Утренняя пробежка - Владимир Золотарёв
Вспомнили преподавателей, друзей и подруг, студенческие стройотряды, первую любовь. Похвастались своими успехами, похвалились женами, детьми и особенно внуками. Были рассказаны все пришедшие на ум анекдоты, даже бородатые. Дружно и, как водится, нелицеприятно покритиковали верховную власть. И на том умолкли. В номере наступила тишина. Мальчишник выдыхался и догорал, как костер в предутренний час. Оставалось только кому-нибудь сказать сакраментальную фразу: «Шабаш! Расходимся!»
И тут Петя, то есть Петр Иванович Комов, не проявлявший доселе особой активности, ни с того ни с сего сказал: «А у меня в Москве друг живет, генерал. Он в Генштабе служит».
Заводила, жизнелюб и весельчак Саня, он же большой начальник Александр Федорович Новожилов, мгновенно среагировал: «А чего же ты молчал? Скрыть хотел?!» Он обвел всех озорным взглядом, и компания мгновенно оживилась.
— Заливает, — убежденно сказал Коля, полный, лысоватый Николай Сергеевич Косов, и всем своим видом дал понять, что несколько обижен.
— Нет, так не пойдет! — между тем входил в роль Александр Федорович, мастак на всякие розыгрыши. — Ты должен позвонить своему другу, чтобы мы убедились. А то, может, он и не генерал вовсе, — точно по телефону можно было рассмотреть генеральские погоны на голом человеке.
— И позвоню! — завелся Комов. Он подвинул к себе телефон и стал накручивать диск, привычно набирая номер по памяти. В тишине слышны были долгие гудки.
Первым не выдержал Алик, Альберт Арутюнович Казарян. Он смущенно поднял свои черные глаза и проговорил: «Может, не стоит, уже полтретьего ночи. Нехорошо». Но в этот момент в трубке щелкнуло, и густой бас пророкотал: «Дралкин у аппарата. Слушаю».
Комов блаженно улыбнулся и пропел в трубку: «Витя, привет. Это я, твой друг Петя».
— Что-о-о?! — рявкнула трубка. — Ты…, сукин сын! Приспичило тебе по ночам дружбу водить! Посмотри на часы! — дальше последовали непечатные выражения не владеющего собой человека.
Но Комов не смутился. Он все так же блаженно улыбался, а когда генерал выдохся, проникновенно изрек: «Витя, ты не прав. Как сказал один поэт, дружба — понятие круглосуточное», — и первым положил трубку.
— Классика! — закричал Александр Федорович. Он вскочил, и оттянув подтяжки, с удовольствием щелкнул ими по своей могучей груди. — Ай да Петя! Вот это, други, что называется подвел черту! Ну-ка, ребята, наливайте что там осталось. Давайте выпьем за дружбу, которая понятие круглосуточное!
УТРЕННЯЯ ПРОБЕЖКА
— Побежал! — бросил через плечо глава семьи Лев Андреевич Добреньков и хлопнул за собой входной дверью. Услугой лифта он не пользовался, а по-мальчишески вприпрыжку снес свое полнеющее тело по лестничным маршам вниз.
Утренний воздух бодрил. Алкашистого вида дворничиха скребла сухой метлой асфальт двора, поднимая тучи пыли. Выражение лица ее ничего доброго не выражало, и Льву Андреевичу на миг даже показалось, что дворничиха хочет пырнуть осюками метлы предмет его гордости — кроссовки фирмы «Рибок».
Добреньков перешел проезжую часть улицы и углубился в городской парк. На галиевой дорожке вокруг цветника царило оживление любителей утреннего бега трусцой.
Лев Андреевич прошел к своему излюбленному месту возле березок, чтобы начать с физкультурной разминки.
— Привет, филон! — приветствовал его старичок-боровичок. Старичок, казалось, постоянно находился в парке, делал какие-то, только ему ведомые, телодвижения и почему-то и зимой, и летом носил на руках перчатки. В данный момент старичок крест-накрест забрасывал руки и шумно бил ими себя по бокам. При этом он приговаривал: «Совсем сачковать стал. Нехорошо!»
Лев Андреевич сделал неопределенный жест рукой, дескать дела заели.
— А где Петр Андреевич? — спросил он старичка, чтобы прервать его укоризненные восклицания. Старичок прекратил свои мазохистские похлопывания и сокрушенно развел руки в стороны.
— А ты не знаешь? У него обширный инфаркт! Лежит в реанимации, — опечаленно сказал он. — Жаль мужика. Старательный был спортсмен — не чета тебе.
— Как?! Не может быть! — воскликнул Добреньков. Он долго расспрашивал, как и почему это случилось и только затем, с нелегким сердцем, приступил к выполнению упражнений.
— Привет сачку! — услышал он над своей головой.
— Привет! — Лев Андреевич распрямился после наклона и посмотрел вслед бегущим. Впереди несся длинный худой парень в шортах, за ним коротышка, голый до пояса, в спортивных штанах.
— Эй! — крикнул им вслед Добренькой. — А где ваш ведущий?
Коротышка остановился, как вкопанный. Длинный еще сделал один перебор журавлиными ногами и тоже застыл на месте.
— Как, разве ты не знаешь? У Самсонова прободение язвы. Увезли в Центральную клиническую больницу.
— Да вы что?! — в сердцах вскричал Лев Андреевич. — И недели меня не было, а тут такие дела!
Он представил на миг волевое, аскетическое лицо Самсонова, его сухую спортивную фигуру, так красиво несущуюся по аллеям парка, с позвякивающей связкой ключей в кармане, и совсем опечалился.
Лев Андреевич кое-как закончил разминку. На этот раз он не пробежал, как обычно, десять кругов цветника: показалось, что кольнуло в левой груди.
В расстроенных чувствах покидал Добреньков парк. Он шел и думал о бренности земного существования, о превратностях судьбы, о том, что сам не знаешь, где найдешь здоровье, а где потеряешь. Однако зарядка, пробежка и свежий воздух взбодрили его. Мрачное расположение духа Льва Андреевича непроизвольно стала теснить простая до обыденности компромиссная мысль: не надо ломать себя, подражая кому-то. Организм сам подскажет, когда давать ему нагрузку, а когда и понежить утренним сном. «Надо больше доверять своим ощущениям!» — твердо решил Добреньков и, восстанавливая душевное равновесие, сразу повеселел.
ВЕРНЯЧОК
Председатель месткома Разбегаев, маленький, с блестящим от пота носиком и седым хохлом на макушке, смешно семенил из отдела в отдел по коридорам большого учреждения. За ним, как тень, следовал его зам Зажимов, высокий брюнет с гвардейской выправкой и пронзительным прищуром серых глаз.
— Уйду! Откажусь! Сил моих больше нет! — громко причитал Разбегаев. — Все, видите ли, заняты, у каждого отговорки разные, а я, как ишак, должен всю работу на себе волочить! Надоело! Хватит с меня!
— Погоди шуметь, Виктор Николаевич, — говорил глухим голосом Зажимов, стараясь придержать его за рукав. — Как ты, однако, по пустякам расходишься. Нервы свои побереги. Спокойно, без паники — сейчас кого-нибудь занарядим!
— Да ты что, смеешься надо мной?! Через пятнадцать минут здесь одни пустые столы останутся — конец работы ведь!
Зажимов еще больше прищурился, решительно остановился и сказал:
— Как ты, Виктор Николаевич, и себе, и другим любишь голову морочить! Вечно обо всем в последний момент вспоминаешь! Говорю тебе: надо Ойкина во Дворец
