Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 24. Аркадий Инин - Алексеев
У Григория Дудина была какая-то невероятная тяга к этой солнечной, далекой, но необъяснимо близкой ему стране. За неимением времени лично посетить Италию Григорий Дудин неоднократно прогуливался по ней с помощью газет и журналов, а также посредством произведений классической литературы и телевизионного клуба путешественников.
Не раз уже он ловил себя на том, что при встречах произносит «чао», при расставаниях — «ариведерчи», а при сильном волнении — «мама миа», что несомненно свидетельствовало о постепенном стирании граней между Григорием Дудиным и простым итальянским народом.
Вновь и вновь Григорий Дудин мысленно переносился туда — в район Форума и Колизея, а затем так же мысленно возвращался обратно — в район Бирюлево, сохраняя в душе и в памяти итальянские пейзажи, итальянские песни, итальянские нравы и обычаи.
Вот и сейчас, накануне Нового года. Григорий Дудин сидел в своем кресле у стены — под эстампом «Весна», между телевизором «Сони» и музыкальным центром «Самсунг» — и задумчиво вспоминал, что в столь далекой, но близкой ему Италии существует давний обычай: встречая Новый год, расставаясь с прошлым, выбрасывать из окон на улицу старые ненужные вещи.
— Темпераментный все-таки народ итальянцы. — думал он. — Как вещами разбрасываются… Ах, Италия!
Григорий Дудин подумал еще немного и оживился
— Чао! — приветствовал он рождение славной мысли. — А может, шурануть чего-нибудь с третьего этажа?
В его глазах появился жаркий неаполитанский блеск.
— А что? Чем мы хуже? Мебели у нас, что ли, не хватает!
На секунду его несколько смутила возможность недопонимания со стороны прохожих и милиции самого факта переброса итальянского обычая на русский тротуар. Но он себя успокоил:
— Не рояль же я стану выбрасывать! Выберу чего полегче.
К неаполитанскому блеску в глазах добавилась сицилийская отчаянность.
Он решительным взглядом обвел комнату: гарнитур «Марина», люстра «Каскад», сервиз «Мадонна», пепельница «Чинзано», зеркало в раме «Ампир», а в зеркале — он сам в кресле у стены, под эстампом «Весна», между телевизором «Сони» и музыкальным центром «Самсунг».
Ненужных вещей не было.
— Мама миа! — расстроился Григорий Дудин. — Из собственного дома ничего не могу выбросить. Ну, допустим, не мебель, ну хоть, допустим, ну, допустим…
Он бормотал это, обводя уже гораздо менее решительным взглядом массивную пепельницу «Чинзано», в которую ему никогда не разрешалось стряхивать пепел, хрустальную люстру «Каскад», у которой ему никогда не разрешалось включать все лампочки, расписные тарелки сервиза «Мадонна», на которые ему никогда не разрешалось класть еду.
Выбросить пепельницу? Расстроить жену.
Выбросить люстру? Расстроить тещу.
Выбросить тарелку? Расстроить сервиз.
Ненужных вещей не было.
Хотя, впрочем… Да, впрочем… Григорий Дудин вдруг пришел к мысли спокойной и ясной: есть в доме одна совершенно ненужная вещь. И ее вполне можно выбросить.
Он подошел к окну, рванул раму, пробормотал прощальное «ариведерчи» и шагнул с подоконника в пустоту.
Ах, Италия!
Вскоре после этого шага Григория Дудина возвратилась из парикмахерской его супруга Анна.
Привычным хозяйским глазом она обвела комнату: гарнитур «Марина», люстра «Каскад», сервиз «Мадонна», пепельница «Чинзано», зеркало в раме «Ампир», а в зеркале — кресло у стены под эстампом «Весна», между телевизором «Сони» и музыкальным центром «Самсунг».
Все вещи были на своих местах. Но Анна Дудина ощущала смутное беспокойство. Какой-то вещи все же не хватало.
Она подошла к открытому окну и глянула вниз. Из огромного сугроба торчали две ноги в туфлях «Саламандра». Анна огорчилась: эти ноги в этих туфлях «Саламандра» должны были вовсе не торчать из сугроба, а находиться в комнате на ковре типа «палас».
Супруга Анна вздохнула и пошла доставать из сугроба мужа.
Вскоре промерзший, но практически невредимый Григорий Дудин сидел на своем месте — в кресле у стены под эстампом «Весна», между телевизором «Сони» и музыкальным центром «Самсунг» — и согревался чайком. Супруга подливала ему горяченького и приговаривала:
— Ну его, обычай этот итальянский. Придумают тоже: вещи из окон кидать. Хулиганство какое-то, а не обычай!
И она поставила фарфоровый чайничек «Мейсен» на керамическую подставочку «Роджерс».
Теперь все вещи в доме были снова на своих местах.
Ах, Италия…
1976
Торт с доставкой на дом
Утренний поток прохожих бурлил по улицам, изгибаясь на поворотах, пропуская машины и снова устремляясь вперед мимо теперь уже нетерпеливо подрагивающих машин.
Этот мощный поток нес на своих волнах, как щепочку, Козина — маленького, лысеющего, сорока с лишним лет. Козин не желал быть щепочкой, он пытался обежать идущих впереди, обойти их на поворотах, но это ему не удавалось. Мощные фигуры вырастали на его пути, широкие спины смыкались, закрывая даже самые узенькие просветы, в которые он старался проскользнуть.
Наконец Козин ухватился за ручку какой-то двери, как за спасательный круг, и благодаря ему вынырнул из потока. Дверь с ручкой вела в большой гастроном. Козин пробежал торговый зал, лавируя между покупателями, и очутился у застекленной кабины с надписью «ЗАКАЗ ПОДАРКОВ С ДОСТАВКОЙ НА ДОМ».
У кабины, прикрыв грудью амбразуру-окошечко и широко расставив локти на подоконнике, здоровенный мужчина с двойным затылком заполнял бланк заказа. Козин по-птичьи попрыгал вокруг здоровяка, пытаясь пробиться к окошечку. Но тот был неприступен, как на Волге утес. Тогда Козин исхитрился — просунул руку под отставленный локоть здоровяка и на ощупь выхватил бланк заказа. В бланке было написано: «Требующееся для доставки подчеркнуть: коньяк, шампанское, торт (указать надпись на торте)».
Козин заерзал авторучкой от товаров к ценам и обратно. На несколько секунд авторучка приостановилась в районе «коньяка», но решительно свернула и подчеркнула «шампанское». Затем Козин так же решительно подчеркнул «торт» и задумался над «надписью».
Ничего не придумав, он робко заглянул через локоть здоровяка в его бланк. Здоровяк выводил такую надпись: «Глубокоуважаемому директору товарищу Грушанскому по случаю десятой годовщины со дня: го вступления…» Козин перестал читать и быстро написал на своем бланке: «С днем рождения, Борис Борисович». Хотел уже передать бланк женщине в окошке, но дернул его обратно и добавил к надписи восклицательный знак.
И снова людской поток понес Козина по улицам, и снова он пытался вырваться вперед, чтоб сэкономить секунды, но снова все было безуспешно — его влекла неведомая сила. И в троллейбусе он ничего не мог поделать с навалившейся на него мощной фигурой, так что нос Козина был расплющен о стекло
