Джонатан Линн - Да, господин Премьер-министр. Из дневника достопочтенного Джеймса Хэкера

– Что касается туннеля, господин премьер-министр, – многозначительно начал он, – то вы ставите меня в крайне трудное положение. Французский народ никогда не смирится с еще одной пощечиной! А вы отвергаете наше более чем разумное предложение распространить французскую юрисдикцию до, но не включая, Дувра. Кроме того, остается еще один важный вопрос: какой язык должен быть первым в надписях?

Я подошел к своему письменному столу, якобы для того, чтобы взять листок бумаги и ручку, незаметно опустил свою руку под крышку и нажал на секретную кнопку. Хамфри медлил самым возмутительным образом.

– Э-э-э… по-моему, будет вполне справедливым, если на одной половине надписей первым будет французский, а на другой – английский, разве нет?

– Справедливым, да, но не логичным.

– А что, логика имеет такое значение? – поинтересовался я.

– А что, карантин имеет такое значение? – в свою очередь поинтересовался он.

– Конечно же имеет, – решительно заявил я. – Британия – единственная европейская страна, где не было случаев бешенства.

В кабинет, не постучавшись, влетел Хамфри. В руках у него была толстая папка.

– Мсье президент, ради бога, простите меня… Господин премьер-министр, мне кажется, вы должны ознакомиться вот с этим документом. Это срочно. – И он протянул мне тоненькое досье.

Я сел за стол, открыл досье. Затем, пробежав глазами первый абзац, воскликнул:

– Не может быть! – и бросил на мсье президента осуждающий взгляд. Он, естественно, не имея понятия о чем идет речь, бросил на меня удивленный взгляд. Я же продолжил читать, намеренно держа его в напряжении. Затем поднялся и бросил на него обвиняющий взгляд.

– Мсье президент, боюсь, мне потребуются ваши разъяснения. Вот, ознакомьтесь, пожалуйста. – И я протянул ему досье, полное конкретных доказательств о намерении французов организовать террористическую акцию со взрывом. Он внимательно прочитал текст, но лицо его оставалось совершенно бесстрастным.

– Надеюсь, мне не придется объяснять всю серьезность подобного действия? – заявил я, искренне надеясь, что придется.

К сожалению, все-таки не пришлось. Он медленно поднял голову.

– Господин премьер-министр, я глубоко сожалею об этом в высшей степени печальном инциденте и должен просить вас поверить, что лично мне ничего об этом не было известно.

Возможно, и не было, но снимать его с крючка я не собирался. Во всяком случае, пока. Точно так же на моем месте, несомненно, поступил бы и он.

– Это является очевидной попыткой наших гостей обмануть правительство Ее Величества. Кроме того, это включает в себя серьезное нарушение закона, выразившееся в тайном, несанкционированном ввозе в Соединенное королевство взрывчатых веществ.

– Господин премьер-министр, для вас, очевидно, не секрет, что французское правительство никогда не знает, чем занимается французская служба безопасности, – вполне резонно заявил он.

– Вы хотите сказать, что не несете ответственности за их деяния?

Оказывается, это совсем не то, что он хотел сказать. Отрицать свою ответственность было бы просто нелепо.

– Нет, конечно, но… если эти свидетельства достоверны, то вынужден просить вас принять мое глубочайшее сожаление.

Достоверность была без труда подтверждена, но затем секретарь Кабинета нанес ему нокаутирующий удар.

– Простите, мсье президент, но это ставит господина премьер-министра в очень сложное положение в отношении вопроса о ламаншском туннеле.

– Да, когда новости об этом взрывном устройстве появятся в прессе, британцы вряд ли согласятся на какие-либо уступки, – подтвердил я.

– Они будут вынуждены все время думать, достаточно ли безопасно через него проезжать! – достаточно внятно пробурчал Хамфри.

– А вдруг там будет полным полно официальных французских бомб, – для надежности добавил я.

Мы с мсье президентом внимательно посмотрели друг на друга. Он продолжал молчать. Очевидно, ожидая продолжения. Теперь мяч был на моей стороне.

– Хотя, – для видимости немного подумав, предложил я, – в интересах англо-французской дружбы мы, конечно, могли бы забыть о преступлении ваших сотрудников безопасности.

Он тут же предложил мне готовый компромисс, так сказать, встретиться на полпути. В буквальном смысле слова!

– Что ж, полагаю, мы… мы могли бы найти общий язык в отношении суверенитета. Каждой стороне – по полпути в туннеле.

Секретарь Кабинета демонстративно записал это.

Довольно кивнув, я сказал:

– Нам бы хотелось, чтобы в половине соответствующих надписей английский язык был первым. А также, что еще важнее, чтобы торжественная церемония открытия состоялась через два месяца. Сначала в Дувре, затем в Кале.

– По-моему, идея просто превосходна, – произнес президент, широко улыбнувшись. – Лучшего выражения тепла и взаимодоверия между нашими двумя странами и не придумать.

Мы все обменялись дружескими рукопожатиями.

– Хамфри, подготовьте проект коммюнике и покажите его нам во время похорон, – распорядился я. – И проследите за тем, чтобы пресса ничего не узнала о взрывном устройстве. Равно как и о щенке Лабрадора. Ведь если туда попадет одно из этих происшествий, – я бросил на президента многозначительный взгляд, – то за ним наверняка выплывет и другое, не так ли?

– Да, господин премьер-министр, – согласился он и даже позволил себе изобразить некое подобие приветливой улыбки.

Теперь благодаря этому коммюнике и счастливой случайности этот день стал весьма успешным и по-настоящему удачным днем!

13

Конфликт интересов

Чтение утренних газет не вызвало у меня ничего, кроме тихой депрессии. О чем я и не преминул пожаловаться своему главному личному секретарю, когда он после завтрака зашел ко мне в кабинет.

– Они все утверждают, что с тех пор, как я стал премьер-министром, практически ничего не изменилось.

– Этим можно только гордиться, господин премьер-министр, – одобрительно заметил он.

Конечно, можно считать это и комплиментом, но только с точки зрения государственного служащего.

– Сегодня успел просмотреть целых девять лондонских газет, и в восьми из них обо мне ни одного доброго слова!

– Значит, девятая наверное лучше? – утвердительно спросил Бернард, видимо, неверно истолковав подтекст моего утверждения.

– Девятая еще хуже! – Я горестно покачал головой. – В ней обо мне нет даже упоминания. Ни единого слова! (Для политиков дурная слава обычно намного предпочтительней, чем забвение. – Ред.)

Практически все газеты без исключения, в той или иной форме, называют меня балаболом. Увидев это, Бернард был поражен не меньше моего. (Честность, являясь несомненно существенной профессиональной чертой успешного личного секретаря, время от времени все-таки должна подвергаться испытанию несвободой выражения мысли. – Ред.)

– Это просто невероятно! По мнению прессы, все мое руководство – это одна только риторика и ничего больше: я говорю, говорю, говорю, а конкретных дел как не было, так и нет. Но это же неправда! Во всех своих публичных выступлениях я неоднократно подчеркивал, что у нас уже проведено множество реформ по совершенствованию коммуникаций внутриправительственных связей, что мы обещаем кардинально изменить вектор развития, внести в него принципиально новые элементы, представить целиком и полностью иную философию управления и глубинные подвижки во всем социальном и политическом климате нашей страны.

Бернард согласно кивнул.

– Ну и что, собственно, происходит? – невинно спросил он.

– Как что? Конечно же, ничего! Во всяком случае, пока… Столь масштабные перемены требуют времени. Рим тоже построился не в один день.

На самом же деле этот последний взрыв поистине абсурдной критики спровоцирован не более чем идиотским слухом об очередном крупном скандале в Сити.

Поэтому, когда к нам присоединился секретарь Кабинета, я сообщил ему о своем твердом решении достойно ответить на критику прессы.

– Они требуют немедленных действий в отношении скандалов. Что ж, они их получат!

Мое сообщение Хамфри явно заинтересовало.

– Интересно, какие, господин премьер-министр?

– Назначу кого-нибудь, – ответил я и был искренне рад, что он не спросил меня, кого именно и для чего, поскольку мне самому еще ничего не было ясно. Более того, в этом мне практически наверняка понадобится его квалифицированная помощь.

Вместо этого он задал мне вопрос, которого я никак не ожидал.

– Господин премьер-министр, когда вы приняли это важное решение?

– Сегодня утром, – не скрывая чувства гордости, ответил я. – Во время чтения утренних газет.

– А когда вы впервые подумали об этом? – Похоже, он собирался устроить мне учтивый, но, тем не менее, перекрестный допрос.