Михаил Дайнека - Супермены в белых халатах, или Лучшие медицинские байки
– Ох, наверно, хирурги – самые лучшие любовники. У них ведь такие руки, такие руки… да?
На самом деле хирурги зачастую не соизмеряют свою силу. Если хирург жмет тебе руку – рука потом больно пульсирует. Если дружески хлопнет по плечу – плечо будет ныть. Хирурги работают с анестезиологами, и о том, что чувствует больной, обычно не задумываются. Так что насчет хороших любовников, это, пожалуй, вопрос спорный. Хотя кому что нравится…
И еще. У отечественных хирургов считается особым шиком выполнить какую-нибудь проникающую манипуляцию с минимальной анестезией. Если умудрился удалить воспаленный аппендикс без наркоза – ты вообще король. Многие не знают такую штуку – хирурги действуют потом. Они начинают работать только после анестезиолога. Анестезиологи – как раз те доктора, которые перехватывают человека на пути в небо. То есть делают реанимацию. На этой почве, смею полагать, и выросла эта анекдотичная конкуренция. Это вопрос из разряда «кто главнее».
Хирургом вообще быть сложно. Это серьезный, кропотливый физический труд. При этом во время работы в срочном порядке приходится принимать роковые решения. Резать живое, корректировать своими руками тело – это не для слабонервных. Больше всего медицинских шуток – как раз о хирургах. Об их пронзительном бесстрашии. Об этой ненавязчивой игре в жизнь и смерть. В общем, хирурги бывают и кровожадными. Очень даже кровожадными…
Рубильников был не кровожадным, а гениальным. Например, он мог окинуть тебя одним взглядом и с точностью сказать, что ты вчера пил и в каком количестве. Как знаток вопроса, он называл даже правильную марку. Перед его семинарами лучше было не принимать, иначе Маркович начинал объяснять всему классу, как у тебя на лице возникла конкретно вот эта вмятина. А любимчика Маркович нашел себе сразу. Его выбор оказался необычным.
Почему-то Рубильникову очень нравился Хутаев. Остальные преподаватели к Нанзату относились либо нейтрально, либо с юмором. А вот Федор Маркович с нашего мальчика тащился.
Что Нанзат ни скажет, о чем ни спросит – на все Рубильников реагировал. Причем – мягко и спокойно. Когда запыхавшийся и красный Хутаев появлялся в дверях с неправдоподобным: «От меня ушел троллейбус», – Анатолий Семенович говорил:
– А вот и мой любимый ученик…
Сначала Хутаев приценивался к этой необъяснимой любви. Проверял Рубильникова на прочность. Задавал ему контрольные вопросы:
– А почему у вас такие белые руки? Это анемия?
Рубильников объяснял, что ладони у хирургов от частого мытья немного обесцвечиваются. Нанзат продолжал:
– А почему вы не носите обручального кольца?
Маркович рассказывал о своей покойной супруге.
Хутаев не останавливался:
– А вы еще не заболели рассеянным склерозом? В вашем-то возрасте…
Рубильников рассказывал о своих геронтологических проблемах.
Тактичность была одной из сильнейших нанзатовских черт. Через время наш отрок стал воспринимать профессора как терпеливого и заботливого папашу. Или скорее – балующего дедушку. Он постепенно прекратил умничать и начал проявлять благодарность.
Хутаев обещал, что будет стараться и работать над собой. Когда над профессором смеялись, Нанзат возмущался и всех затыкал. Гистология становилась для него все интересней и интересней. В общем, получилась у нас такая парочка – отец и сын. Очень даже симпатично.
Так бы они и жили душа в душу, если бы не новое увлечение Хутаева. Все началось с какой-то идиотской книжки…
Склонность к оккультизму Нанзат начал проявлять по окончании вторых летних каникул. Как выяснилось позже, интерес у мальчика возник после просмотра парадокументальной передачи про могучий Байкал. Нет, конечно, тигровых клыков на груди Хутаев не носил, но со временем все беседы с ним стали сводиться ко всякой дешевой эзотерике. Например, придет Нанзат на занятия и вдруг скажет:
– А вы знаете, что один бурятский шаман случайно превратился в оленя?
Нанзат и сам по себе, даже без этих реплик, был смешным. Он носил широкую отцовскую куртку, праздничные туфли с плетеным ремешком, учебники совал в коричневый дипломат. При этом его лицо отображало всю сущность не оформившейся отроческой души. Как я уже говорила, он был похож на симпатичную девочку-подростка. Только со щетиной.
Отец Нанзата работал офтальмологом. Мама трудилась в косметологическом кабинете. Нанзат твердо решил, что он их непременно превзойдет как врач. Сначала он собирался стать абдоминальным хирургом, как Рубильников. Но затем его вдруг захватила одна необычная медицинская специализация – креативная кардиология, сложная смесь из сердечной хирургии и микроинженерии. Креативные кардиологи придумывают различные аппараты, которые могут заменить так называемый стенд и стимулировать работу сердечной мышцы. О креативной кардиологии Нанзат узнал из не менее креативной книжки про медицину будущего некого О. Н. Правдина. Она называлась «Вены жизни», на ее обложке был нарисован бородатый мужчина (никак сам автор), у которого изо лба сочилась небесная радуга. С тех пор Хутаев сильно переменился.
Нанзат вообще был доверчивым. Он верил и Рубильникову, и этому Правдину, и даже мне. Случился у нас на патфизе[95] один инцидент. Обо мне тогда ходило множество разных слухов, в том числе, что я – наркоманка. Слухи возникали оттого, что мое поведение казалось странным, то есть не таким, как у остальных. Я дерзила, когда меня оскорбляли, отстаивала свою точку зрения, пыталась вмешаться, когда видела несправедливость. Короче, поступала как любой человек, давно находящийся под давлением и ищущий хороший предлог, чтобы уйти. И при этом носила в кармане пакетик с солью. Кто-то мне сказал, что соль приносит удачу. Однажды я достала этот пакетик, подбросила и опустила обратно в карман.
– Это что, героин? – спросил несмышленыш Нанзат.
– Нет, – ответила я, – это «кристэл». Хочешь попробовать?
– А ты что, употребляешь? – заинтересовалась Цыбина.
– Нет, продаю.
Тут вмешалась Уварова. Покачав головой, она грустно переглянулась со своими подружками, мол, бедненькая, наркоманка, фи…
– А, ну понятно тогда… – Они отвернулись и принялись шептаться. Эти девочки меня тоже немного побаивались. У нас был, как выражалась Юрченко, антагонизм. И еще – Цыбина, Уварова и Катя Лаврентьева всегда воспринимали мою скромную персону максимально серьезно. С ними и пошутить было нельзя.
Нанзат ткнул мне в руку грифелем автоматического карандаша и сказал:
– Я хочу. Давай.
– Ладно. Сначала надо натереть этим порошком верхнюю десну. Только смотри – не проглатывай. Иначе будешь видеть мультики всю жизнь…
Нанзат взял пару крупинок, нанес их на передние зубы и замер. Здание поплыло… На протяжении всего урока Хутаев таращился по сторонам. Ерзал на стуле. Потом – застывал. Потом снова ерзал и испуганно вздрагивал от резких звуков; когда за окном лопнула шина, он подскочил. Парню определенно что-то мерещилось. Когда Бабин начал объяснять механизм появления гиперемии и отвернулся к рисунку на доске, Нанзат уставился туда, как будто увидел голую девушку. Он долго не решался, но спросил:
– А почему вкус такой соленый?
– С непривычки…
Всю последующую неделю Нанзат божился:
– У Бабина из жопы вылетел огненный дракон! Форель не подвела!!
Кажется, некоторые чересчур доверчивые люди могут со временем превратиться в шарлатанов. Все дело в том, что они способны поверить, главным образом, в свою собственную ложь. Нанзат, например, сегодня работает обманщиком. Но об этом – чуть позже. Вернемся к науке о тканях.
Итак, за неокрепшую душу Хутаева продолжилась упорная борьба. Силы тьмы желали обрести нового слугу. Нанзат начал все на свете объяснять с мистической точки зрения: закат и восход, чередования дня и ночи, везение на экзамене. Каждому из нас, по его мнению, был уготовлен свой кармический путь. Мне он предвещал скорый арест за неповиновение духам и торговлю наркотиками. Во время лекций Хутаев отвлекал педагога:
– По-вашему, кровь состоит из металла, да? А душа тогда что – комок эпителия?! Сколько весит душа? Вот когда человек умирает – сколько он теряет? В граммах? Вот видите! И зачем нам эту ложь учить?!
Коротков взывал к спокойствию:
– Нанзат, ты вправе верить во все что угодно. Но необязательно же вмешиваться в учебный процесс… Мудрецы вообще, говорят, немногословны…
Замечания только распаляли Нанзата. Он искал любой предлог, чтобы обличить сомнительность и грязь эмпирических учений. Заткнуть его было невозможно. «Вены жизни» подверглись неоднократным нападкам и критике извне. Саран Тогутаева обещала их сжечь. Нанзат никого не слушал и с пеной у рта отстаивал свою веру. Однажды он даже чуть не расплакался.
Рубильников не до конца понимал, что творится с любимым студентом. Он придерживался позиции – «скоро переболеет». Слишком упрямую заумь профессор пропускал мимо ушей.
