Владимир Кунин - Дорога к звездам
— Мартышка-а-а-а... — попытался он меня позвать, но засипел и закашлялся. — Мартынчи-и-и-к!..
Я вышел из травы. Шура увидел меня, глаза его приняли некое осмысленное выражение. Он облегченно вздохнул, сел передо мной на корточки и развернул пакет с остатками моего хека и ихней колбасы.
— Все, все, Мартышка... — виновато забормотал Шура. — Денег — ни хуя, пьянству — бой, начинаем культурную программу... Все идем в Эрмитаж! Этот польский мудак семь раз был в Париже — и ни разу в Лувре... Пятый раз прилетает в Ленинград — и до сих пор не знает, где находится Эрмитаж!.. Хотя жутко талантливый парень! Но алкаш, сволочь, пробы ставить негде!..
— Ты на себя посмотри, — в упор сказал я ему.
— Да ты что?! Мартын, окстись!.. О чем ты говоришь?.. Я по сравнению с ним — новорожденный Котенок...
* * *Потом Сташек с Шурой долго гадали — как протащить меня в Эрмитаж. Сумки и портфели там запрещены, а я в свои тогдашние два года был уже достаточно крупным Котярой и за пазуху меня тоже не спрячешь.
Однако еще не совсем трезвому Сташеку, от которого за версту разило перегаром, пришла в голову идея пронести меня в Эрмитаж в кофре из-под видеокамеры. Камера у Сташека была профессиональная, большая, и кофр соответственно тоже серьезных размеров.
Было решено не жалеть редакционное имущество и прорезать в боковой стенке кофра круглую дыру для моей головы. Чтобы через эту дыру я мог легко и свободно наслаждаться наследием гениев, которому Лувр, где Сташек не был уже семь раз, и в подметки не годится!
Так с гордостью заявил Шура, и они со Сташеком проделали уродливую дыру в прекрасном кожаном японском кофре, принадлежавшем польскому Союзу журналистов.
За их почти непосильные труды они были вознаграждены тем, что обнаружили в кофре полбутылки польской водки «Выборовой»!
— О, пся крев! — счастливо воскликнул Сташек. — То та ж вудечка, ктуру не допилем в самолете! Хвала пану Бугу!..
Они тут же разлили водку по стаканам, немедленно выпили и стали заметно лучше соображать и координированно двигаться.
Сташек закинул видеокамеру на плечо — там был такой специальный ремень. Шура, якобы его ассистент, нес кофр с дыркой, из которой я созерцал окружающий мир. И мы втроем направились в Эрмитаж...
... Перед входом в Эрмитаж стояла туча народу! Иностранцев заводили в боковую дверь, минуя озлобленную километровую очередь русских провинциальных туристов.
Сташек тут же нацепил на куртку карточку в прозрачной пластмассе с одним большим словом — «Пресса» и тремя маленькими — «Польское радио и телевидение». А Шура привесил на свой пиджачишко чудом сохранившуюся с моих Котеночных времен старую табличку со словом «Жюри». Он действительно был когда-то в составе жюри на конкурсе детского самодеятельного творчества Ленинградского Дворца пионеров.
Для понта Сташек подсуетился с камерой у входа, чтобы все видели, как он «снимает», а потом нагло раздвинул плечом группу робких китайцев и с криками «Пресса!!! Польское телевидение!..» прошел сам в Эрмитаж и протащил нас с Шурой, отрекомендовав Шуру как своего ассистента.
И все шло прекрасно. Шура обнаружил глубокие и серьезные познания, которыми щедро делился со мной и Сташеком, а у меня хватило сообразительности при переходах из зала в зал убирать свою голову из дырки кофра, чтобы меня не заметили старенькие и сонные служители в эрмитажной униформе.
Все произошло в «Рыцарском зале». И, каюсь, по моей вине...
Правда, надо сказать, что к этому времени счастливо найденная бутылка «Выборовой» сделала свое черное дело.
Как помнится, она была распита перед выездом из дома, без малейшей закуски, как сказал Шура — «на посошок», и взбодрила союз польских и русских журналистов всего лишь до определенного момента.
Уже на подходе к «Рыцарскому залу» запас бодрости иссяк, «Выборовая» всколыхнула в Шуре и Сташеке всю предыдущую трехсуточную поддачу, и, повествуя нам заплетающимся языком о достоинствах рыцарских лат четырнадцатого века Инсбрукского периода, Шура был вынужден придерживаться за фигуру этого самого рыцаря, кстати, очень небольшого роста...
А так как он изрядно устал таскать меня, то поставил кофр на пол. Сташек в это время делал вид, что снимает, и, чтобы не упасть, старался на кого-нибудь облокотиться.
— Пардон... — говорил Сташек. — Еще пардон!.. Кур-рррва мать!.. Екскюзе муа!.. Айм сори... Сори, блядь, говорю!..
Но и это прошло бы, наверное, незамеченным в густой толпе, с гидами, щебечущими на разных языках. Если бы...
Если бы я НЕ УВИДЕЛ МЫШЬ!!!
Она вылезала из стального башмака этого рыцаря-недомерка, и тут я не выдержал!..
Сейчас понимаю — был молод, несдержан, глуп и крайне импульсивен. Сегодня мне эта мышь — тьфу! Я бы на нее и внимания не обратил. Подумаешь — дерьма палата, как говорил Шурик.
А тогда... Ну что возьмешь с двухлетнего дурачка?
Я пулей вылетел из своего кофра и, как идиот, бросился за этой мышью! Раздался многоголосый женский визг, началась дикая паника, суетня!.. Мышь — от меня, я — за мышью, дурак необученный...
От неожиданности и с похмелюги Шура покачнулся, еще крепче ухватился за этого железного мудака четырнадцатого века, а тот не выдержал повисшего на нем Шуры Плоткина и рухнул, рассыпаясь на все свои инсбрукские составные части! Естественно, вместе с членом жюри конкурса детского творчества двухлетней давности Александром Плоткиным!!!
Я жутко перепугался грохота и лязга железа и, не помня себя от ужаса, взлетел на свисающую с потолка длиннющую занавеску, впоследствии оказавшуюся уникальным рыцарским штандартом-гобеленом, сотканным шестьсот лет тому назад.
Древний гобелен затрещал, гнилье, на котором он был привязан к потолку, лопнуло, и я вместе с этой рухлядью, как потом нам объяснили, стоимостью в миллионы долларов, сверзился на пол...
Что было!!! Зазвенели какие-то звонки!.. Замигали лампочки! Завыла сирена!!! Откуда-то набежал крепенький народ — все в штатском! Повязали Шуру и Сташека, а когда я увидел, что Шуре заламывают руки за спину, и бросился на его защиту, то и меня скрутили в одно мгновение. Очень были тренированные ребята!
— Вот теперь — полный пиздец, — на весь «Рыцарский зал» очень отчётливо произнес представитель польской прессы Сташек. — На хер нам нужен был этот Эрмитаж?..
* * *Милиция мне сразу не понравилась. Еще с того момента, когда нас вывели из Эрмитажа и посадили в желто-голубой «уазик».
Там внутри, прямо на ходу, три здоровенных милиционера сразу же отлупили и Шуру, и Сташека, да так здорово, что Шуру даже вырвало с кровью. За что его отлупили еще раз.
В отделении милиции было грязно — на полу коридора окурки, следы плевков, мусор... И пахло, как в общественном туалете, куда мы однажды заходили с Шурой. Хлоркой и паршивыми Человеческими запахами немытых и потных тел. И повсюду пахло оружием.
Под потолком коридора висели тусклые, грязные лампочки без абажуров. Все было выкрашено в омерзительный грязно-серый цвет, а двери кабинетов — в коричневый.
Через час за Сташеком приехали из польского консульства и увезли его вместе с продырявленным кофром и видеокамерой.
Какой-то тип в рукавицах, чтобы я его не оцарапал, подтащил меня к двери и вышвырнул на улицу — во двор какого-то дома, предварительно сообщив мне начальную скорость сильным пинком сапога под хвост. Больно было и обидно — до чертиков!
А Шуру Плоткина оставили.
Я оказался в старопетербургском дворе-колодце, куда выходили «черные» лестницы отделения милиции и продуктового магазина. Пахло бензином, стухшим мясом и гнилыми овощами.
Я решил дождаться Шуру во что бы то ни стало!
Ждал я его довольно долго — до следующего утра.
За это время познакомился с несколькими Крысами и двумя вполне приличными Котами, которые, как и Крысы, кормились в продуктовом магазине и поэтому были равнодушны друг к другу. Наоборот, между ними была заметна даже некая общность и, я бы не побоялся сказать, подобие дружелюбия...
Уже под вечер один Кот куда-то смотался и привел с собой парочку домашних Кошек. У одной даже бантик был на шее. Можете себе представить, что ночь мы все пятеро провели совсем недурно. К тому же второй Кот слямзил на складе магазина огромный кусок свежей трески. Как он его доволок— ума не приложу!..
Короче, мы и перетрахались в доску, и треской этой обожрались, еще и Крысам оставили хороший шмат! И если бы так не болела задница от милицейского пинка и не мучила бы совесть, что, пока я здесь жру и справляю всякие удовольствия, тут же рядом, за толстой кирпичной стеной, в грязной милиции томится мой дорогой и любимый друг Шура Плоткин, — все было бы вообще в кайф!..
Утром Шуру выпустили. Он вышел небритый, помятый, отлупленный и униженный. Увидел меня, вздохнул глубоко, посадил меня к себе на плечо, и мы поехали трамваем к себе домой.
Так что в русской милиции я побывал.
