Дм. Иванов - След чудовища

— Это не есть возможно! — плакала от смеха Ыйна. — Разноцветный Квант вспоминает мне павианчика, которого я юннатствовала в детстве, пожалуйста!

Так не могло продолжаться. И действительно, Квант не явился на полдник. Мы кинулись в палатку. Постель его была холодной. В личных вещах белела записка. «Вспомните, что говорил Хемингуэй: из всех животных только человек умеет смеяться, хотя у него меньше всего для этого оснований. К. Михайлов».

— Обиделся! — догадались мы.

— Или в баню наладился! — предположил дедок.

Ночью Ыйна перебудила нас всех ледяными руками. Барабанил дождь.

— Кто-то ходит палатки вокруг! — прошептала она.

— Человечинки захотелось зверюге? — сонно отмахнулся Варсонофьич. — Я старый. Они такого мяса не потребляют, хотя и ископаемые.

Что-то заскреблось по брезенту, и полог палатки откинулся. В неверном свете молний различилось родное синюшное лицо Кванта.

Стуча зубами о кружку с горячим отваром одолень-травы, бард и всеобщий друг поведал о своем приключении.

Задетый за живое оскорбительным смехом Ыйны, Квант упрямо пошел вверх по реке, намереваясь в одиночку достичь логова зверя, чьи органы внутренней секреции красили воду Цны.

Наконец сквозь шум дождя он услышал звериное клокотание. Дождавшись очередной молнии, потрясенный Квант увидал громадную зияющую глотку, которая низвергала цветные струи.

— Не знаю, мужики, что на моем месте сделал бы Сенкевич, — Квант резанул взглядом Ыйну, — но я пополз вдоль шеи чудовища. Если уж идти, то идти до конца. До самого туловища, до жизненно важных центров! Но если уж говорить, то говорить правду. Туловищем оказался… лакокрасочный завод города Котовска!..

— Я подозревал! — воскликнул Глеб Олегович, ломая пальцы. — Меня глодали сомнения! Шея, разумеется, оказалась трубой, по которой в реку текут отходы красителей!

— Квант! — голос Сауны дрогнул. — Вы заткнули эту ужасную глотку, так?

— Как я мог это сделать один? Как? — загремел Квант. — Подобных глоток на Цне несчетное число! В городе Рассказове суконный и кожевенный заводы выплевывают в воду шерсть, жир, хром, дубильные вещества. Далее город Котовск вносит свою достойную лепту. И вот уже двадцать тысяч кубометров дряни величественно подплывают к Тамбову, который добавляет пятьдесят тысяч кубов своих неочищенных стоков!

Что это значит? Это значит, что летом содержание кислорода в Цне падает до нуля. Это значит, что на протяжении 25 километров в реке практически нет жизни! Но едва лишь она зарождается где-то на 26-м километре, как на речном берегу возникает Моршанск, знаменитый, кроме всего прочего, полным отсутствием городского коллектора. Да еще камвольно-суконным комбинатом, который под водительством директора А. Е. Зобнина систематически превращает Цну в «керосинную реку». Короче, на протяжении 50–60 километров в Цну сбрасывается, по грубой прикидке, около 250 кубометров отходов! Это жизнь, мужики!

— Грешил я на пословицу, права она, — вздохнул Варсонофьич. — Не место красит человека, а человек место!..

— Что же мы сидим? — вдруг встрепенулся Квант. — Вы же еще не знаете самого главного!

— Как? — ахнули мы. — И это еще не главное?

— Я ведь все-таки засек местечко, куда наведывается наш таинственный зверь.

— Водопой? Лежка?

— Не совсем… — загадочно ответил Квант. — Вперед!

Мы покорно зачавкали по грязи вслед за ним.

— Не тычь носа в чужое просо! — вдруг заворчал в темноте Варсонофьич. — Я это к тому, что ты нас, Квантушка, в речку завел. Мне уж вода по опояску.

— Тут глубже не будет. И ширина — семь шагов, — отозвался Квант. — Это и есть то место.

Мы оглядели унылые черные холмы, безжалостно сжавшие Цну, — дежурный марсианский пейзаж из плохого научно-фантастического рассказа. Под ногами заскрипело, захрупало.

— Осторожней! — крикнул Квант. — По моей догадке, то, по чему мы ступаем, есть не что иное, как минерализовавшийся фекалий чудовища, или, грубо говоря, помет!

Семужный взялся за сердце, обозревая гигантское отхожее место зверя. В воздухе запахло диссертацией.

— Почему из всех богатств языка русского выбрали вы, Квант, такой грубый термин? — поморщилась Ыйна. — В Южной Америке, например, ту же вещь называют поэтическим словом гуано, пожалуйста!

— Возможно, это и гуано, — Задумчиво сказал дедок, ковыряя носком. — Но только тогда наша зверюга не иначе как уголь жрет, а до ветру ходит исключительно золой.

— А каково мнение корреспондентов? — поинтересовался Глеб Олегович.

— Мы не специалисты в этом вопросе, — сказали мы. — Но похоже, что это — отхожее место чудовища по имени Тамбовская ТЭЦ, о ежедневных золоотвалах которой в 240 тонн писал нам встревоженный местный житель В. Наумов. Кстати, ТЭЦ губит Цну не только золой, но и постоянной утечкой нефтепродуктов, стоками из химцеха, обрабатывающего воду для котлов.

Квант мужественно принял и этот удар.

— Ужасно, коллеги! — сказал Семужный после печального раздумья. — Я установил, что река Цна имеет ток всего 12 кубометров в секунду. Самой ей выжить не под силу. Возможно, мы последние, кто видит то, что называется рекой Цной!..

Стыдно сказать, но мы отступили с берегов Цны. Мы укрылись в популярной зоне отдыха меж пенсионерских дач, раскиданных вокруг Архиерейского пруда. Квант, оглашая стонами девственный уголок, оттирал себя золой. Инга дремала, а дедок идиллически стоял с удочкой по колено в воде, отплевываясь от пикирующих слепней. Семужный корпел над отчетом с названием, не радующим свежестью: «Большие беды малых рек». Оживив начало цитатой из песенки «С голубого ручейка начинается река», он перешел к дотошному перечислению способов, которыми закупориваются речки-капилляры, дающие наполненный пульс таким голубым артериям, как Волга и Дон. Тут была и распашка берегов до кромки воды, и рубка прибрежного леса, и промышленные отходы, и навозные стоки сельхозкомплексов, и множество других невеселых вещей, от которых становилось тоскливо.

Короче, дедова уха подоспела вовремя. Гремя ложками, мы обсели дымящийся казанок.

— Брюхо — элодей, старого добра не помнит! — лучился улыбкой дедок. — Архиерейская уха! Простой карась, а навару в два пальца.

Мы взяли в рот, переглянулись, но сглотнули из уважения к Варсонофьичу. Квант вгляделся в навар.

— Твоей архиерейской ухой, — мрачно заметил он, — только дизель заправлять вместо солярки.

— Приняла бы душа, а брюхо не прогневается! — бойко ответил дедок.

Мы влили еще по ложке сквозь стиснутые зубы.

— Кажется, мой желудочный тракт имеет возмущение на такой рыбий суп, — сказала Ыйна, силясь улыбнуться.

— Эх, ведь самая юшка пропадет! — неискренне заохал Варсонофьич и выплеснул уху в костер, отчего сразу взметнулся столб лилового пламени.

— Дайте бумагу. Я хотел бы оставить письмо своим ученикам и последователям, — сказал побледневший Семужный и зачем-то пошел в кусты.

Но его остановил чей-то тревожный оклик.

— Вы что это? Рехнулись? — закричали три человека, оказавшиеся позже весьма милыми людьми: главврачом облсанэпидстанции Г. М. Пико, старшим госинспектором Рыбинспекции Л. Н. Барановым и зампредом областного Общества охраны природы Д. С. Черемисиновым.

Эти достойные люди то соло, то дуэтом, а то и всем трио растолковали нам опрометчивость нашего обеда. Девственный на вид Архиерейский пруд давным-давно лишен невинности соседним производственным объединением «Пигмент», которое регулярно сбрасывает в пруд 18 тысяч кубометров так называемых «условно чистых вод». Каким-то чудом в пруду держится тамбовский карась, видимо, самый стойкий в мире. Но время от времени и карасю приходит каюк, когда «Пигмент», как это случилось недавно, сбрасывает в воду семь тонн ядовитого 2-этилгексанола. И эта история повторяется уже много лет.

— Поищите в нашей области врагов природы, — сказал Г. М. Пико. — Не найдете. Кругом друзья. На словах, к сожалению. А если бы нам закончить строительство хотя бы только тех очистных сооружений, которые начаты давным-давно, это был бы невиданный рывок!

— Штрафуем мы руководителей предприятий исправно, — сказал Л. Н. Баранов. — В прошлом году 148 человек на 5615 рублей наказали. Исков за гибель рыбы предъявлено на 35 079 рублей. А толку чуть. Директора же животноводческих комплексов прямо в лицо смеются: «Что вкуснее — наше мясо или ваша рыба, которой нет?»