Джон Барт - Химера
– "Я никогда и не ожидала, что ты на мне женишься, – сказала она мне, когда я рассказал ей обо всем этом, – и хотя было бы нечестно отрицать, что я мечтала и молила, чтобы это случилось. Единственное, на что я всегда надеялась, была любовная связь с тобой и ребенок, чтобы о ней помнить. Хотя у меня нет ребенка, зато есть любовная связь: ты и в самом деле любил меня прошлой ночью".
– И потом еще много ночей – но их так и не хватило, чтобы сделать решающий шаг. Сказанное этим вашим джинном о браке могло бы сорваться и с моих губ, имей я дар обращаться со словами: стоит познать брак любому, наделенному добродетельным воображением, – и никакие другие отношения между мужчиной и женщиной уже не покажутся ему серьезными, однако это же самое воображение меня от брака и удерживало. И еще я страшился того дня, когда молва о моей слабости дойдет до моего брата. Я становился все угрюмее и раздражительнее; моя любовница с присущей ей интуицией тут же разгадала причину: "Ты не можешь ни сдержать свою клятву, ни нарушить ее, – сказала она. – Пожалуй, было бы лучше, если бы ты сразу сделал и то, и другое – на время, пока не отыщешь свой путь". Я спросил ее, как возможно подобное противоречие. "Волшебными словами как бы, – ответила она, – которые для того, кто удовлетворяется видимостью, могущественнее всех баснословных джиннов".
– Тут она и высказала замечательное предложение: легенды гласили, что далеко к западу от Самарканда находится страна, населенная исключительно женщинами, и граничит она с другой, целиком мужской; два весенних месяца каждого года их обитатели свободно сходились друг с другом на нейтральной почве, женщины возвращались домой, если обнаруживали, что беременны, после чего отдавали младенцев-мальчиков в соседнее племя, а девочек растили в своем собственном. Существует или нет на самом деле такое общество, она все равно считала его желательной альтернативой настоящему положению дел и безо всяких сомнений предпочитала смерти; так как я не мог разглядеть в ней того сокровища, которое она ценила во мне (и она ни на миг не кляла меня за эту неспособность), она предложила, что сама заложит с моей помощью основы такого альтернативного общества. Мне следовало заявить, что я придерживаюсь политики своего брата: брать каждую ночь к себе в постель по девственнице, а утром объявлять о ее казни; но вместо того, чтобы и в самом деле насиловать и убивать, я бы рассказывал им об альтернативном обществе и группами человек по сто тайком переправлял их из Самарканда на его обустройство и заселение. Если, зная о своей судьбе, они предпочтут провести свою последнюю ночь в Самарканде, занимаясь со мной любовью, это их личное дело; никто, как она себе представляла, не предпочтет изгнанию смерть, а всякая, кто сочтет, что новый образ жизни ей не по нраву, сможет вернуться назад, если я когда-нибудь сменю свою политику, или переехать тем временем еще куда-нибудь. Во всяком случае они были бы живы и свободны; а если пионерши окажутся пленены и порабощены варварами, прежде чем установится новое общество, им будет ничуть не хуже, чем миллионам их сестер, уже пребывающим в подобном состоянии. С другой стороны, раздельные сообщества мужчин и женщин, свободно смешиваясь по собственной воле на нейтральной территории как равные, вполне могут оказаться зародышем общества будущего, в котором разделение уже не будет необходимым. А я тем временем буду, конечно, на радость и горе как бы хранить свою ужасную клятву.
– В первый раз выслушав этот план, я счел его совершенно нелепым; через несколько ночей – уже не столь, возможно, даже и выполнимым; к концу недели, когда мы с ней страстно взвесили все альтернативы, он показался ничуть не безрассуднее прочих. Мой ангел, в соответствии со своим "трагическим взглядом", она и не ждала, что новое общество заработает в наивном смысле этого слова: разве такое бывало хоть с одним из людских учреждений? В нем проявятся пороки его добродетелей; ежели, не пресеченное в зародыше мародерствующими насильниками, оно вырастет, то и изменится и утвердится в формах и ценностях, весьма и весьма отличных от задуманных его основателями, кодифицируя, институционализируя и извращая свой исходный дух. Тут ничем не поможешь.
– Видывал ли свет подобную женщину? С уважением, потом в последний раз пылко расцеловал я ее. Поутру мы напоследок отлюбили друг друга, и пока моя рука замешкалась на ее левой груди, она преспокойно объявила о своем намерении из символических соображений ампутировать по прибытии в свое девичье царство эту самую грудь и убедить своих сподвижниц последовать ее примеру в качестве своего рода обряда посвящения. "Мы найдем этому практическое оправдание, – сказала она, – Чтобы лучше натягивать наши луки и т. д. Но на самом деле смысл будет тот, что с одной стороны мы всецело женщины, а с другой – всецело воины. Может статься, мы назовем себя Безгрудыми".
– "Это выглядит крайностью", – заметил я. Она отвечала, что для выживания всего непримиримо новаторского необходим определенный экстремизм. Последующие поколения, полагала она, войдя в колею и разнежившись, сочтут обычай предков варварским и отдадут честь его символизму разве что символической маммектомией, – возможно, декоративным шрамом или косметической отметиной. Не важно, все преходяще.
– На том мы и порешили: с тысячью благодарностей, что она открыла мне глаза, тысячью добрых пожеланий успеха ее дерзкому предприятию и многими тысячами динаров, чтобы его поддержать (ради портативности и безопасности она обратила их в фиал с бриллиантами, который носила во влагалище), я, посвятив в наш секрет ее отца везиря, объявил о смерти девушки, а сам тайно отправил ее в один из своих замков на далеком озере, где она и готовилась к экспедиции на запад, пока вокруг нее собирались будущие компаньонки, показные жертвы моей новой политики. Примерно треть из них, извещенные о своей судьбе, выбирали сохранить свое девство – с негодованием, сожалением или благодарностью; остальным двум третям, каковые, кто ведает в каком настроении, выбирали вступить в новое сообщество обесплевенными, я даровал подобные фиалы драгоценных камней. Чуть меньше пятидесяти процентов из их числа оказались в результате проведенной со мной ночи беременными, и, таким образом, когда первый отряд из двухсот пионерок отправился через западные пустыни, в действительности их было около двухсот шестидесяти. Поскольку я продолжал эту политику на протяжении почти двух тысяч ночей, общее число пилигримш и не родившихся еще детей, отправленных из Самарканда на запад, составляло примерно две тысячи шестьсот человек; с учетом того, что среди новорожденных обычная пропорция младенцев мужского пола чуть превышает пятьдесят процентов, более, вероятно, высокого, нежели обычно, процента самопроизвольных выкидышей и детской, как и материнской, смертности, что обусловлено тяготами путешествия и освоения новых территорий, и пренебрегая – не нужно терять головы – возможностью массового обращения в рабство, насилия, бойни или стихийных бедствий, число первопроходцев Страны Безгрудых, как минимум, равно числу прошедших ночей, пока наконец с островов Индии и Китая до меня не дошло известие Шахрияра о твоей сестре.
– Об успехе или провале матерей-основательниц мне ничего не известно; я сохраняю неведение по собственной воле, дабы ненароком не узнать, что посылал их в конечном счете к Разрушительнице удовольствий и Разлучительнице собраний. Самаркандский люд так никогда против меня и не поднялся; в отличие от Шахриярова, мой везирь не испытывал никаких затруднений с вербовкой приносимых в жертву девственниц; более того, хотя официально моя дань вдвое превышала потери моего брата, около половины девушек оставались добровольцами, – исходя из этого я заключаю, что их истинная судьба ни для кого не оставалась секретом. Судя по тому, что я знаю, моя первая любовница никогда на самом деле и не собиралась основывать свою ганократию; весь ее план был, чего доброго, простой уловкой; возможно, все они украдкой пробрались обратно на родину со своими фиалами самоцветов в качестве приданого, повыходили замуж и живут в отрытую прямо У меня под носом. Какая разница: ночь за ночью я укладывал их в постель, объяснял, какой им предстоит выбор, и затем либо хмуро раздевал и прободал их, либо проводил ночь в непорочном сне и беседах. Высокие и малютки, смуглые и блондинки, стройные и пухленькие, холодные и пылкие, смелые и застенчивые, умные и недалекие, хорошенькие и дурнушки – я переспал со всеми, со всеми переговорил, всеми обладал, но мною владело только отчаяние. Хотя, по их согласию, я и овладел многими, ни одну из них я не хотел. Новизна потеряла для меня свое обаяние, а потом и новизну. Я начал ненавидеть неведомое: чужое тело в темноте, чуждое прикосновение и голос, бесконечную выставку. А жаждал-то я всего лишь того, с кем мог бы продолжить историю своей, то есть нашей совместной жизни: любящую подругу, любящую жену, которую я хранил бы как сокровище, жену, жену.
