Обед с режиссером - Марк Эзрович Виленский
— Ну, это мы еще посмотрим, кто из нас чего компроментирует. Где тут у вас сидит главный редактор?
— Кабинет редактора — по коридору, налево, последняя дверь. Только не просите у него «Книгу жалоб и предложений». Здесь редакция, а не парикмахерская.
— Вам еще недолго осталось тут хихикать, гражданин хороший. Я не позволю всяким надо мной испещряться, — шипит Чугунок и уходит сигнализировать.
III
Сахар Медович внешне полная противоположность Чугунку. Он цивилизован, обкатан, начитан, улыбчив, льстив, работает «на обаяшку», играет «своего человека». Но в чем-то существенном он тоже Чугунок, только эмалированный!
Сахар Медович заглядывает в дверь, любовно улыбаясь.
— Здрасьте, Канстин Севстьянч!
Узнал, собака, заранее имя и отчество литсотрудника и произнес с такой небрежной фамильярностью, словно они сообща успели съесть по восемь килограммов соли на брата.
— Наконец-то, дорогой Канстин Севстьянч, я могу лично пожать вашу мужественную длань. Я понимаю, что моя фамилия Медович для вас пока еще пустой звук, но, как говорят французы, «ки вевра верра» — будущее покажет. Это вам.
— Что это? — удивляется литсотрудник, хотя отлично видит перед собственным носом импортную шариковую ручку. На стволе ручки — стройная дама в купальнике. Гость наклоняет авторучку, и купальник магическим образом сползает с дамочки. Желтоватые от табака пальцы Медовича качают ручку в другую сторону, и красотка оказывается вновь одетой.
— Это вам, как пишущему человеку. Для вдохновения. Берите, не стесняйтесь. Мой брат из Австралии привез мне три десятка таких ручек, — легко, без напряжения врет Медович. На самом деле он перед визитом в редакцию специально купил эту ручку за трешку у спекулянта перед комиссионным на Беговой.
Литсотрудник вертит ручку, одевая и раздевая девицу. Он понимает, что его самого покупают и притом задешево. Но он не находит в себе сил вернуть презентик. Если бы Медович сунул ему деньги, предложил половину гонорара, о, тогда иное дело, тогда бы он с восторгом спустил взяточника с лестницы. Но тут дешевенькая ручка, а к письменным принадлежностям редакционная братия неравнодушна. К тому же поэмка, накатанная самим Константином Севастьянычем, уже пять лет как покоится в шкафу-могильнике журнала «Кедры», и ручка очень пригодится для подношения заведующему отделом поэзии «Кедров» — маленький камешек иногда вызывает большой обвал.
— Спасибо. Так что у вас?
Сахар Медович расщелкивает плоский чемоданчик «атташе» и извлекает листок. На нем просторными строфами на хорошей, ясной машинке напечатаны стишки.
— Вручаю с трепетом, — интеллигентно улыбаясь, произносит Медович и присовокупляет: — Как говорили древние, «аве цэзар моритури тэ салютант».
— Ну, ну, зачем уж так сразу моритури? — благожелательно бурчит литсотрудник. — Постараемся не допустить летального исхода.
— Спасибо, Канстин Севстьянч, спасибо, — истово, со слезой в голосе бормочет Медович.
Едва сотрудник, обхватив голову руками, склоняется над стихами, Медович снова встревает:
— Извините, Канстин Севстьянч, маленькое, но необходимое предуведомление. Я ведь литературных институтов не кончал. Я, как говорят англичане, — сэлфмейдмен, так что буду вам крайне признателен за любую поправку. Просто я счел своим гражданским долгом поднять голос в защиту природы-матушки. Не могу, понимаете, молчать, слова сами рвутся из груди…
— Да, да, я понимаю. Дайте прочесть…
И читает:
Пусть бьется волна
В озерах и реках,
Пусть служит вода
На века человеку.
Не плюнем мы в воду,
Не спустим отходы,
Потомкам оставим мы
Чистой природу.
— Ну, что же, что же, в общем, неплохо… Актуальненько, — кривит душой литсотрудник. — Правда, «плюнем и спустим» это, конечно, не Тютчев, не Блок, но не беда, я немножко подстругаю и буду пробивать.
Ничего он, конечно, стругать и пробивать не будет. Он отлично видит, что стишки неизлечимы. Ручка ручкой, а служба службой. Медовичу он послезавтра скажет, что стихи «зарублены» начальством.
А иногда в редакцию приходят настоящие талантливые поэты. Не часто…
