Максим Кононенко - День отличника
Нам сделали правильный выбор. Теперь мы свободны и обеспечены всем необходимым для повседневной жизни и творчества. Рукоподаю потреблению.
Мне нужен сахар, и я отправляюсь в коридор продуктов питания. Людей немного — сегодня понедельник, а большинство д. россиян отовариваются в пятницу. Передо мной у окошечка «сахар» стоят пятеро: два Бахтияра, Егор Расторгуев из прачечной, какая-то ассистентша с собачкой и давешняя женщина в рыбном. Рукоподаю Расторгуеву и удивляюсь той женщине — что ж она тут без пристани шастает?
— Простите, — говорю я даме, — Мы с вами видимся вот уже в третий раз за сегодня. Быть может, у вас что-то случилось?
— У меня?! — испуганно спрашивает женщина в рыбном, — А что, со мной что-то не так?
— Да нет, — я пожимаю плечами как можно приветливей, — С вами все в полном порядке. Правда, я вижу, вы плакали — но это ведь ваше личное дело. Мы живем в свободной стране, и каждый ее гражданин имеет полное право плакать когда и где ему вздумается.
— Я потерялась, — тихо говорит мне женщина.
— Потерялись во Фридом Хаузе? — спрашиваю я улыбаясь, — это бывает. Тут путано.
— Я потерялась в жизни, — еще тише говорит женщина, — Я не знаю, что делать мне дальше.
— А зачем же вы тогда стоите в очереди за сахаром? — удивляюсь я, — Ведь надо сначала определиться.
Меж тем два Бахтияра уже отоварились. Черед Расторгуева.
— Да я тут без причины, так встала, — поясняет мне дама, — Я просто не не знаю, куда мне идти дальше.
— Я помощник министра свободы слова, — говорю я таинственной женщине, — Я готовлюсь стать правозащитником. Вы обязательно должны рассказать мне, что с вами случилось. Если возможно — дайте мне получить немного сахара для моих мерина и Бахтияра, и потом мы с вами проследуем ко мне в кабинет, побеседовать.
Женщина краснеет, пугается и отходит немного в сторону.
Егор и неведомая мне ассистентша с собачкой берут сахару на двоих. В их глазах светятся радость и предвкушение. Я радуюсь вместе с ними и немного волнуюсь о Мише — как она переживет без меня? Ведь она же не ассистентша и у нее нет даже такой вот ужасной собачки.
— Роман Свободин, помощник министра, — говорю я в окошечко.
В окошечке — мальчик. И я умиляюсь. Свободный д. россиянин хочет работать. Ему нравится работать и зарабатывать статус. Да, денег в свободной Д.России не ходит — они порождают коррупцию. Но товары! Товары-то у нас все таки есть! И чем выше твой статус — тем больше тебе достается товаров. Если ты мальчик — то тебе полагается столько-то, если же ты Бахтияр — то столько-то. Если ты ассистентша — то столько-то, а если маленькая собачка — то столько-то. Ну а уж если ты помощник министра — то тут уже столько-то. Все нормы свободны и справедливы, поскольку устанавливаются невидимой рукой рынка. Сегодня невидимая рука рынка положила мне, Бахтияру и мерину средний холщовый мешок. Достаточно.
Мальчик берет мой идентификейшн,[48] сверяет демномер со списками, отходит куда-то внутрь каморочки и через мгновение возвращается с мешком средней емкости.
— Спасибо, — рукоподаю я и мальчику, беру мешок и делаю женщине в рыбном приглашающий жест. Она как бы всхлипывает, оглядывается почему-то на мальчика, смотрит на свои пальцы, вздыхает и медленно поправляет на себе рыбное.
Мы проходим по коридору, через холл, с обратной стороны которого висят большие портреты Уильяма Проктэра и Джеймса Гэмбла, написанные Ильей Кабаковым, подходим к лифтовым дверям, вызываем лифт, молча ждем его, когда лифт приезжает — молча заходим.
В кабине лифта вместе с нами: какой-то сотрудник с документами в руках, почтальон с пачкой газет и клеткой воркующих голубей, а также подозрительного вида либер в широких клетчатых штанах и с прической статуи Свободы на голове. На шее у либера висит громадный, безвскусно выполненный алюминиевый хьюман райтс вотч.
— Пожалуйста, не расстраивайтесь, — говорю я женщине в рыбном, — Сейчас мы поднимемся ко мне в кабинет и вы все мне расскажете.
— В кабинет… — подпрыгивая и без всяких приветствий говорит вдруг неизвестно кому молодой либер. Его интонации пренебрежительны, а руки не находят себе места, — Ща он поднимет ее к себе в кабинет, а? И че там?
— Простите? — осторожно спрашиваю я у либера.
— Ну че ты… — прыгает либер, и хьюман райтс вотч на его груди безобразно качается, — Ну че ты простите… Ты че тут самый демократический, да? Самый тут типа свободный? Эт че за чувиха с тобой? Проститутка?
Дама в рыбном вспыхивает подобно огню террориста. Я задыхаюсь от возмущения.
— Молодой человек! — произношу я как можно более стыдяще, — Что вы себе позволяете?!
— Че хочу то и позволяю, — дергает плечами либер, — У нас тут типа свободная страна или че? Или ты, типа, за несвободу? Я не понял… ты че, не свободен? Может, мне тебя научить свободе, а? Чтоб ты телок невольных в кабинеты свои не таскал… Слуга, бля, народный… Ну че ты? Ну че ты?
Ситуация становится странной. Женщина в рыбном окончательно смущена. Сотрудник с документами делает вид, что ничего не происходит. Почтальон старательно пересчитывает голубей.
На либера я один.
И что же, что так? Ведь я — будущий правозащитник. И сейчас первостепенное право несчастной женщины на честное имя и непоруганную репутацию бесстыдственно попирается. Попирается вот этим вот юным хулиганом, экстремистом от демократии. Антэкси…[49]
— Послушайте, юноша, — говорю я либеру, стараясь повторить интонации бесстрашного правозащитника Руслана Линькова, — А вам не кажется, что ваше место слишком далеко от параши, чтобы задавать мне такие вопросы?
— Че ты сказал?! — раскачивается из стороны в сторону либер, — Че ты тут вякаешь!? Я Тесак! Слышал, ты?! Я — Тесак! Я Латынину знаю!
И коротко, с локтя, либер бьет мне кулаком в лицо, прямо под правый глаз.
Женщина ахает. Почтальон еще старательнее считает своих голубей.
— Э!.. — говорит сотрудник с документами.
Но я уже чувствую, что его уверенность в превосходстве сломлена. Либер боится. Иначе бы он не стал распускать свои руки. А раз он боится — то мне стоит всего лишь усилить свое психологическое воздействие.
— Чем больше вы будете бить, — отвечаю я либеру, — Тем сильнее будет мое сопротивление.
Либер прыгает в сторону и бьет мне ногою в живот. Подломленный, я сгибаюсь. Либер продолжает скакать по всей кабине лифта. Раскачивающийся алюминиевый хьюман райтс вотч то и дело бьет его по подмышкам. Женщина смотрит на либера расширенными глазами. Почтальон вжимается в угол.
— Э!.. Э!.. — повторяет сотрудник с документами.
Их бин зэр траурихь.[50] Свобода в опасности. Я издаю незнакомый мне звук и бросаюсь на либера всей массой своего импозантного тела. Я все еще согнут, и кулак либера попадает в мое лицо откуда-то снизу, и сразу же в зубы. Мой рот заполняется кровью. Ненависть и стремление к сопротивлению заполняют все мое существо, но в этот момент я слышу пронзительный женский крик и следом за ним — пронзительный крик самого либера, ноги которого вдруг исчезают из поля моего зрения куда-то в сторону, а следом за ним проносятся тонкие щиколотки женщины в рыбном.
Я распрямляюсь и вижу, как женщина висит на сгорбленном либере, вцепившись руками в рога его прически. Либеру больно. Огромный хьюман райтс вотч беспомощно раскачивается у него между ног.
— Э!.. Э!.. — продолжает сотрудник с документами.
Почтальона уже не видно за клеткой.
В это мгновение тихонько тренькает и лифт останавливается. В открывшиеся двери, мимо недоуменных собравшихся выпрыгивает либер, а женщина в рыбном пытается добавить ему пинок под отвисший и клетчатый зад.
— Так его! — радостно вскрикиваю я, — Да! Венсеремос![51]
Двери лифта закрываются, не успев впустить собравшихся пассажиров, и мы устремляемся вверх.
— Вам не больно? — спрашивает меня женщина.
— О, нет, — гордо и смело отвечаю я ей, трогая рукой надувающийся синяк, — Пустяки. Защищать права человека — наша работа. А это — издержки.
Почтальон и сотрудник молчат.
— Простите, — практически не слышно спрашивает меня женщина, — А чьи права вы только что защищали? Мои?
— И ваши, конечно, — отвечаю я ей, — Ведь он пытался оскорбить вас. Но вообще, конечно, я защищал права человека. Я же готовлюсь стать правозащитником.
— Я что же — не человек? — удивляется женщина.
— Вы? — удивляюсь в ответ и я тоже, — Вы — не человек? А я-то все думаю, че это в рыбном… вы… вы правда андроид?
Женщина вспыхивает. По ее щекам текут слезы. Я, кажется, где-то ошибся.
— Ну, то есть, простите… — бормочу я растерянно, — Вы, конечно же, человек. Это я так… предположение. Я же знаю, что никаких андроидов не существует… что это все выдумки глумливых цепных псов сталибинизма….
