Марк Твен - Отрывочные наброски праздного путешественника

Въ Бермудѣ есть нѣсколько „достопримѣчательностей“, но ихъ легко можно избѣжать. Это большое преимущество, котораго нельзя найти въ Европѣ. Бермуда это самый подходящій пріютъ для усталаго человѣка, туда дѣйствительно можно „сбѣжать“. Тамъ нѣтъ тревогъ, глубокій и полный миръ страны до мозга костей проникаетъ человѣка и даетъ отдыхъ его совѣсти, хлороформируетъ цѣлый легіонъ невидимыхъ маленькихъ дьяволовъ, которые вѣчно стараются намылить ему голову. Многіе американцы ѣдутъ туда въ мартѣ и остаются до тѣхъ поръ, пока дома не окончится вся мерзость ранней весны.

Бермудцы надѣются, въ скоромъ времени, установить телеграфное сообщеніе съ остальнымъ міромъ. Но, даже, когда имъ удастся завести у себя это проклятое учрежденіе, туда всетаки можно будетъ ѣздить отдыхать, такъ какъ тамъ масса прелестныхъ маленькихъ островковъ, разбросанныхъ по закрытому морю, гдѣ можно жить въ полной увѣренности, что никто тебя не потревожитъ. Телеграфисту придется подплывать туда на лодкѣ и легко можно будетъ убить его во время высадки.

Мы провели въ Бермудѣ четыре дня: три ясныхъ на воздухѣ и одинъ дождливый въ комнатѣ, такъ какъ намъ не удалось найти яхту для катанія. Теперь нашъ отпускъ кончился и мы опять сѣли на корабль и поплыли домой.

Между пассажирами былъ одинъ худой и слабый неизлечимо-больной. Его усталый, страдальческій взглядъ и печальный видъ привлекали всеобщее участіе и состраданіе. Когда онъ говорилъ, что случалось очень рѣдко, въ его голосѣ слышалась какая-то особенная мягкость, которая дѣлала всякаго его другомъ.

На слѣдующій вечеръ путешествія — мы всѣ сидѣли въ курительной каютѣ въ то время — онъ понемножку вмѣшался въ общій разговоръ. Слово за слово онъ впалъ въ автобіографическое настроеніе и результатомъ былъ слѣдующій оригинальный разсказъ…

На видъ мнѣ лѣтъ шестьдесятъ и я кажусь женатымъ, но это только слѣдствіе моего болѣзненнаго состоянія, такъ какъ въ дѣйствительности я холостъ и мнѣ только сорокъ одинъ годъ. Вамъ трудно будетъ повѣрить, что я, представляющій изъ себя теперь только тѣнь человѣка, два года тому назадъ былъ здоровымъ, дюжимъ дѣтиной, человѣкъ стальной, настоящій атлетъ, а между чѣмъ это сущая правда. Но еще оригинальнѣе то обстоятельство, изъ-за котораго я потерялъ здоровье. А потерялъ я его въ одну зимнюю ночь, во время двухсотмильной поѣздки по желѣзной дорогѣ, помогая сберечь ящикъ съ ружьями. Это совершенная истина и я разскажу вамъ въ чемъ дѣло.

Я родомъ изъ Клевелэнда въ Огіо. Однажды зимнею ночью, два года тому назадъ, я вернулся домой въ страшную мятель, какъ разъ послѣ сумерекъ. Первая вещь, которую я услышалъ, входя въ домъ, было извѣстіе, что мой дорогой товарищъ и другъ дѣтства, Джонъ Гаккеттъ умеръ, наканунѣ и что его послѣднее желаніе было, чтобы я перевезъ его тѣло къ его бѣднымъ старымъ родителямъ, въ Висконсинъ. Я былъ очень пораженъ и огорченъ, но терять время въ сожалѣніяхъ было некогда, я долженъ былъ сейчасъ же отправляться. Я взялъ билетикъ съ надписью: „Дьяконъ Леви Гаккеттъ, Виѳлеемъ, Висконсинъ“ и поспѣшилъ на станцію, несмотря на страшную бурю. Прибывъ туда, я разыскалъ описанный мнѣ бѣлый, сосновый ящикъ, прикрѣпилъ къ нему записку гвоздями, посмотрѣлъ, какъ его въ цѣлости отнесли въ багажный вагонъ, и затѣмъ побѣжалъ въ буфетъ запастись сандвичами и сигарами. Вернувшись, я увидѣлъ, что мой ящикъ съ гробомъ принесли и что вокругъ него ходитъ какой-то молодой человѣкъ, разсматриваетъ его съ молоткомъ, гвоздями и запиской въ рукахъ. Я былъ удивленъ и озадаченъ. Онъ началъ прибивать свой билетикъ, а я, въ большомъ волненіи, бросился въ багажный вагонъ за объясненіемъ. Но нѣтъ, ящикъ мой стоитъ на мѣстѣ, его не трогали (дѣло въ томъ, что я и не подозрѣвалъ, какая произошла ошибка: я везъ съ собой ящикъ ружей, который этотъ молодой человѣкъ отправлялъ въ Оружейное общество въ Пеорію, въ Иллинойсъ, а онъ захватилъ мой трупъ!» Какъ разъ въ эту минуту кондукторъ крикнулъ: «Всѣ по мѣстамъ!» Я прыгнулъ въ багажный вагонъ и комфортабельно усѣлся на тюкѣ съ ведрами. Багажный кондукторъ былъ уже тутъ, за работой, полный человѣкъ, лѣтъ 50, съ простымъ, честнымъ, добродушнымъ лицомъ и отпечаткомъ свѣжести и бодрости на всей его особѣ.

Когда поѣздъ уже тронулся, неизвѣстный человѣкъ впрыгнулъ въ вагонъ и положилъ кулекъ очень стараго и остраго лимбургскаго сыру на мой ящикъ, то есть, я теперь знаю, что это былъ лимбургскій сыръ, а въ то время, я еще во всю свою жизнь ни разу не слышалъ объ этомъ продуктѣ, а тѣмъ болѣе не имѣлъ никакого понятія о его свойствахъ. Хорошо. Ѣдемъ мы этой воробьиной ночью; буря бушуетъ, мною овладѣваетъ уныніе, сердце мое замираетъ, замираетъ, замираетъ… Старый кондукторъ дѣлаетъ два, три короткихъ замѣчанія относительно бури и вообще полярной погоды, пробуетъ свои выдвижныя двери, запираетъ ихъ, закрываетъ окно, обходитъ кругомъ, поправляетъ все въ вагонѣ, все время съ самодовольнымъ видомъ напѣвая: «Скоро, скоро, милый…» тихо и довольно фальшиво. Я сквозь морозный воздухъ начинаю чувствовать сквернѣйшій и сильнѣйшій запахъ. Это еще больше меня разстраиваетъ, потому что я приписываю его моему бѣдному усопшему другу. Было что-то безконечно горькое въ этомъ трогательномъ безсловесномъ его напоминаніи о себѣ и трудно было удержаться отъ слезъ, кромѣ того я ужасно боялся, что кондукторъ замѣтитъ его. Однако, онъ спокойно продолжалъ напѣвать, ничѣмъ не выражая, что замѣчаетъ что-нибудь. За это я былъ ему очень благодаренъ. Благодаренъ, да, но далеко не спокоенъ. Я начиналъ чувствовать себя все хуже и хуже, такъ какъ запахъ усиливался съ каждой минутой и все труднѣе становилось переносить его. Уставивъ вещи по своему вкусу, кондукторъ досталъ дрова и жарко растопилъ печку. Это встревожило меня невыразимо, такъ какъ я не могъ не сознавать, что это ошибка съ его стороны. Я былъ увѣренъ, что на моего бѣднаго усопшаго друга это произведетъ убійственное дѣйствіе.

Томсонъ (кондуктора звали Томсономъ) теперь началъ ходить по всему вагону, останавливаясь передъ всякой трещинкой, которую онъ заставлялъ вещами, замѣчая, что безразлично какая погода на воздухѣ, лишь бы намъ было какъ можно удобнѣе. Я ничего не говорилъ, но былъ увѣренъ, что онъ избралъ невѣрный путь. Онъ распѣвалъ попрежнему, а печка все накалялась и накалялась, въ вагонѣ становилось все душнѣе и душнѣе; я чувствовалъ, что блѣднѣю, меня начинало тошнить, но я страдалъ молча, не произнося ни слова. Скоро я замѣтилъ, что звуки «Скоро, скоро, милый…» постепенно ослабѣваютъ, наконецъ, затихли совсѣмъ. Водворилась зловѣщая тишина. Черезъ нѣсколько минутъ Томсонъ сказалъ;

— Пфа! Жалко, что нѣтъ корицы, я бы напихалъ ее въ печку.

Онъ вздохнулъ раза два, потомъ двинулся къ гр… къ ружьямъ, постоялъ съ минуту около лимбургскаго сыру, затѣмъ вернулся назадъ и сѣлъ рядомъ ее мной; онъ казался самъ взволнованнымъ. Послѣ созерцательной паузы онъ сказалъ, указывая на ящикъ:- Другъ вашъ?

— Да, — отвѣчалъ я со вздохомъ.

— Онъ таки порядочно перезрѣлъ, неправда ли?

Минуты двѣ никто изъ насъ не говорилъ, каждый былъ занятъ своими мыслями. Наконецъ Томсонъ сказалъ тихимъ, благоговѣйнымъ голосомъ:

— Иногда нельзя быть увѣреннымъ, дѣйствительно ли они умерли, или нѣтъ, ложная смерть, знаете; теплое тѣло, члены согнуты и т. д. Вы думаете, что они умерли, но навѣрное не знаете. У меня въ вагонѣ были случаи. Это ужасно, потому что вы не знаете, въ какую именно минуту они встанутъ и начнутъ смотрѣть на васъ! — Затѣмъ послѣ короткой паузы и слегка двинувъ бровью въ сторону ящика:- Но онъ, внѣ сомнѣнія! Да, сэръ, я готовъ поручиться за него.

Мы еще немножко посидѣли въ задумчивомъ молчаніи, прислушиваясь въ вѣтру и грохоту поѣзда. Затѣмъ Томсонъ сказалъ съ большимъ чувствомъ:

— Увы, мы всѣ тамъ будемъ, этого не минуешь. — Человѣкъ, рожденный отъ жены, недолговѣченъ, говорится въ Писаніи. Да, съ какой бы стороны вы ни смотрѣли на это, оно страшно торжественно и любопытно. Никто не можетъ избѣжать этого, всѣ должны пройти черезъ это, то есть каждый изъ всѣхъ. Сегодня вы здоровы и сильны, — тутъ онъ вскочилъ на ноги, разбилъ стекло и выставилъ на минуту свой носъ въ получившееся отверстіе, потомъ сѣлъ, и я занялъ его мѣсто у окна и выставилъ свой носъ; это упражненіе мы повторяли то и дѣло, — а завтра, — продолжалъ онъ, — падаете, какъ подкошенная трава, и «мѣста, знавшія васъ раньше, не увидятъ васъ вовѣки», какъ говорится въ Писаніи. Да, это ужасно, торжественно и любопытно, но всѣ мы тамъ будемъ и никто не минуетъ этого.

Послѣдовала новая долгая пауза.

— Отчего онъ умеръ?

Я сказалъ, что не знаю.

— Давно онъ умеръ?

Мнѣ казалось, что для большей правдоподобности лучше увеличить срокъ, и я отвѣтилъ:- Два или три дня.

Но это не помогло. Томсонъ бросилъ на меня оскорбленный взглядъ, ясно выражавшій: «Два или три года, хотите вы сказать!» Затѣмъ онъ началъ распространяться о томъ, какъ неблагоразумно затягивать такъ надолго похороны. Затѣмъ подошелъ къ ящику, постоялъ съ минуту, вернулся назадъ легкой рысцой и посѣтилъ разбитое окно, проговоривъ: