Владимир Поляков - Моя сто девяностая школа
– Есть такой танец – "дирижабль"…
– Ну, а еще?
– Трепак, – тихо сказал я.
– Тут шутить не приходится, товарищ учащийся Попоете "Светит месяц", попрыгаете, споете "В лесу родилась елочка".
– Но ведь вы против елки, – сказал Герке, – зачем же про нее петь?
– Петь можно. Вот… Так что насчет танцев, товарищи, поосторожнее. У нас тут, товарищи, не балетная школа, никаких Люком и Шавровых у нас нет, и можно спокойно попеть песни, пускай дети слегка попрыгают и разойдутся. Теперь, что это за буфет вы намечаете?
– Лимонад, если удастся достать, какие-нибудь бутерброды, яблоки.
– Это возможно. Только чтобы не было пива.
– Чтобы?!
– Ну, ясно. И вот, чтобы не забыть: о каких забавных плакатах вы тут упоминали?
– Ну, например: "Сегодня нет места скуке", – сказал Георг.
– Как это понимать? А вчера, значит, было место?
Где это у нас такое место?
– Вы что, шуток не понимаете? – вскипел Георг.
– Я-то понимаю, а вот вы понимаете или нет? Получается, что только на этом мероприятии нет скуки, а везде в наши дни скука. Так? Не нужно вывешивать никаких плакатов. В крайнем случае напишите лозунг:
"Да здравствует Новый год!" И хватит. А так – мероприятие хорошее. Пожелаю вам, товарищи, успеха.
– Большое спасибо, – сказал Герке.
Представитель собрался уходить.
– Вы бы все-таки снимали шляпу, входя в помещение, – сказал Георг. – Мы ведь здесь ребят воспитываем. -
– Холодно здесь у вас.
– А вы бы на отопление школы обратили внимание, – заметил Герке.
– Мне пора, – сказал представитель и быстро ретировался.
– Что же будем делать? – посмотрел на Герке Георг.
– Будем делать елку, будем устраивать танцы и вешать веселые плакаты, – сказал Герке. Он был смелый человек. – Но фокстрот не нужен, – сказал он на всякий случай.
Сегодня, в 1976 году, я вспоминаю этот разговор в учительской, вижу новогодние елки, не вызывающие решительно ни у кого никаких сомнений, смотрю на ребят, весело танцующих фокстрот, чарльстон, вальсбостон, танго и (страшно подумать!) – шейк. А на днях я даже видел на одном школьном вечере – сам представитель отдела народного образования танцевал бразильскую самбу.
И очень неплохо.
ЖЕНИХ МОНЫ ЛИЗЫ
Первой встречала нас утром в школе нянечка Елизавета. Это была маленькая, худенькая, средних лет (ей было лет сорок) уютная женщина, с мелкими чертами лица, маленьким носом пуговкой и с постоянной улыбкой, при которой губы образовывали лежащую луну. У нее были почему-то казавшиеся бесцветными травянистые глаза и такие же бесцветные, еле видимые брови. Она была добрая и приветливая. Всегда со всеми здоровалась, бесшумно скользила между вешалками, охотно помогала расстегивать пальто и шубы, разматывала шарфы и следила, чтобы мы аккуратно укладывали в мешочки галоши. У нее был мягкий ласковый голос и быстрые, ловкие морщинистые руки.
Кто-то, кажется Коля Гурьев, назвал ее Моной Лизой, и с тех пор все стали ее так называть.
Нянечка никогда не слышала о гениальном портрете кисти Леонардо да Винчи, но ей нравилось быть Моной Лизой, и улыбка Джоконды никогда ее не покидала.
Она заботливо проследила, чтобы мы не забыли надеть кашне и шарфы, чтобы опустили уши на зимних шапках, и мы покинули раздевалку, построились в пары и, предводительствуемые Елизаветой Петровной, отправились на трамвайную остановку, чтобы ехать на прогулку в Летний сад.
Мы очень любили Летний сад – конечно, в летнее время, а вернее – весной, когда не были забиты досками знаменитые мраморные статуи, когда по узкому каналу и по пруду парка скользили четыре скучающих лебедя, когда в куче песка возле памятника дедушке Крылову можно было играть в пирожные, которые начисто исчезли тогда в магазинах, а если и появлялись, то стоили столько, что о них можно было только думать. Но в формочки играли в основном девочки, а мы мальчишки, играли, конечно, в войну.
В саду было много снега, стояли сугробы, и был чудесный подручный материал для снарядов. Девчонки обошлись без песка и делали пирожные из снега, Зоя Тереховко и Нюра Цыкина гуляли с Елизаветой Петровной по снежным аллеям, а мы, конечно, затеяли игру в войну.
Кто будет красными, а кто белыми?
Естественно, белыми быть никто не хотел. И уж конечно каждый хотел быть Буденным.
Ясно, что им стал Герман Штейдинг. Он был самый сильный и самый храбрый из нас. Но кто же будет командовать белыми?
Предложили Шурке Навяжскому, но он наотрез отказался.
– С какой стати? – сказал он. – Что, мне больше делать нечего?
Его уговорил Женька Данюшевский:
– Если будешь белогвардейцем, я тебе подарю почти целый электрический звонок. Он работает от сухого элемента. Элемента, правда, нет, но мы его с тобой сделаем. У меня есть банка и все, что нужно. Звонок, правда, без колпачка, но колпачок я достану у Финкельштейна за петровскую монету, которую мне обещал Тузка Сперанский.
Шурка согласился и возглавил белую армию.
Это был февраль 1921 года, нам было в среднем по одиннадцать лет, и мы жили сводками с фронтов гражданской войны. Имена Фрунзе, Ворошилова, Буденного, Чапаева не сходили с наших уст, отцы многих из нас были на фронте, и война плотно вошла в нашу жизнь. Игра в войну успешно заменила казаки-разбойники.
Штаб красных обосновался у домика Петра Первого.
Здесь готовились к операции Бобка Рабинович, Герман Штейдинг, Юрка Чиркин, Ленька Селиванов, Женька Данюшевский и я. А белые – Шурка Навяжский, Толя Цыкин, Монька Школьник, Олег Яковлев, Никса Бостриков и Юрка Денисов – скопились за статуей богини плодородия и готовили снежки для психической атаки.
– Семен Михайлович! – обратился Селиванов к Штейдингу. – Моя разведка установила, что беляки готовятся к наступлению в районе статуи Дианы и бюста неизвестного в шлеме.
– По коням! – закричал Штейдинг, и мы все поскакали по аллее, наводя страх на гуляющих старушек с колясками.
Нас встретили градом липких снежков. Снежки попадали нам в нос и в глаза, за шиворот и в лоб, но мы скакали сквозь этот град, лепили на ходу снежки и забрасывали ими противника.
Белые укрылись за высоким снежным сугробом, и мы полезли на этот сугроб, увязая в снегу, теряя в нем галоши. Я промочил насквозь ноги, но, ни о чем не думая и забыв указания мамы, чтобы я, если промочу ноги, не приходил домой, рвался в бой.
Герман сбил шапку с генерала – Навяжского, и мы погнали белых к огромной каменной вазе в конце парка, возле которой стояла испуганная Елизавета Петровна и кричала:
– Прекратите.эту сумасшедшую игру! Вы разогнали всех гуляющих. Поляков, ты попал своим снежком в маленького ребенка в коляске. Вас не будут пускать в сад… Вот уже сюда бегут все родители…
Пришлось приостановить военные действия. Тем более что надо было возвращаться в школу. Впереди было еще два урока – история и рисование.
Мы сели в трамвай и поехали в школу.
В раздевалке нас встретила, как всегда, Мона Лиза, но возле нее находился симпатичный дяденька с усами. Он был в солдатской шинели и в папахе. Это нас потрясло. Кто такой? Откуда? Почему у нас в школе?
– Познакомьтесь, ребята, это мой жених Андрей Гаврилович, – сказала, смущаясь, нянечка. – Приехал на побывку с фронта.
– Федорчук! Рядовой боец Конармии Семена Михайловича Буденного, – отрапортовал военный.
Мы все раскрыли рты. Настоящий, живой боец буденновских войск!
Веди же, Буденный, нас смелее в бой!
Пусть гром гремит, пускай пожар кругом! – запел Селиванов, и мы все подхватили.
Мы беззаветные герои все…
И вся-то наша жизнь есть борьба! – хрипло запел жених.
– Что здесь такое происходит? – спросил вошедший в раздевалку Александр Августович. – Разве у вас сейчас урок пения?
– У нас встреча с героем гражданской войны, представителем Конной армии, женихом тети Лизы, – заявил Навяжский.
Жених скинул с плеч шинель, и у него на гимнастерке сверкнул орден боевого Красного Знамени. Жених опустил глаза, а Мона Лиза выдала такую улыбку Джоконды, что улыбнулся даже Александр Августович. Улыбнулся и сказал:
– Тогда прошу вас, дорогой товарищ, пожаловать к нам на урок истории. Вы расскажете нам о штурме Перекопа в ночь с седьмого на восьмое ноября прошлого года.
– Есть рассказать о штурме Перекопа, – отрапортовал жених. – Даешь Крым!
– Прошу вас с нами в класс. И вас, Елизавета Васильевна, тоже. Посидите у нас на уроке, послушайте…
– А как же гардероб? – заволновалась Мона Лиза.
– Запрете на время двери.
Раскрасневшаяся от волнения нянечка схватила ключ, но никак не могла попасть им в скважину. Ей помог Штейдинг, и мы все тихо пошли по лестнице в класс.
Впереди шли жених Федорчук, Мона Лиза и заведующий школой. За ними Елизавета Петровна, а за ней мы. Мы шли четко, в ногу, как в строю.
