Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 16. Анатолий Трушкин - Анатолий Алексеевич Трушкин
КГБ (падает на колени). Батюшка, врет все гадюка! Не верь ни единому слову.
КПСС. Провокация, батюшка. Деструктивный элемент. Врет на каждом шагу, ничего святого за душой.
КГБ. Все по ее наущению, батюшка. Сам по себе овцы не обижу.
КПСС. Отца зарежет, мать в тазу утопит. Народу сгубил немыслимо. Батюшка, позволь ручку поцеловать.
КГБ. А мне вторую, батюшка. Вас, батюшка, как по батюшке?
ВТОРОЙ СВЯЩЕННИК. Майор Сидоров, товарищ генерал!
КПСС И КГБ поднимаются, отплевываются.
КГБ. Сколько вас в лавре?
ВТОРОЙ СВЯЩЕННИК. Это — Лубянка, товарищ генерал; внутренний дворик. Вы вчера приказали замаскировать нее под лавру.
КПСС. Надо же так напиться!
КГБ делает священнику знак, тот уходит.
КПСС. А все равно на душе чище как-то стало, светлее как-то. Летать хочется.
КГБ. Покаялись, вот и легче на душе.
КПСС. К богу ближе стали. Не то что в восемьдесят пятом году.
КГБ недоуменно смотрит на КПСС.
КПСС. В восемьдесят пятом-то напились.
КГБ недоуменно смотрит на КПСС.
Перестройку-то начали.
КГБ. A-а! Надо же было так напиться!
Обнявшись, уходят.
Попрек
Ничего, наверное, не получится у нас. Вряд ли чего хорошее выйдет.
Вчера стою около магазина, минут за десять до открытия с перерыва. Просто так стою, мне там и делать-то было нечего, там и брать-то нечего было… у меня и денег-то не было ни копейки. Просто так стою.
Толпа, конечно. Ну, и ничего так особенного на первый взгляд, стоят себе люди, следят, чтобы, кто попозже подошел, вперед не пролез.
А жара еще страшенная. В общем, опасно стоять.
И вот бабушка одна, совсем старая, лет сто ей, наверное. Может, сто двадцать. А еще ей припекло чуть. В общем, она говорит вдруг. Вслух, главное, говорит вдруг:
— Ну, ничего, пожила, слава богу, порадовалась. Может, и сейчас чего-нибудь перехвачу вкусного. Давеча обещали сосиски завезти.
Tи-ихо сразу стало. Все на бабушку смотрят, как на Гитлера. Все же за сосисками стоят, только каждый думал, что он один знает, что обещали завезти. Каждый думал: все сейчас по другим отделам кинутся, а он около сосисок-то первым и очутится.
Расстроились многие… Да все почти.
Ну, я тогда мягко так говорю, никому, просто так, чтобы людей успокоить:
— На Западе, — говорю, — за этими сосисками да-ав-но уже никто не давится.
Мужик один поворачивается. Думаю: «Поддержит сейчас». Ну, повернулся он, мужик-то этот, и говорит:
— А сейчас, кроме нас, нигде за этими сосисками никто не давится.
И смотрит так — не будь никого, убил бы.
Ну, я вижу, разговор не клеится. Еще каждый думает, как бы первым в магазин ворваться. Жертв, разрушений пока нет, но нездоровая такая обстановка, чего скрывать.
А, как назло, еще ни милиции рядом, ни военных кого-нибудь. Один народ только.
Ну, что делать?.. Надо, думаю, срочно перевести разговор с продовольственной программы на какую-нибудь спокойную тему.
И я ни к кому конкретно не обращаюсь, так, в сторону, говорю, а-абсолютно в сторону:
— Есть нечего, — говорю, — так хоть бы медицину подтянули, а то продолжительность жизни маленькая. Не успеешь наесться — уже помирать надо.
Сказал и молчу стою… Мужик опять поворачивается, морда красная сделалась. Думаю: «Сейчас поддержит».
А руки длинные у него, ноги короткие. Ну, это неважно. Лоб узкий. Так какой-то… Глаза и сразу затылок у него. Ну, неважно… Морда кра-асная. Говорит:
— Всем и поесть дай и чтобы лечили не до смерти, а у нас еще полно людей в подвалах живет!
К чему сказал, неизвестно. Ему про медицину, он про подвалы. Лишь бы поперек сказать.
А так мужик как мужик. Лицо глупое. Сразу видно, дурак от рождения. Бывает, люди переучиваются, от образования глупеют, а этот сразу.
И главное, не отворачивается — на меня смотрит. Что делать?.. А никого рядом!
Народ за дверью наблюдает, дурак за мной. Стою, не знаю, чего делать.
Безвыходная ситуация. Народ стоит, дурак и я. Такая комбинация. Ничего хорошего, в общем.
Я тогда говорю:
— Безобразие, что люди в подвалах живут!
Мужик рот открыл… «Сейчас-то, — думаю, — точно уж поддержит». Минуты две стоял он, потом рот закрыл и говорит:
— В подва-алах, нам хотя бы медицину подтянуть.
Ну, и я тогда сразу понял, ничего у нас хорошего не получится.
Пока все не будут заодно, ничего хорошего у нас не получится. Вряд ли.
Встречи
Меня часто просят рассказать о встречах с замечательными людьми.
Я на Центральном стою с клюквой — пять рублей кило. Простых людей не вижу совсем. Ко мне очередь только из замечательных. Артисты, когда у них заболеет кто-нибудь, а так писатели больше, художники… эти… которые статуи лепят… статуёры.
Есть что рассказать, не инженер какой-нибудь.
Щас поподробнее расскажу обо всех. С писателем одним сошлись. Подходит ко мне:
— Я — писатель по фамилии…
Забыл его фамилию, но известный писатель, он назвал мне все свои произведения. «Война и мир», «Преступление и наказание», «Евгений Онегин». Я одну его книжку сам читал… «Женщина в белом».
Ну, взял он у меня полкило, встал в сторонку — стой, хрен с тобой. Теперь вижу: что ни скажу — он записывает, что ни скажу — он скорее в тетрадку. Понимаешь, нет?!. Живет с этого! Ты у станка стоишь, он у мартена, я вообще из-за клюквы живу по горло в болоте, а он по рынкам походит, посшибает помаленьку, и готово — «Война и мир». Вот тебе и замечательный человек!
А я думаю: «Ищи кого подурее». Поднял цену до семи «р» за кило, и у меня свое «Преступление и наказание».
О статуёрах расскажу. Замечательный мне попался один статуёр. Теперь смотри, что получилось. Завел он к себе:
— Щас буду лепить тебя.
Я спрашиваю:
— Чё себя не лепишь?
Говорит:
— Фигура не та.
Видишь? Опять нехорошо. Замечательный человек, но урод. А с меня начал лепить героя… по ранним рассказам Гоголя. Героя звали Вий. Не слыхал?.. Ну, скоро он закончит, посмотришь.
Теперь что? Они нервные все. Из ничего заводятся. Поэт один подходит как-то — сразу он мне не понравился, заморенный какой-то. Ну, улыбается, спрашивает:
— Почем клюква?
Я говорю:
— Восемь за кило.
И он задергался, задергался весь, говорит:
— Вы в детстве ни об чё случайно головой не вдарялись?
Я говорю:
— Случайно не вдарялся, а нарочно бился, чтобы в школу не ходить.
