Джозеф Хеллер - Поправка-22

— Я могу сбежать.

— Сбежать?

— Дезертировать. Скрыться. Плюнуть на все и удрать.

— Куда? — с возмущенной озабоченностью спросил майор Дэнби. — Куда вы можете удрать?

— Ну хоть в Рим, это, сами понимаете, нетрудно. А там спрячусь.

— И будете непрерывно трястись от страха, что вас найдут. Нет-нет, Йоссариан, нет и нет! Это было бы слишком опасно и постыдно. Если спрятать голову в песок, тучи над ней не развеются. Я же хочу вам помочь, Йоссариан, помочь, а не навредить, понимаете?

— Вот-вот, именно так сказал и обэпэшник, предлагая своему напарнику разодрать мне рану, — ядовито сказал Йоссариан.

— Я не обэпэшник! — оскорбленно вскинулся майор Дэнби и опять покраснел. — Я университетский профессор с обостренным восприятием хорошего и дурного, мне незачем вам лгать. Я вообще никому не лгу.

— А что вы скажете, если кто-нибудь спросит вас об этом разговоре?

— Я ему солгу.

Йоссариан ехидно расхохотался, а майор Дэнби, все еще красный от негодования, облегченно откинулся на спинку стула, как бы предполагая, что, добившись перелома в настроении Йоссариана, сумеет отыскать и выход из опасного тупика. Йоссариан смотрел на него с презрительной жалостью. Он сел, прислонился к спинке койки и, закурив сигарету, сочувственно разглядывал со снисходительной полуулыбкой затаившийся в глазах майора Дэнби ужас, который охватил того — и, по-видимому, навеки, — когда генерал Дридл приказал вывести его перед бомбардировкой Авиньона из инструктажной и расстрелять. Морщины страха, словно темные шрамы, навсегда взрезали ему лицо, и Йоссариану было немного жалко этого немолодого, деликатного, совестливого идеалиста — так же, как многих других людей с безобидными прегрешениями и несерьезными бедами.

— Послушайте, Дэнби, — благожелательно сказал он, — как вы можете работать с кошкартами и корнами? Неужели вас от них не мутит?

— Я работаю для блага родины, — искренне удивившись вопросу, будто ответ на него был самоочевиден, сказал майор Дэнби. — Полковник Кошкарт и подполковник Корн мои командиры, и, только выполняя их приказы, я могу приблизить победу над врагом. Ну а кроме того, — негромко добавил он и смущенно опустил взгляд, — я и вообще-то покладистый человек.

— Да ведь мы уже фактически победили, — по-прежнему без всякой враждебности сказал Йоссариан, — и теперь, выполняя их приказы, вы же работаете только на них.

— Я стараюсь об этом не думать, — откровенно признался майор Дэнби. — Мне важна главная цель, а их преуспеяние меня не волнует. Я стараюсь убедить себя, что они просто не имеют значения.

— А у меня так не получается, — раздумчиво и дружелюбно сказал Йоссариан. — Я, может, и хотел бы жить, как вы, но стоит мне увидеть, что к идеалу присосались типы вроде Долбинга с Шайскопфом или Кошкарта с Корном, и он для меня сразу тускнеет.

— Не стоит обращать на них внимания, — с настойчивой симпатией посоветовал ему майор Дэнби. — И уж во всяком случае, нельзя пересматривать из-за них свою систему ценностей. Идеалы всегда прекрасны, а люди — далеко не всегда. Надо уметь возвыситься над мелочами, чтобы видеть главное.

— Куда бы я ни посмотрел, мне везде видна лишь погоня за наживой, — скептически покачав головой, сказал Йоссариан. — Где они, ваши горние высоты, ангелы и святые? А людям все равно: им любой благородный порыв, любая трагедия — только средства для наживы.

— Старайтесь об этом не думать, — упорно увещевал его майор Дэнби. — И уж во всяком случае, пусть это вас не угнетает.

— Да это-то меня и не угнетает. Меня угнетает, что я в их глазах глупый простофиля. Себя они считают мудрыми ловкачами, а всех остальных — убогими дураками. И знаете, Дэнби, сейчас мне вдруг первый раз стало ясно, что они, возможно, правы.

— Старайтесь не думать и об этом, — упрямо стоял на своем майор Дэнби. — Старайтесь думать только о процветании родины и человеческом достоинстве.

— Оно конечно.

— Я серьезно, Йоссариан. Это вам не первая мировая война. Вы должны помнить, что мы воюем с агрессорами, которые всех нас уничтожат, если сумеют победить.

— Я помню! — отрубил Йоссариан, чувствуя, что в нем опять подымается волна сварливой враждебности. — А вы-то помните, что мне дали медаль, которую я честно заслужил, хотя Кошкарт с Корном наградили меня из своих шкурных соображений? Я семьдесят раз летал на бомбардировку, будь она проклята! И нечего мне толковать про спасение родины! Я долго дрался, чтоб ее спасти. А теперь намерен драться за спасение собственной жизни. Теперь не родине — теперь моей жизни угрожает смертельная опасность.

— Но война ведь еще не кончилась. Немцы подступили к Антверпену.

— Немцев разобьют через пару месяцев. А потом, еще через пару месяцев, разобьют и японцев. Так что если я пожертвую сейчас жизнью, то не ради родины, а ради Кошкарта с Корном. Хватит, пусть посидят у моего бомбового прицела другие. Отныне я буду думать только о себе!

— Послушайте, Йоссариан, — снисходительно и свысока улыбаясь, проговорил майор Дэнби, — а что, если бы каждый начал так рассуждать?

— Ну, тогда-то я был бы просто полным кретином, если б рассуждал иначе, разве нет? — Йоссариан сел попрямее и ухмыльнулся. — Вы знаете, у меня такое ощущение, что я уже с кем-то вел похожий разговор. Я сейчас чувствую себя вроде капеллана, которому часто чудится, что у него в жизни все повторяется дважды.

— Капеллан пытается убедить их, чтоб они отправили вас домой.

— Где уж ему!

— Н-да… — Майор Дэнби вздохнул и с опечаленным разочарованием покачал головой. — А он опасается, что повлиял на ваше решение.

— Куда ему! Кстати, знаете, что я могу сделать? Мне ничего не стоит укорениться на койке в госпитале до конца войны, чтобы вести растительную, так сказать, жизнь. Я буду лежать тут на боку вроде пузатой тыквы, а решения пусть принимают другие.

— Вам все равно придется принимать решения, — возразил майор Дэнби. — Человек не может вести растительную жизнь.

— Это почему?

Но глаза у майора Дэнби вдруг засветились мечтательной завистью.

— А чудесная это, наверно, штука — растительная жизнь, — сказал он.

— Особенно если в перегное из дерьма, — добавил Йоссариан.

— Нет, я серьезно, — сказал майор Дэнби. — До чего же хорошо, живи себе и живи, как огурчик, — без всяких сомнений и стрессов.

— Как горький огурчик или нормальный?

— Нет уж, лучше, пожалуй, как нормальный.

— Чтоб вас изрезали на салат?

Лицо майора Дэнби омрачилось.

— Ну, тогда как горький.

— А горький сорвали бы и сгноили, чтоб сделать из него перегной для нормальных.

— Что ж, придется, видно, отказаться от растительной жизни, — печально смирился майор Дэнби.

— Послушайте, Дэнби, — уже без всяких шуток спросил его Йоссариан, — так соглашаться мне, чтоб они отправили меня домой?

— Таким образом вы наверняка спасете свою жизнь, — пожав плечами, ответил тот.

— И потеряю себя. Вам-то это должно быть понятно.

— У вас будет много радостей.

— Не хочу я никаких радостей! — отрезал Йоссариан. А потом, с яростью и отчаянием долбанув кулаком по матрацу, воскликнул: — Будь оно все проклято, Дэнби! На этой дьявольской войне поубивали моих друзей. Не могу я вступать после их смерти в гнусную сделку!

— И вы согласились бы, чтоб вас упрятали за решетку?

— А вы согласились бы на их сделку?

— Конечно, согласился бы! — убежденно объявил майор Дэнби. — Да, скорей всего, согласился бы, — добавил он, уже менее убежденно, через несколько секунд. — В общем, наверно, согласился бы, — мучительно поколебавшись, заключил он, — если бы мне пришлось оказаться на вашем месте. — А потом с отвращением тряхнул головой, отвел взгляд в сторону и безнадежно сказал: — Разумеется, я согласился бы, чтоб они отправили меня домой! Но я такой позорный трус, что не мог бы оказаться на вашем месте.

— Ну а если б вы не были трусом? — допытывался Йоссариан. — Если б у вас хватило храбрости не подчиняться их приказам?

— Тогда я не согласился бы, чтобы они отправили меня домой! — клятвенно воскликнул майор Дэнби. — Но и не допустил бы, чтоб отдали под суд.

— Короче, стали бы летать?

— Ни в коем случае! Это же была бы полная капитуляция. И ведь меня могли бы убить.

— Так, значит, удрали бы?

Майор Дэнби разинул рот, собираясь провозгласить что-то гневно величественное, но сразу же немо сомкнул челюсти и только лязгнул зубами. А потом устало распустил губы и сказал:

— Похоже, что тогда мне пришлось бы отказаться от надежды выжить, верно?

У него опять увлажнился лоб и нервически заблестели чуть выпученные глаза. Он скрестил на коленях тонкие запястья и, едва дыша — Йоссариан не слышал его дыхания, — уставился в пол с видом человека, поневоле признавшего свое полное поражение. Темные тени оконных переплетов чуть вкось перечеркивали стену напротив окна. Йоссариан не отводил хмурого взгляда от собеседника, и оба они даже не пошевелились, когда возле госпиталя послышался скрип тормозов, щелкнула дверца машины и лестница загудела от дробота торопливых шагов.