Эликсир бодрости - Александр Семёнович Иванов
Так продолжалось до тех пор, пока о нас помнили в главке, а когда совсем забыли, мы стали выращивать руководящие кадры сами. Вот в этот период и произошел случай, о котором я хочу рассказать.
Уволился тогда у меня по семейным обстоятельствам один начальник отдела. Долго я ломал голову над подбором кандидатуры. Перебрал буквально всех сотрудников отдела. Не то! Начал с Кочергина. Толковый был работник, исполнительный, вежливый, организатор хороший, но кто-то пустил слух, что он якобы в нерабочее время выпивает. А это для главка, как красная тряпка для бычка. Ни за что не утвердили бы. Соловьев — тот не пил и не курил, но бездельник был, каких свет мало видел. Сидоркина — грамотная женщина, но ее на работе не застанешь. Целыми днями по магазинам бегает. Керимбаев — староват. Редькин — наоборот, слишком молодой.
Выручил телефонный звонок.
— Привет, Пал Иванович, — пророкотал в трубке голос Ивана Григорьевича. — Что же ты, дорогой, так долго не назначаешь начальника отдела? У нас уже беспокоятся на этот счет…
— Да вот, — говорю, — никак не могу ни на ком остановиться.
— А как Редькин работает? Претензии есть?
— Претензий нет, — отвечаю, — да вот молодость его меня смущает.
— Молодость — не порок, говорят. Была бы светлая голова. Или у тебя другое мнение? Извини, пожалуйста, — вдруг заторопился Иван Григорьевич, — начальство вызывает.
В трубке раздались гудки.
Намек я, конечно, понял и в тот же день подписал приказ о назначении Редькина начальником отдела. Возражать начальству не в моих правилах.
Ровно через год приходит ко мне Редькин и говорит:
— Павел Иванович, пришел к вам просить прощения. Раньше прийти духу не хватало. Стеснялся. А сейчас совесть замучила.
— А что стесняться, говори. Ты у меня просто молодец. Работу в отделе поставил что надо: повысил требовательность, поднял дисциплину.
— Да я не о работе, — смутился Редькин. — Помните тот звонок перед моим назначением? Так это я звонил.
— То есть как ты? — опешил я.
— Это же было первого апреля, — залился краской Редькин. — Мы с Таней из нашего отдела просто решили пошутить. В общем, это была первоапрельская шутка.
Я с недоумением минуты две рассматривал покрасневшего от смущения Редькина и… рассмеялся.
— Молодец, — говорю, — что позвонил. Ускорил, так сказать, события. А то я, с моей нерешительностью, сколько бы времени еще мучился. В общем, молодец. Только скажи мне, как это ты ухитрился голосом Ивана Григорьевича со мной говорить?
— Так я же в самодеятельности выступаю, — еще больше смутился Редькин. — Имитирую голоса видных артистов.
— Значит, еще и артист? — удивился я. — Ну и ну!
ТАЛАНТ ПО НАСЛЕДСТВУ
Выдающейся личностью в искусстве я не стал, хотя возможности для этого, как считает мама, были.
Дело в том, что мой папа — заслуженный артист республики, а мама — большой знаток искусства. Правда, мама — домохозяйка, но в искусстве разбирается лучше любого искусствоведа, а уж лучше папы тем более. Она, например, знает по фамилии почти всех ведущих артистов театра и кино, а наиболее знаменитых — по имени и отчеству. Кроме того, она знает, кто из них на ком женат, кто, когда и почему разошелся.
По всем этим вопросам она является главным консультантом нашего двора. Консультируются у нее, в основном, десятиклассницы, но и среди взрослых ее авторитет довольно высок. В ее присутствии многие робеют не только от того, что она «эрудит» в искусстве, но, главным образом, из-за ее быстрых и решительных суждений. Она, например, может моментально определить, у кого есть талант, а у кого его нет.
Впервые за пианино я сел, когда мне исполнилось шесть лет. Сел потому, что мама угадала во мне талант. Папа, как мне показалось, к маминой затее отнесся без особого энтузиазма, но, как большинство пап, во избежание лишнего скандала, занял нейтральную позицию.
Занятия по музыке мне вначале нравились. Я усердно разучивал гаммы и даже начал играть небольшие пьесы. Когда приходили гости, мама усаживала меня за пианино и заставляла играть. Не знаю, как гостей, но маму мол игра всегда приводила в умиление.
Однако это продолжалось недолго. К восьми годам (к ужасу мамы!) интерес к музыке у меня начал исчезать. По инерции я еще продолжал заниматься музыкой, но уже без всякого рвения. Мне больше нравилось играть во дворе с ребятами.
Однажды мой учитель музыки деликатно намекнул папе, что вряд ли я стану Львом Обориным или Святославом Рихтером. Прямо сказать, что у меня нет таланта, он постеснялся. Все же папа — заслуженный артист. Папа долго молчал, но потом как-то набрался храбрости и сказал маме:
— Видишь ли, Милочка, я давно заметил, что хорошего музыканта из нашего Аркаши не получится, но не хотел тебя расстраивать. Пусть, думаю, научится играть хотя бы для себя.
— То есть как это «для себя?» — возмутилась мама.
— Очень просто: будет играть где-нибудь в самодеятельности или на семейных вечерах. Это, поверь, тоже неплохо.
— Да ты даешь себе отчет в том, что говоришь? — крикнула мама. — Сын заслуженного артиста республики будет играть в какой-то самодеятельности. А что скажут знакомые и соседи? Ты об этом подумал?
Папа развел руками.
— Ты вот скажи мне, — наседала мама, — кто у Райкина сын?
— Как «кто»? — опешил папа. — Разумеется, тоже Райкин.
— Райкин? — мама взяла верхнее «ля». — Нет! Он артист, как и его отец. Понимаешь, артист, а потом уже Райкин.
— Но у него же настоящий талант, — выкрикнул фальцетом папа и стукнул кулаком по столу, что раньше за ним не замечалось.
Мама испуганно захлопала глазами и примирительно сказала:
— Ну, хорошо, хорошо. Пусть у него талант. Я согласна. А у композитора Петушкова сын — композитор. Тоже
