О. Генри - Под лежачий камень (сборник)
— Где жена? — спросил больной.
— Она заснула… от переутомления и волнения, — сказал доктор, — я не хотел будить ее, если…
— Нет… необходимости.
Чандлер говорил прерывисто, точно какой-то демон ускорял его дыхание и ему не хватало воздуха.
— Она вас не… поблагодарит… если… вы ее… разбудите… из-за меня…
Доктор пододвинул стул к кровати. Не следовало тратить зря слов.
— Несколько минут назад, — начал он спокойным и убедительным тоном другой своей профессии, — вы пытались мне что-то сказать про деньги. Я не желаю знать вашей тайны, но мой долг сказать вам, что всякое волнение и беспокойство будут мешать вам поправиться. Если вы хотите что-нибудь сообщить и это облегчит вас, — про эти двадцать тысяч долларов… кажется, вы именно эту сумму упомянули? — то вам лучше это сделать сейчас же.
Чандлер не мог повернуть голову, он только направил свой взгляд.
— Я сказал?.. я?.. где эти деньги?
— Нет, — ответил врач, — я только заключил из ваших еле понятных слов, что вы беспокоитесь об их целости. Если они здесь, в комнате…
Доктор Джемс остановился. Показалось ли это только ему, или он на самом деле увидел луч понимания, проблеск сомнения в ироническом выражении лица своего пациента? Не выказал ли он чересчур большое нетерпение? Не сказал ли он слишком много?
Следующие слова Чандлера успокоили его.
— Где же… им быть… — проговорил он, задыхаясь, — как… не в сейфе… там?
Он взглядом указал на угол, и доктор впервые заметил небольшой железный сейф, наполовину скрытый свисавшим краем портьеры.
Он встал и взял больного за руку. Пульс бился сильными толчками, со зловещими перебоями.
— Поднимите руку, — сказал доктор Джемс.
— Вы ведь знаете… что я… не могу… двигаться, доктор…
Врач быстро подошел к двери в вестибюль, открыл ее и стал вслушиваться. Везде было тихо. Без дальнейших околичностей он подошел к сейфу и стал его осматривать. Это был шкаф первобытной конструкции и несложного устройства, который мог служить защитой разве лишь от нечистой на руку прислуги. Для его искусных пальцев это была простая игрушка, вещь из картона. Можно было считать, что деньги уже у него в руках. Своими щипцами он мог вытащить ручку в форме набалдашника, пробить резцом замок и открыть дверь в две минуты. А может быть, ему удастся другим способом открыть ее даже в одну минуту?
Став на колени, он приложил ухо к пластинке с цифрами и медленно повернул ручку. Как он и предполагал, замок был заперт на простую, «дневную» комбинацию из одного номера. Его чуткий слух уловил еле слышное щелканье предупредителя; он остановил стрелку на ближайшей цифре. Ручка повернулась, и он широко распахнул дверь.
Сейф был совершенно пустой.
Доктор Джемс встал и подошел обратно к постели.
Густой пот покрывал лоб умирающего, но на губах его и в глазах играла мрачная ироническая улыбка.
— Я еще никогда… не видел… ничего подобного, — с трудом выговорил он. — Соединение врача… и громилы! Хорошо ли… это окупается, милейший доктор?
Самообладание доктора Джемса еще ни разу не подвергалось таким испытаниям, но, поставленный в смешное и вместе с тем рискованное положение дьявольской шуткой своей жертвы, он сумел сохранить достоинство и присутствие духа. Вынув часы, он стал ждать смерти больного.
— Вы чуточку… слишком уже… беспокоились… об этих деньгах. Но им никогда… никогда не угрожала опасность… от вас, милейший доктор. Они в безопасности. В совершенной безопасности. Они все… у букмекеров… Двадцать тысяч… деньги Эми. Я играл на скачках… проиграл все… до последнего цента. Я здорово кутил, господин громила… виноват, доктор… но я играл честно… Кажется… я никогда еще… не встречал такого мерзавца девяносто шестой пробы… как вы, господин доктор… виноват, господин громила… где бы я ни таскался. Не противно ли… этическим принципам… вашей шайки, господин громила, дать жертве… виноват, пациенту… глоток воды?
Доктор Джемс принес ему воды. Больной еле мог проглотить ее. Реакция от сильнодействующего лекарства все увеличивалась правильными волнами, но умирающему захотелось пустить еще одну ядовитую стрелу.
— Игрок… пьяница… мот — в этом виноват, но… врач-громила…
Доктор разрешил себе лишь раз ответить на эти насмешки больного. Низко нагнувшись, чтобы уловить взгляд уже наполовину стеклянных глаз Чандлера, он указал на дверь комнаты, где спала женщина, таким строгим и повелительным жестом, что распростертый на кровати человек, собрав остатки сил, поднял голову, чтобы посмотреть туда. Он ничего не увидел, но уловил холодно звучащие слова доктора, — последние земные звуки, которые ему суждено было услыхать:
— Я ни разу еще… не ударил женщину.
Тщетно пытаться понять подобных людей. Их психология не укладывается ни в какие рамки. Мы только знаем, что они существуют и что мы можем наблюдать их и рассказывать друг другу голые факты их поступков, как дети, смотрящие на марионеток и рассуждающие про них.
А между тем какой интересный пример для изучения психологии эгоизма подавали эти двое: один — бандит и убийца стоял над своей жертвой; другой — более гнусный преступник, хотя и не столь явно нарушавший законы, лежал, всеми ненавидимый, в доме жены, которую он преследовал, развращал и бил; один — тигр, другой — шакал. Как интересно было бы наблюдать отвращение каждого перед гнусностью другого и видеть, как каждый из них, барахтаясь в грязи своих явных преступлений, все же размахивал своим собственным, незапятнанным знаменем — если не чести, то поведения.
Ответ доктора Джемса попал, по-видимому, в цель и затронул в умирающем последние остатки стыда и мужества. Это был coup de grâce. Яркая краска залила лицо больного — позорная rosa mortis; дыхание прекратилось, и Чандлер, почти не дрогнув, скончался.
Не успел он испустить последний вздох, как вошла негритянка с лекарством. Тихонько нажимая рукой мертвые веки, доктор Джемс сказал ей, что конец наступил. Не горе, а наследственное rapprochement с отвлеченным понятием о смерти вызвало у нее унылое всхлипывание, сопровождаемое обычными иеремиадами.
— Ну, вот. Теперь он в руках Господа. Он — судья преступникам и поддержка всем страждущим. Он даст нам теперь поддержку. Синди отдала последние деньги за эту склянку лекарства, а к чему она теперь нужна?
— Верно ли я понимаю, — спросил доктор Джемс, — что у миссис Чандлер нет денег?
— Денег, сэр? Знаете, что заставило мисс Эми упасть и быть такой слабой? Голод, сэр. В этом доме уже три дня кушать нечего, кроме черствых сухарей. Ангельчик! Она продала кольцо и часы месяц назад. Этот богатый дом с красными коврами и блестящими столами, — наемный; хозяин такой скандал устроил… не заплачено. Этот черт, — прости меня, Господи: он в Твоих руках теперь, — он все прокутил.
Молчание доктора ободрило ее, и она продолжала свою повесть или, вернее, свой бессвязный монолог. Повесть эта была повестью об иллюзиях, своеволии, несчастье, жестокости и гордости. Из туманного пейзажа, который рисовала ее болтовня, ярко выступали маленькие картинки: идиллический дом в имении на далеком Юге; брак и быстрое раскаяние; период страданий, оскорблений и дурного обращения и, позднее, наследство, обещавшее избавление; захват денег, бегство и растрата денег шакалом в течение двухмесячного отсутствия; возвращение его домой после грязного кутежа. Между строчками, не выставляясь напоказ, но ясно тянулась красной нитью проходившая сквозь бессвязный рассказ чистая, бесхитростная, готовая все принести в жертву великая любовь старой негритянки, ни на минуту не покидавшей своей госпожи во всех ее испытаниях, до самого конца.
Когда она наконец умолкла, заговорил доктор; он спросил, есть ли в доме виски или какое-нибудь вино. Старуха объявила, что в буфете стоит немного водки, оставленной шакалом.
— Приготовьте тодди, как я вам говорил, — сказал доктор Джемс. — Разбудите вашу госпожу, заставьте ее выпить и расскажите, что произошло.
Минут через десять вышла миссис Чандлер, поддерживаемая старой Синди. Сон и подкрепляющий напиток, по-видимому, немного восстановили ее силы. Доктор Джемс успел покрыть простыней лежавшее на кровати тело.
Грустные глаза молодой женщины всего один раз обратились в ту сторону; она кинула на труп полуиспуганный взгляд и крепче прижалась к своей верной защитнице. Глаза у нее были сухие и блестели. Горе, по-видимому, уже исчерпало свою власть над ней. Источник слез иссяк; даже способность чувствовать была парализована.
Доктор Джемс стоял у стола; он уже надел пальто и держал в руках шляпу и несессер. Лицо его было спокойно и бесстрастно: долгая практика приучила его к виду человеческих страданий. Сверкающие карие глаза одни сдержанно выражали профессиональное сочувствие. Он заговорил, тепло и кратко. Час поздний, и достать помощь трудно; он сам пришлет людей, необходимых для выполнения последних формальностей.
