Герберт Уэллс - Собрание сочинений в 15 томах. Том 3

Вскоре я заметил, что и на западе над низкой порослью поднимается другой такой же пузырь. Но тут свет падал на его гладкие бока, и я различил их яркооранжевую окраску. Пузырь разрастался в то время, как мы смотрели на него. Если мы отворачивались на одну минуту, то после этого замечали, что его очертания уже успели совершенно измениться. Он выпускал во все стороны тупые напухшие ветви и через короткое время стал похож на коралловое дерево в несколько футов высотой. По сравнению с такой проворной растительностью земной гриб-дождевик, который иногда за одну ночь достигает целого фута в диаметре, может показаться безнадежным лентяем. Но гриб-дождевик растет, преодолевая силу тяготения в шесть раз большую, чем на Луне.

Из всех оврагов, со всех плоских равнин, которые были скрыты от наших глаз, но не от живительных лучей Солнца, над гребнями и обрывами ярко блистающих скал поднималась щетинистая борода колючей растительности, буйно спешившей воспользоваться недолгим днем, чтобы зацвести, дать плод и новые семена и к вечеру умереть. Этот рост был похож на чудо. Так в библейской легенде деревья и травы спешили прикрыть наготу только что сотворенной Земли.

Вообразите это! Вообразите эту зарю. Воскресение замороженного воздуха, возбуждение и оживление почвы, затем это молчаливое распространение растительности, этот невиданный нигде на Земле натиск острых и мясистых листьев. Представьте себе все это, залитое ослепительным сиянием, по сравнению с которым самый интенсивный солнечный свет, видимый у нас на Земле, показался бы тусклым и слабым. И, однако, вокруг этих стремительно разраставшихся джунглей, всюду, где только была тень, еще тянулись синеватые полосы снега. А чтобы завершить картину наших впечатлений, вспомните, что мы глядели сквозь толстое стекло, искажавшее очертания предметов. Отчетливым и ярким был только центр картины. А по ее краям все казалось преувеличенно крупным и нереальным.

IX. Начало разведок

Вдруг мы перестали смотреть наружу сквозь стекло. Мы обернулись друг к другу с одной и той же мыслью, с одним и тем же молчаливым вопросом в глазах. Чтобы эти растения могли развиваться, нужен был воздух, хотя бы разреженный, — воздух, которым могли дышать также и мы.

— Открыть люк? — спросил я.

— Да, — ответил Кавор, — если то, что мы видим, действительно воздух.

— Очень скоро, — сказал я, — эти растения будут одного роста с нами. Но предположите, предположите в конце концов… так ли это? Почем вы знаете, что это воздух? Быть может, это азот… Быть может, даже углекислота.

— Это легко проверить, — сказал он.

Он достал из тюка большой лоскут смятой бумаги, поджег его и проворно выкинул в клапан люка. Я бросился вперед и сквозь толстое стекло начал следить за этим маленьким огоньком, от свидетельства которого зависело теперь так много.

Я увидел, как бумага вылетела наружу и легко свалилась на снег. Розовое пламя исчезло. Одну секунду можно было думать, что оно совсем погасло. Но потом я заметил у самого края маленький синий язычок, который задрожал, вырос и распространился.

Очень скоро весь бумажный лист, кроме той его части, которая непосредственно соприкасалась со снегом, обуглился и сморщился. Над ним поднялась дрожащая струйка дыма. У меня больше не осталось никаких сомнений: атмосфера Луны состояла либо из чистого кислорода, либо из воздуха, подобного земному. Значит, если она не слишком разрежена, то способна поддерживать нашу, чуждую ей жизнь. Мы могли выйти наружу и жить.

Я сел, обхватив люк ногами, и уже готовился отвинтить его, но Кавор меня остановил.

— Сперва надо принять маленькую меру предосторожности, — сказал он. Далее он объяснил, что, хотя снаружи несомненно имеется атмосфера, содержащая кислород, — она, чего доброго, настолько разрежена, что может причинить нам серьезный вред. Он напомнил мне о горной болезни и о кровотечениях, которыми часто страдают воздухоплаватели, слишком быстро поднимающиеся ввысь. Затем он потратил несколько минут на приготовление очень противной на вкус микстуры, которую заставил меня проглотить. От этого питья я слегка оглох, но в остальном оно не произвело на меня никакого неприятного действия. Тогда Кавор позволил открыть люк.

Крышка была уже настолько отвинчена, что более густой воздух из внутренности шара начал вырываться вдоль нарезок винта со звуком, напоминавшим пение чайника, готового закипеть. Тут Кавор велел мне остановиться. Вскоре стало совершенно очевидно, что снаружи давление гораздо слабее, чем внутри. Но насколько слабее, этого мы не могли определить.

Я сидел, придерживая крышку руками и готовясь завинтить ее вновь в случае, если, вопреки нашей страстной надежде, лунная атмосфера окажется слишком разреженной для нас, а Кавор держал наготове цилиндр со сгущенным кислородом, чтобы немедленно восстановить нормальное давление. Мы оба молчали, поглядывая то друг на друга, то на фантастическую растительность, которая быстро и бесшумно продолжала распространяться снаружи. А тем временем пронзительное посвистывание не умолкало.

Кровь начала стучать у меня в ушах, и шум от движении Кавора ослабел. Я заметил, что вдруг стало очень тихо. То было первое следствие разреженности воздуха.

По мере того, как наш воздух вырывался из-под винта, и влага, заключенная в нем, сгущалась в маленькие клубы пара.

Теперь я почувствовал затрудненность дыхания, которая не прекращалась за все время нашего пребывания во внешней атмосфере Луны. Кроме того, довольно неприятное ощущение в ушах, в кончиках пальцев и в задних стенках гортани также привлекло мое внимание, но вскоре все это прошло.

Тут, однако, началось головокружение и тошнота, которые внезапно поколебали мое мужество. Я завинтил крышку люка на пол-оборота и с боязливым вопросом обратился к Кавору. Но теперь он был храбрее меня. Он ответил мне голосом, необычайно слабым и как бы доносившимся издалека, вследствие разреженности воздуха, передававшего звук. Он выпил глоток водки и посоветовал мне последовать его примеру. Действительно, мне стало немного легче. Я снова отвернул крышку люка. Шум в ушах стал гораздо громче, и я заметил, что свистящий звук прекратился. Но некоторое время я как-то не мог поверить этому.

— Ну? — сказал Кавор еле слышным голосом.

— Ну? — отозвался я.

— Будем продолжать?

На одну секунду я задумался.

— И это все?

— Если только вы можете выдержать…

Вместо ответа я продолжал отвинчивать. Я снял круглую заслонку и осторожно положил ее на люк. Пара снежинок закружилась и исчезла, когда разреженный чуждый воздух вторгся в пределы нашего шара. Я сел на краю люка, выглядывая наружу. Внизу, на расстоянии одного метра от моего лица, расстилался девственный лунный снег.

Последовала короткая пауза. Наши взгляды встретились.

— Вы не чувствуете сильной боли в легких? — спросил Кавор.

— Нет, — сказал я, — я могу это выдержать.

Он протянул руку за своим одеялом, сунул голову в отверстие, проделанное в нем, и закутался. Затем он тоже сел на край люка и спустил ноги, так что они оказались на высоте шести дюймов над лунным снегом. Одну минуту он колебался. Затем поддался вперед и ступил обеими ногами на девственную почву Луны.

Он сделал несколько шагов. Края стекла в комически исковерканном виде отразили его фигуру. Одну секунду он стоял, озираясь по сторонам. Затем оттолкнулся и прыгнул.

Я знал, что стекло все искажает и преувеличивает. И однако мне показалось, что это был совершенно необычайный прыжок. Одним махом Кавор отлетел от шара футов на двадцать или тридцать. Теперь он стоял высоко на скале и махал руками, обращаясь ко мне. Но как он ухитрился это проделать? Я был сбит с толку, как человек, только что увидевший непонятный новый фокус.

Не зная, что думать, я тоже выбрался из люка. Прямо подо мною оседал и таял снежный сугроб. Перед ним образовалось нечто вроде канавки с проточной водой. Я сделал один шаг и подскочил.

Я почувствовал, что лечу по воздуху, увидел, что скала, на которой стоял Кавор, несется мне навстречу, уцепился за нее и повис, испытывая неизъяснимое удивление.

Я истерически захохотал. Я был страшно смущен. Кавор склонился надо мной и пискливым голосом посоветовал быть осторожнее.

Я совсем позабыл, что на Луне, которая по своей массе в восемь раз уступает Земле и в четыре раза меньше ее в поперечнике, мой вес стал приблизительно в шесть раз легче. Но теперь факты властно требовали, чтобы я вспомнил об этом.

— Мы скинули с себя помочи нашей матери Земли, — сказал Кавор.

Рассчитывая усилия и подвигаясь вперед осторожно, как хилый ревматик, я взобрался на вершину и встал рядом с Кавором на солнцепеке. Шар лежал внизу, на постепенно уменьшающемся сугробе, футах в тридцати от нас.