Раймон Кено - Зази в метро
Зази, захлебываясь от восхищения, смотрела на себя в зеркало. Ничего не скажешь, джынзы ей действительно шли. Она провела рукой по своим маленьким, безукоризненно обтянутым, как и требовалось, ягодицам и, глубоко удовлетворенная, глубоко вздохнула.
— Ты что, и вправду ничего не слышишь? — спросила Зази. — Совсем ничегошеньки?
— Нет, — спокойно ответила Марселина, по-прежнему привирая, поскольку хмырь говорил: «Это ничего не значит. Во всяком случае, вы не станете отрицать, что мать доверила вам ребенка только потому, что видела в вас скорее тетушку, чем дядюшку?» Габриелю пришлось согласиться с этим. «Атчасти, да», — сказал он.
— Ну как я тебе? — спросила Зази. — Здорово, правда?!
Марселина, перестав подслушивать, посмотрела на нее.
— Да, девочки действительно теперь так одеваются, — спокойно сказала она.
— Тебе не нравица?
— Ну, нравица. Но скажи, ты уверена, что этот человек не рассердится на тебя за сверток?
— Я ш тебе говорю, джынзы — мои. Могу представить себе, как у него рожа вытянется, когда он меня увидит.
— А ты что, собираешься выйти, не дождавшись его ухода?
— А то?! Не здесь же мне торчать?!
Зази направилась прямо к двери, которая, как магнит, притягивала ее ухо. Она услышала, как хмырь сказал: «Черт, куда я сверток задевал?!»
— Слушай, тетка Марселина, — возмутилась Зази. — Ты что, издеваешься или вправду туга на ухо? Отсюда все прекрасно слышно!
— Ну и что же там слышно?
Решив пока особо не вдаваться в вопрос о возможной глухоте своей тетушки, Зази снова прижала ухо к двери. А хмырь тем временем говорил вот что: «Надо бы проверить, не сперла ли у меня сверток ваша девчонка». — «Может, у вас его вообще с собой не было?» — намекнул Габриель. «Был, — ответил хмырь. — И если девчонка у меня его сперла, я тут такое устрою!..»
— Во, разорался, — сказала Зази.
— Что, не уходит? — тихо спросила Марселина.
— Нет, — ответила Зази. — Теперь он по твоему поводу из дядюшки начал кровь пить.
— На худой конец, его могла спереть и ваша супружница. Ей небось тоже охота иметь джынзы, супружнице вашей.
— Уж точно, нет, — ответил Габриель.
— А вы-то откуда знаете? — возразил хмырь. — Может быть, ей тоже захотелось, глядя на ужимки мужа-гормосессуалиста?
— А гормосессуалист — это кто? — спросила Зази.
— Это мужчина, который носит джынзы, — спокойно сказала Марселина.
— Иди врать, — отозвалась Зази.
— Хорошо бы Габриель его выставил! — тихо сказала Марселина.
— Да, это было бы здорово, — ответила Зази. И потом недоверчиво спросила:
— А ему не слабо?
— Посмотрим.
— Постой-ка, я войду первой.
Она открыла дверь и четко и громко произнесла следующие слова:
— Ну, дядя Габриель, как тебе мои новые джынзы?
— Ну-ка быстренько, снимай! — испуганно воскликнул Габриель. — И немедленно верни их этому господину.
— Иди ты в задницу, — провозгласила Зази. — С какой стати?! Они — мои.
— У меня нет в этом полной уверенности, — смущенно ответил Габриель.
— Вот именно, — сказал хмырь. — Снимай, и по-быстрому.
— Слушай! Выстави ты его отсюда, и все! — сказала Зази Габриелю.
— Ну и шуточки же у тебя! — возмутился Габриель. — Сначала говоришь, что это легавый, а потом требуешь, чтобы я дал ему под зад коленом.
— Да, он — полицейский, ну и что из этого? — сказала Зази с риторическим запалом. — Он прежде всего мерзавец, который хотел меня соблазнить, и, будь он хоть трижды полицейским, мы подадим на него в суд, а судьи, я-то их знаю, обожают маленьких девочек и поэтому приговорят этого мерзкого полицейского к смерти, и его гильотинируют, а я потом найду его отрубленную голову в корзине с отрубями, и харкну ему в рожу, вот так-то!
При упоминании этих жестокостей Габриель задрожал всем телом. Он повернулся к хмырю: «Слышите? Вы все взвесили? Эти девчонки — просто жуть какая-то».
— Дядя Габриель, — закричала Зази. — Я тебе чем хочешь поклянусь, что это мои джынзы! Ты должен за меня вступиться, дядя Габриель! Ты должен меня защитить. Что скажет маямама, если она узнает, что ты позволил меня оскорбить этой жадобе, этому жмоту и, быть может, даже политическому банкроту...
«Черт, — добавила она внутренним голосом, — а я ведь сейчас так же хороша, как Мишель Морган в „Даме с камелиями“». Глубоко тронутый ее патетической тирадой, Габриель описал свое затруднительное положение в следующих сдержанных выражениях, произнесенных мэдза воче[4] и даже, можно сказать, почти ин петто[5]:
— Глупо было бы поцапаться с легавым, послать его, к примеру, себе в задницу!
Хмырь мерзко захихикал.
— Какой вы все-таки испорченный человек, — сказал Габриель, краснея.
— Вы не понимаете, чем вы рискуете, — произнес хмырь с чертовски мефистофельским видом. — Сводничество, обкрадывание клиентов, гормосессуализм, эонизм, фаллическое гипостояние, все это потянет лет на десять каторжных работ.
Он повернулся к Марселине:
— Ну а мадам? Хотелось бы узнать что-нибудь и о вас.
— Что именно? — спокойно спросила Марселина.
— Говорить можно только в присутствии адвоката, — вмешалась Зази. — Дядюшка меня не послушал, видишь, как он теперь влип?!
— Заткнись, — сказал хмырь Зази.
— Так вот, — обратился он к Марселине. — Не могла бы мадам сообщить мне, чем именно она занимается?
— Домашним хозяйством, — с яростью ответил Габриель.
— И к чему ж это сводится? — иронически поинтересовался хмырь.
Габриель повернулся к Зази и подмигнул ей, чтобы та была готова насладиться тем, что за этим последует.
— В чем же это заключается? — переспросил Габриель, прибегая к анафоре. — В частности, в том, что она выносит помойное ведро.
Габриель схватил хмыря за воротник, выволок его на лестничную клетку и столкнул вниз, в ниженаходящееся помещение.
Послышался приглушенный удар.
За хмырем последовала и его шляпа. Шума от нее было меньше, несмотря на то, что это был котелок.
— Чудно! — с энтузиазмом воскликнула Зази, в то время как внизу хмырь собирал себя по частям, водружая на прежнее место усы и темные очки.
— Что будете пить? — спросил Турандот.
— Что-нибудь для поднятия духа, — находчиво ответил хмырь.
— Но таких напитков много.
— Мне все равно что.
Он ушел и сел в глубине зала.
— Чего же мне ему налить? — промямлил Турандот. — Стаканчик ферне-бранка?
— Это в рот взять невозможно, — вмешался Шарль.
— Ты, наверно, никогда и не пробовал. Не такая уж это и гадость, а потом для желудка очень полезно. Ты бы сделал хоть глоточек!
— Ладно, плесни на донышко, — примирительно согласился Шарль. Турандот налил ему щедрой рукой.
Шарль смочил губы, причмокнул пару раз, втянул в себя немного, еще раз втянул, вдумчиво, шевеля губами, распробовал как следует. Сделал глоток, потом еще.
— Ну? — спросил Турандот.
— Не дурно.
— Еще немного?
Турандот снова наполнил его стакан и поставил бутылку на полку. Изрядно пошуровав там, он обнаружил еще кое-что:
— А! Здесь есть кой-чего и покрепче. Настоящая царская водка.
— Монархии нынче вышли из моды. Мы живем в эпоху демократии.
От такого экскурса во всемирную историю все покатились со смеху.
— Я вижу, вы здесь не скучаете, — прокричал Габриель, влетая в бистро на всех парах. — Не то что я. Ну и история! Налей-ка мне гранатового сиропа, да покрепче, не бухай много воды. Мне нужно поддержать свои силы. Если бы вы знали, что со мной сейчас было.
— Потом расскажешь, — сказал Турандот, озираясь.
— Привет тебе! — сказал Габриель Шарлю. — Пообедаешь с нами?
— Так мы же уже договорились.
— Я тебе просто напоминаю.
— Да мне не надо напоминать! Я не забыл.
— Тогда, считай, что я просто подтвердил приглашение.
— А чего его подтверждать, раз мы уже договорились.
— Значит, ты просто обедаешь с нами, и все, — заключил Габриель, который хотел, чтобы последнее слово осталось за ним.
— Болтай, болтай, вот все, на что ты годен, — произнес Зеленуда.
— Пей же наконец! — сказал Турандот Габриелю. Габриель последовал его совету. Вздохнул.
— Ну и история! Вы видели, как Зази вернулась в сопровождении какого-то хмыря?
— Мда, — сдержанно продадакали Турандот и Мадо Ножка-Крошка.
— Я пришел позже, — сказал Шарль.
— А как он выходил, вы тоже видели?
— Знаешь, — сказал Турандот. — Я не успел его как следует рассмотреть, поэтому вряд ли смог бы его узнать, но не он ли сидит за твоей спиной в глубине зала?
Габриель оглянулся. Хмырь действительно сидел там на стуле, терпеливо ожидая поднимающего дух напитка.
— Боже! — сказал Турандот. — Простите меня, я о вас совсем забыл.
