Митрофан Глобусов - Мысли и размышления
Я понимаю — и отдаю себе в этом полный отчет, — что там, куда я попадаю, девушки с кривыми ногами приятней и нежнее всех прочих девушек, у которых ноги либо прямые, либо не настолько откровенно кривые, как у моей новой знакомой. А у моей новой знакомой ноги очень кривые и тонкие, как самодельные удочки. Это поразительно для меня сексуально. Я вот однажды с ней просыпаюсь и вижу эту девушку с кривыми ногами, и так мне от этого на душе сексуально, что хочется сразу этой девушкой овладеть. Она не против. Она говорит, что ждала, когда ею овладеет такой модный и духовный человек, как я. И я ею овладеваю, и время для нас обоих сжимается, и пространство тоже сжимается, и весь вещный мир перестает что-либо значить, и мы с ней оказываемся на полу в долгом и сладостном процессе овладевания друг другом. Она — мною, я — ею. Да, именно на полу, а не на кровати мы как бы проходим сквозь самих себя, сквозь наши физические тела, и попадаем на тот уровень, где находятся наши души. Кричим мы при этом так же громко и заунывно, как звери в темном лесу. Потом мы кончаем. Она в меня, я в нее. Судорожно и забойно. Кончив, мы продолжаем лежать, словно мертвые, и она долго ничего не говорит, а потом говорит, что еще ни разу в жизни так живо, мощно, яростно, так сильно не кончала в меня. И я ей откровенно говорю, что и я тоже не кончал в нее так живо, мощно, яростно и сильно. Полежав как мертвый еще какое-то время на полу, я добавляю, что это, наверное, потому, что ноги у нее такие кривые, какие трудно даже вообразить. И она соглашается с этим. Она говорит, что да, это так, и ей от этого хорошо, и жить дальше ей хочется, и даже ребенка от меня родить не слишком большого, но симпатичного. А что касается меня, то ей во мне больше всего нравится, что у меня ноги прямые и ровные, как придорожные столбы. Они-то удачно и контрастируют с отчетливой кривизной ее ног. А во всем остальном мы с ней — единое целое. И пусть она навсегда такой и останется — моей новой девушкой с кривыми ногами!
О Луне, пустоте и проходящей моде
Выть на Луну я не умею. Я — человек работящий, поэтому мне и выть заподло. Я лучше еще каких-нибудь пару слов напишу, мусор вынесу, дюбель в стенку забью, на жену наору за то, что она с пылесосом в мой рабочий кабинет входит. Одним словом, я, наорав на жену, опять сижу, а затем прихожу к выводу, что двигаться к завершению моего романа мне еще долго предстоит. Ты, думаю я, коли уж начал, так тебе и заканчивать!
Еще несколько соображений из более-менее смежных областей. Езда на первоклассных автомобилях, шикарные дома, одежда с европейских стильных подиумов, забойная аппаратура, лучший и непрерывный отдых, страсть к азартным играм, коррупция, огнестрельные войны, бюрократические игры… Все это тоже отвлекающие маневры. Но и они не ко мне. Во-первых, нет у меня ничего из вышеперечисленного. А во-вторых, человек, да к тому же еще и писатель, страшно боится зияющей нравственной пустоты и мечтает в ней не погибнуть. Боится, мягко говоря, по уши в дерьмо погрузиться.
И правильно делает, что боится!
А что до меня, то лично я в дерьмо терпеть не могу погружаться. С детства к этому себя приучил. С юности испытываю отвращение к ассенизаторству и выгребным ямам, помойкам и отхожим местам. Поэтому я не просто ревностный сочинитель, а просто-таки разгоряченный сторонник правильного и честного проживания. Я весь заточен на то, чтобы с утра до ночи, с одной стороны, свой роман сочинять, а с другой, размышлять о жестоких тайнах и кромешных загадках буйствующей вокруг общественной биологии. А какой человек на это не заточен, так он и думает о том, какой «экслюкзив» наиболее выразителен, что называется, «по движухе».
Иными словами, навалом повсюду людей, которые так и просятся в мой роман. Вот человек, который трудился всю жизнь. Шлифуя каждый абзац, мучаясь страшно и покрикивая на жену с пылесосом, он погружался в такие бездны, в какие и мысли не держал погружаться. А в результате весь пообносился, и ничего у него нет, кроме запаха котлеток домашних из кухни. (Вкусно, собаки, пахнут!) А у другого, который, не то что пера, а и вантуса в руки никогда не брал, нет этого потрясающего запаха котлеток из кухни. Зато у него штанишки дудочкой, ботиночки со скрипом, машинка с массивным бамперком, живет в квартирке с видом на Обводной канал, жинка забойная, вся в мехах, камнях, золоте, из Ниццы не вылезает. Ходи, куда хочешь, ешь все, что нравится, спи, с кем придется, деньги копи. Даже, может, романы пиши, забывая о том, что именно ты, расправив широкие крылья души, бороздишь окружающие тебя пространство и время.
А что до Луны, то на нее выть я никогда не умел и продолжаю не уметь. Как-то ночью проснулся, лежу, а сам думаю: «А вот дай-ка я встану и повою на небесное светило». И раздумал. Жена, во-первых, обещает сразу на развод подать. Во-вторых, не должен талантливый человек самого себя таким способом разбазаривать. А в-третьих, ты ведь не дурака валяешь, а на белом свете живешь. Вчера жил и сегодня еще поживешь. Ты и завтра, Митрофан, не откажешься, чтобы тоже пожить. Вот, стало быть, ты и живи. И никогда не забывай ни о том, кто ты такой, ни о том, откуда ты взялся. А главное, о том, что скажут о тебе и проходящей моде на тебя наши потомки.
Аристотель
«Город — содружество непохожих». Это кто сказал? Разве это Аристотель сказал? Или я?.. Нет, не я. Тогда, значит, один мужик во втором часу ночи на автобусной остановке. Похож он был на Аристотеля?
Колокол и бубенцы
Писатель должен быть колоколом и будить заснувшую совесть. Этот колокол должен гудеть день и ночь, не давая заснуть.
А что мы слышим?
Надтреснутые колокольчики, заржавленные бубенцы…
И все они претендуют на роль могучего колокола!
Так ведь если хочешь быть колоколом — гуди и гуди.
Не хотят.
Не пользуйся газетой на ветру
А какую любовь в прежние годы снискал метод сворачивания газеты в трубку! Мне долго не удавалось понять, для чего это нужно, а потом я сам себе разъяснил исторические основы этого сворачивания. Оказывается, еще в допетровский период нашей истории пришел к нам из Баварии обычай охотиться с помощью такой трубки на летающих по воздуху и на все садящихся крылатых насекомых. И долго в нашем районе, где я тогда жил, сохранял свою силу этот старинный обычай. А потом ушла куда-то проворная баварская привычка. Потом обычная мухобойка появилась. Но и это никак не мешало тому, что именно газета в течение десятков лет помогала справлять другую хозяйственную нужду. Я имею ввиду оклейку стен перед оклейкой обоями.
А какие люди стояли за всем этим! Какие были непревзойденные, величайшие пользователи! Хорошо помню, с каким увлечением и какой тщательностью некоторые из них делали из заранее прочитанных газет легкие и удобные шапки. И при Сталине делали, и даже еще при Ленине, и при Андропове с Черненко, и при Горбачеве с Ельциным. Носившие называли эту шапку нежно, по-лётному: пилотка. Эта пилотка предназначалась для разных целей. Из них первая — среди бела дня выйти во двор и немного перед приятелями в обнове пофикстулить, вторая — уберечь голову от солнечного удара по ней. Имели место газетные шапки и иных конструкций.
Но возвращаюсь к чтению. (Ах, какое это сладостное возвращение! Оно все ж таки поглавнее будет всего остального.) И наплевать, что проклятый телевизор, вездесущее радио и плеер МР-3 в теперешней жизни любой газете дорогу могут перейти. Зачем читать, если не только посмотреть, но и послушать можно? Каждый день сперва про то, а после про это. Спектр информации невероятный!
Здесь на первый план выдвигается своеобычный, обеспокоенный, современный, неравнодушный к наших будням человек. Он никогда не упустит возможности, чтобы заострить не только свое, но и чужое внимание на почерпнутом из газеты факте. Многие так и делают. Сперва заостряют свое, а после чужое. А после могут уже и вовсе не заострять. И все-таки должен заметить: самые скрупулезные с наибольшим интересом и темпераментом заостряются на политике, бизнесе, скандалах, ценах, женских делах и постоянных разбирательствах в сфере криминалитета. Вот так и моя жена, которую я никак не могу отнести к наиболее скрупулезным читателям. Она вдруг на днях изъявила желание самостоятельно прочитать речь генерального прокурора, произнесенную им на Верхней Палате в двадцатых числах апреля позапрошлого года. На что ей сдался генеральный прокурор, она мне не сказала, но с речью захотела ознакомиться. А потом и про какого-то следователя, которого вдруг на пенсию выдворили, и про то, как на Сухаревской площади в бригаду женщин легкого поведения какая-то сволочь шумо-световую гранату кинула, и про новый бензиновый кризис в Европе, и про то, почему на одной сковородке репчатый лук пригорает быстрее, чем на другой. Короче, она со всем ознакомилась. Ну что ж, твоя воля, жена. Газету тебе в руки!
