкать из сарая на тропинку, ведущую в лес.
— У вас тут река есть? — спросил Антон. — Что‑то я не видел, пока плутал.
— Значит, не нужна была тебе река, — объяснила Дуня. — Лес хотел тебя к нам привести и привел.
— А, значит, это лес хотел! Что‑то я не заметил. По‑моему, он хотел, чтобы я заблудился, лег спать на землю и проснулся с пневмонией. Ну, мне так показалось…
— Лес испытывал тебя.
— Испытывал… Ты ему передай, что у меня все порядке и совершенно не обязательно было тратить на меня время. У него наверняка и без меня куча дел — грибы, муравьи, фотосинтез, кислотно‑щелочной баланс почвы…
— Я бы не шутила про лес, когда по нему иду. Он все слышит.
Антон хотел отпустить еще какую‑нибудь едкость в адрес леса, но вдруг почувствовал, как будто все эти деревья, устремленные в небо, действительно смотрят на него и внимательно слушают. Кроны шумели как‑то неодобрительно, захотелось говорить шепотом.
— Так что, по этой тропинке, что ли? — спросил Антон тихо.
— По ней. Как раз дойдем до речки.
— Как называется речка‑то? — Антон навалился на тележку, она поддалась и покатилась почти сама, хрустя ветками.
— Черная называется.
Минут через пятнадцать лес расступился и они оказались на пологом берегу реки. Черная — шириной с Кутузовский проспект — сонно несла свои воды, раздвигая лес и не нарушая первозданной тишины. Только тропинка свидетельствовала о присутствии здесь человека, Антону показалось, что они не в Подмосковье, а где‑нибудь в Сибири. В торжественной тишине они подтолкнули колесную платформу к воде, она погрузилась по самые колеса и стала. Сверившись с инструкцией, Антон отсоединил фиксаторы, погребальная ладья соскользнула по полозьям в воду и торжественно закачалась. Дедушка, лежащий в лодке, закачался вместе с ней, жутковато кивая головой. Дуня и Антон в резиновых сапогах стояли в воде. Дуня посмотрела на Антона, он понял, что миссия энергетического наследника требует от него сказать что‑то важное и отпустить ладью по течению, как бы дико это ни выглядело глазами городского жителя средних лет без вредных привычек.
— Степан Трофимович мне сказал вчера, что я хороший человек, — начал он. — И думаю, он имел право судить, потому что сам был хорошим человеком. Он прожил свою жизнь не зря. Он был созидателем, что большая редкость в наше время. Он пришел в этот мир и сделал его чуть лучше. Сейчас он уходит. Но мир и мы с тобой, Дуня, его не забудем.
— Про энергетического наследника скажи, — шепотом подсказала Дуня.
— И я, — повышая голос, очевидно, чтобы лес хорошо расслышал, сказал Антон, — горжусь тем, что Степан Трофимович выбрал меня своим энергетическим наследником. Я обещаю исполнить его волю. Да будет так. Слава науке!
В некотором удивлении от собственной речи Антон сильно толкнул лодку, и она медленно поплыла вместе со своим колеблющимся отражением по зеркальному полотну реки. Дуня заплакала, Антон обнял ее и стал гладить по голове, стесняясь двух слезинок, катившихся по щекам.
К полудню стало припекать. Антон ковылял по дороге через поле, левую руку оттягивала корзинка с деньгами, на правое плечо давила прялка «Россия Великая». Дуня семенила рядом со старым саквояжем. Чем дальше отходили они от места силы, тем более нелепым казалось Антону все произошедшее. Неужели от того, что он поддался сентиментальному порыву, теперь нужно всерьез считать себя ответственным за эту прялку и за эту Дуню? Одно дело — эмоции на похоронах, а другое — обычная жизнь. Однако со стороны все выглядело именно так — прялка лежала на плече, а Дуня шла следом, глядя под ноги и не особо волнуясь, куда именно они идут. Она явно настроилась начать новую жизнь под крылом Антона и по этому поводу даже принарядилась и накрасилась, чем тут же развеяла свое обаяние невинной простой красоты. С синими веками, алыми губами, в мини‑юбке, белой блузке и туфлях на каблуках Дуня выглядела как ученица швейного техникума, готовая пуститься во все тяжкие на совместной дискотеке с токарно‑фрезеровочным техникумом. Не хватало только банки джин‑тоника и сигареты. Когда она вышла в таком виде из дома, Антон, все еще подавленный церемонией, попытался было сказать, что такой наряд как минимум не практичен для дальней дороги, а как максимум просто ужасен, но Дуня только пожала плечами.
По крайней мере так показалось тогда Антону. На самом деле это замечание произвело на Дуню большое впечатление. И как ни странно, впечатление положительное. Но она скрыла от Антона свои чувства, поскольку вообще скрывала очень и очень многое. Ведь пару месяцев назад, на Дунин день рождения, у нее с дедушкой произошел один разговор…
21
