Семен Нариньяни - Со спичкой вокруг солнца
— Один!
— Журналист должен иметь два: рабочий и выходной.
— Вот здорово. Свой интернациональный долг перед народами мира мы уже выполнили. Мировая революция торжествует, делать комсомолу больше нечего, и я начинаю соревнование с Елизаветой Петровной.
— Это еще кто?
— Императрица всея Руси. После смерти Лизаветы осталось пятнадцать тысяч платьев.
— Свой революционный долг перед народами мира мы еще не выполнили, и пятнадцать тысяч платьев нам не нужны. Но два костюма — это не роскошь, а необходимость.
— Не уговаривай. Сегодня два костюма. Завтра я начинаю откладывать деньги на сберкнижку, а послезавтра покупаю собственный велосипед.
— У тебя все крайности. Пойми, ты — журналист. Встречаешься с людьми. Был на свидании у товарища Серго. Ведь был?
— И ты не веришь! — вскипел я.
— Верю. Верю.
Я разжал кулаки.
— И мне обидно, — проглотив слюну, продолжает Макар, — что корреспондент «Молодежной газеты» явился к народному комиссару в затрапезном виде. В рваных сандалиях…
— На мне были трэхи!
— Какие еще трэхи?
— Трэхи дал мне поносить на время свидания с народным комиссаром шофер Артюша.
— Шофер не должен давать корреспонденту поносить трэхи, корреспонденту нужно иметь свои.
— Поговорили о барахле — и будет.
— Степа, уразумей, теперь ты не рабкор, не слесарь-монтажник, а журналист.
— Эх, Макарка. Костюм-двойку я куплю и новые ботинки куплю, научи, где взять журналисту умение.
— Не гневи бога. Ты за этот год сделал большие успехи. Тебе это скажут и Вася, и Мишка, и Моисей, и оба Женьки, и Катя, и Зоя…
— А Юр. Внуков?
Я в те годы почему-то выше всего ставил мнение Юр. Внукова.
— С Внуковым я не говорил, но не сомневаюсь, что и он радуется твоим успехам.
Мы уже поднимались по Китайскому проезду. Через триста метров конец пути. Лубянка. А Макар еще не начинал серьезного разговора. Я беру его за плечи, трясу.
— Зам порвал статью. Обидел, оскорбил меня. Ты что, забыл?
— Нет.
— Так говори о заме, а не о тряпках.
— На нашего зама нельзя лезть грудью вперед. Сначала следует семь раз отмерить. А ты стучишь кулаками в толстую кирпичную стену,
— Я уже остыл, взял себя в руки.
— Вижу.
— Говори, как быть дальше?
— Приведи себя в порядок, чтобы зам увидел перед собой в четверг не замарашку, не мальчика для битья, а Личность.
— Костюм-двойка сделает меня Личностью?
— Ты, Степа, человек интуитивных действий. Эмоциональный. Обозлясь, лепишь человеку в лицо что ни попало. Можешь ляпнуть и не то, что нужно. Четверг не скоро, попробуй за эти дни взять себя в руки.
— Как?
— Покупай не тот костюм, который попадется на глаза первым, а тот, который получше. Они есть, их нужно только искать. Ходи по магазинам, ищи, тренируй выдержку.
— Что за человек наш зам?
— Как проходят комсомольские собрания? Мы на них спорим, ругаемся, деремся, а потом встаем и дружно, сообща поем: «Вперед, заре навстречу…» Примерно так же у нас проходили и заседания редколлегии при главном. Конечно, без «Вперед, заре навстречу». Сейчас мы тоже спорим, ругаемся, но это уже не то. Главного мы уважали, зама побаиваемся. Зам пришел в газету делать не газету, а карьеру. Заму уже двадцать восемь лет. Он старик. Ему скучно в комсомоле, и он ищет пути в высшее общество. И пути не прямые, а окольные. Время сейчас подходящее. Главный редактор опасно болен, и зам спит и видит себя на его месте. Зам хотел, чтобы ты помог ему проложить тропку к сердцу товарища Серго, а ты обманул ожидания зама. Рассердил его.
— Ты тоже будешь тренировать до четверга выдержку?
— Моими действиями руководят не богини интуиции и эмоции, а богиня логики и бог анализа. Пока ты будешь ходить по магазинам, я буду разговаривать с членами редколлегии, чтобы повестка дня предстоящего заседания не застала их врасплох.
И вот я хожу по магазинам. И не один. Чтобы я купил не то, что увижу на прилавке первым, а то, что получше, Макар вручил ордера не мне, а Зое. А мне сказал:
— У Зойки хороший вкус.
За эти оставшиеся до четверга дни я понял, что женщине мало иметь хороший вкус, женщина должна иметь еще и такт. И если бы женщина, выделенная мне в поводыри, была бы не Зойкой, я за время путешествия по магазинам по крайней мере раз двадцать поругался бы с ней.
Стоим у прилавка. Вместе мнем, щупаем шерсть, из которой сшит костюм-двойка.
— Ну как? — спрашивает она.
— Хорошо, — говорю я.
— Берете? — задает вопрос продавец.
— Нет, — говорит Зойка.
— Почему? — спрашиваю я.
— В этой шерсти много бумаги. У костюма не будет вида. Он будет мяться.
Ну, если Зойка решила «нет», зачем она спрашивает мое мнение, срамит перед продавцом?
А Зойка уже разглядывает костюмы, которые висят по ту сторону прилавка, и показывает маленьким пальчиком на что-то коричневое в полоску.
— Покажите вон то.
Мне хочется поставить Зойку на место, крикнуть:
«Нет, не то. Покажите вот это».
Но я не кричу. Тренирую выдержку. А продавец смотрит на нас с Зойкой и думает: «Что за странная пара стоит перед прилавком. Она модно одетая, хорошенькая, маленькая. Ну прямо карманная барышня. Мечта мужчин ростом от 190 сантиметров и выше. А он нескладный, туго соображающий, в серо-буро-малиновой юнгштурмовке. Может, это жених и невеста? Может, муж и жена? Но кем бы они ни приходились друг другу, главой, его превосходительством мужчиной в этой паре является, конечно, не он, а она».
Прохвост продавец принимает мое молчание за мою бесхарактерность и делает практические выводы. Он несет «коричневое в полоску» мимо меня, прямо к Зойке.
Мне хочется схватить наглеца продавца, подтянуть поближе к прилавку и кинуть ему в лицо не совсем благозвучное слово. Но я не хватаю, не кидаю. Я тренирую выдержку.
Из магазина готового платья мы идем в магазин обуви. У самых дверей Зойка останавливается, становится на цыпочки и, дотянувшись до моего уха, шепотом спрашивает:
— А носки у тебя целые?
Идиотский вопрос.
Ну как могут быть целыми носки, если я два последних месяца хожу в дырявых сандалиях?
Зойка краснеет и говорит:
— Нам нужно сейчас же купить тебе носки.
А ордера на носки у нас нет. Это не останавливает Зойку, и, повернувшись спиной к магазину обуви, она ведет меня в логово частников и недобитков. На знаменитую Сухаревку.
Самый тяжелый день поисков пришелся на среду. В среду была опубликована полоса «Весь комсомол строит Магнитку». И вместо моей статьи зам поставил на полосу пропагандистский подвал об Урало-Кузбассе.
Увидел я утром газету, и, хотя знал заранее, как будет выглядеть полоса, мне сделалось не по себе. Тянуло опять упереться лбом в толстую, холодную стену и бить кулаками по кирпичам. Но на этот раз я не мог отвести душу. Я дал слово Макару быть паинькой и ходил дурочкиным женихом в черную для меня среду вслед за Зойкой по магазинам в поисках верхних мужских сорочек.
Наконец в пять часов путешествие по магазинам заканчивается. Мой гардероб обновлен полностью. Мы с Зойкой, нагруженные покупками, возвращаемся в редакцию. Покупки прячутся в шкаф с читательскими письмами, Зойка садится за стол секретаря отдела разбирать дневную почту, а я выхожу, чтобы пройтись по городу, разобраться в своих мыслях.
Полоса «Весь комсомол строит Магнитку» напечатана, а моей статьи на этой полосе нет. За что мне такая обида? Не за что!
Иду вдоль Китайгородской стены, сворачиваю у Москвы-реки направо, потом еще раз направо и дальше прямо до Лубянской площади. В прошлый раз мне хватило половины круга, чтобы прийти в себя, а сегодня я заканчиваю второй и все без толку. Сто раз спросил себя: за что? И сто раз ответил: не за что!
Чтобы сменить пластинку, отвлечься, захожу в пивную «Беларусь» на Солянке. По вечерам в пивной выступает цыганский хор. Сижу за столиком, пью пиво, слушаю цыган. С кем-то разговариваю, спорю. А спросите: с кем, о чем? Не помню. Все в полумраке, в табачном дыму.
За что? Не за что!
И вдруг одна точка в табачно-пивном мареве просветляется. Будто кто-то отдышал дырочку в замерзшем окне. И я вижу в эту дырочку знакомое лицо. Зойку. Вижу, как она пробирается между столиками, подходит ко мне. Слышу, как говорит:
— А ну дыхни!
— Пожалуйста.
— Говори, сколько кружек выпил?
— Постой, а кто сказал тебе, что я здесь?
— Мы тебя с семи часов всем отделом ищем.
— Зачем?
— Зам велел. Ты ему срочно понадобился.
— Не пойду.
Зойка берет меня, как маленького, за руку и выводит на улицу. И я, как маленький, иду за ней, потом бегу.
Хороший Зойка человек. Ну кто я ей? Брат? Сват? Никто. А она который уже день возится со мной. Ходила по магазинам. Теперь бежит вверх от Варварской площади до Лубянской. А тут большой подъем. Бежать трудно.
