Марк Твен - Мои часы

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ

МАРКА ТВЭНА

МОИ ЧАСЫ

(Небольшая, но поучительная исторія)

Мои прекрасные новые часы шли въ продолженіи полутора лѣтъ, никогда не отставая и никогда не забѣгая впередъ: ни одна часть ихъ механизма не портилась и ни разу они не останавливались. Я привыкъ, наконецъ, считать ихъ указанія совершенно непогрѣшимыми, а ихъ жизненную энергію и тѣлесную структуру — вѣчными.

Но однажды вечеромъ я забылъ ихъ завести. Я встревожился, какъ будто это было несомнѣннымъ предвѣстникомъ и предтечей какого-нибудь несчастія. Но мало по малу настроеніе мое прояснилось; поставивъ часы на удачу, я заставилъ себя забыть о своихъ суевѣрныхъ предчувствіяхъ.

На другой же день я зашелъ въ магазинъ перваго попавшагося часовыхъ дѣлъ мастера, чтобы поставить ихъ совершенно точно. Владѣлецъ мастерской, взявъ ихъ у меня изъ рукъ, приготовился перестанавливать, но вдругъ сказалъ:

— Они отстаютъ на четыре минуты;- надо продвинуть регуляторъ.

Я пробовалъ удержать его отъ этого, пробовалъ увѣрить, что ходъ часовъ безукоризненъ, но все напрасно: этотъ кочанъ въ образѣ человѣка зналъ только одно, что «часы отстали на четыре минуты и что регуляторъ долженъ быть передвинутъ»; и онъ съ спокойной суровостью совершилъ это гнусное дѣло, пока я боязливо вертѣлся вокругъ него, умоляя оставить часы въ покоѣ. Мои часы начали спѣшить, и съ каждымъ днемъ все больше и больше. Въ первую же недѣлю ихъ захватила сильнѣйшая лихорадка, такъ что температура достигла 150 градусовъ въ тѣни. По прошествіи двухъ мѣсяцевъ они оставили далеко за собой всѣ часы въ городѣ, опередивъ на 13 дней общепринятый календарь. Они уже переживали ноябрь, любуясь его снѣжными хлопьями, между тѣмъ какъ вѣтеръ шелестѣлъ еще октябрьскими листьями. Они съ такой разрушительной быстротой приближали сроки квартирной платы, годичные разсчеты и тому подобныя непріятности, что я не могъ долѣе спокойно взирать на это.

Я снесъ ихъ къ часовыхъ дѣлъ мастеру для провѣрки. Онъ спросилъ меня, не были-ли они когда-нибудь въ починкѣ, но я отвѣтилъ, что не были, такъ какъ никогда не нуждались ни въ какой починкѣ. Тогда въ его взорѣ засвѣтилось злобное удовольствіе: поспѣшно открывъ часы, онъ вставилъ въ глазъ небольшую лупу и сталъ разсматривать механизмъ, а затѣмъ объявилъ, что часы необходимо вычистить, смазать и, кромѣ того, провѣрить, — черезъ недѣлю я ихъ могу получить обратно.

Послѣ того какъ мои часы были вычищены, смазаны и провѣрены, они стали идти такъ медленно, что тикали на манеръ похороннаго колокола, Я началъ опаздывать на поѣзда, на дѣловыя совѣщанія и къ своему обѣду; мои часы, растянувъ три граціонныхъ дня въ четыре, допустили опротестовать мой вексель; постепенно уплывая во вчерашній день, потомъ въ позавчерашній, потомъ въ протекшую недѣлю, я мало по малу сталъ представлять себя единственнымъ въ мірѣ существомъ, все еще валандующимся въ минувшей недѣлѣ, давно уже для всѣхъ канувшей въ вѣчность. Не выжидая, пока я начну ощущать въ себѣ нѣчто въ родѣ товарищескаго влеченія къ муміямъ въ музеѣ, а равно желаніе обмѣняться съ ними новостями, я опять отправился къ часовыхъ дѣлъ мастеру. Въ ожиданіи стоялъ я подлѣ него, пока онъ совершенно разобралъ часы и затѣмъ объявилъ, что цилиндръ «распухъ», увѣряя, что въ три дня онъ можетъ привести его опять къ нормальному объему. Послѣ этой операціи, часы въ «среднемъ выводѣ» шли хорошо, но и только. Въ теченіе одной половины сутокъ ими овладѣвала какая-то чисто человѣческая свирѣпость, причемъ они такъ пыхтѣли, чихали, сопѣли и фыркали, что я самъ, за всѣмъ этимъ шумомъ, не могъ уловить собственныхъ мыслей; и пока это продолжалось, во всей странѣ не было часовъ, которые могли бы поспѣть за ними въ этой бѣшеной скачкѣ. Затѣмъ, во вторую часть сутокъ они начинали отставать и убивали на это какъ разъ столько времени, что всѣ часы, которые они раньше опередили, успѣвали ихъ теперь опять нагнать. Такимъ образомъ, по прошествіи 24 часовъ, они, въ заключеніи, снова показывали совершенно точное время, и, стало быть «въ среднемъ выводѣ» шли вполнѣ правильно, такъ что никто не имѣлъ бы права сказать, что они исполнили больше или меньше своей прямой обязанности. Но правильное «среднее время» составляетъ въ часахъ еще довольно подозрительную добродѣтель, и потому я снесъ ихъ къ новому мастеру. Онъ сказалъ, что лопнула пружина. Я сказалъ, что очень радъ, что не случилось ничего хуже. По правдѣ говоря, я не имѣлъ никакого понятія о часовой пружинѣ, но мнѣ не хотѣлось казаться несвѣдущимъ передъ постороннимъ. Онъ исправилъ пружину, но, выигравъ въ одномъ отношеніи, часы потеряли въ другомъ. Они немножко шли, а потомъ немножко стояли, потомъ опять немножко шли и т. д., причемъ промежуточные періоды выбирались ими по собственному усмотрѣнію. И каждый разъ передъ тѣмъ, какъ они собирались пойти, слѣдовалъ толчекъ, какъ бы отъ мушкета. Нѣсколько дней я подкладывалъ себѣ на грудь вату, но, въ концѣ концовъ, понесъ часы къ другому мастеру. Онъ расчленилъ ихъ на маленькіе отдѣльные кусочки и, ворочая эти обломки подъ своимъ стекломъ, сказалъ, что, кажется, все дѣло «въ колесѣ». Онъ исправилъ его и часы опять пошли. Теперь они отлично дѣлали свое дѣло, за исключеніемъ того, что чрезъ каждыя 10 минутъ стрѣлки сходились вмѣстѣ, въ видѣ ножницъ, и съ этого момента продолжали маршировать уже сообща. Самый мудрый человѣкъ въ мірѣ не могъ бы опредѣлить по точному, измѣрителю времени, который теперь часъ, и потому я вновь отправился отдать ихъ въ починку.

Этотъ индивидъ объяснилъ мнѣ, что «кристалъ согнулся и покривилась спираль». Кромѣ того, онъ полагалъ, что часть механизма нужно бы вообще сдѣлать заново. Онъ устроилъ все это и часы мои работали совершенно безупречно, за исключеніемъ только того, что иногда, протрудившись безмятежно часовъ восемь, они вдругъ начинали шумѣть всѣми своими внутренностями и жужжать на подобіе пчелы, а стрѣлки принимались вращаться такъ быстро, что приходилось положительно сомнѣваться въ ихъ индивидуальности: онѣ представлялись на циферблатѣ какъ бы тончайшей паутиной. Въ 6 или 7 минутъ продѣлывали они 24 часа и затѣмъ съ трескомъ останавливались.

Съ тяжелымъ сердцемъ отправился я вновь къ мастеру и, присматриваясь, какъ онъ разбиралъ часы, приготовлялся сдѣлать ему строжайшій допросъ подъ присягой, такъ какъ дѣло становилось положительно серьезнымъ. Часы, при покупкѣ, стоили мнѣ 200 долларовъ, а за починку ихъ мнѣ пришлось уже заплатить всего двѣ или три тысячи долларовъ. Ожидая и присматриваясь, я вдругъ узналъ въ часовыхъ дѣлъ мастерѣ стараго знакомаго, — бывшаго пароходнаго машиниста, и при томъ не изъ числа хорошихъ.

Заботливо изслѣдовавъ всѣ части часовъ точно также, какъ. это продѣлывали и всѣ другіе мастера, онъ съ такой же самоувѣренностью объявилъ свое рѣшеніе.

Онъ сказалъ:

«Они слишкомъ много поддаютъ пару, винтовой ходъ надо бы умѣрить посредствомъ предохранительнаго клапана».

Но тутъ я ему на мѣстѣ раскроилъ черепъ и принялъ на свой счетъ его похороны.

Мой дядя Вильямъ (нынѣ, къ сожалѣнію, покойникъ!) имѣлъ обыкновеніе говорить, что хорошая лошадь остается хорошей лошадью, пока она не взбѣсилась, и хорошіе часы остаются хорошими часами, пока они не попадутъ въ пальцы часовыхъ дѣлъ мастеровъ. И при этомъ онъ удивленно спрашивалъ: а что бы сталось тогда со всѣми котельщиками, ружейниками, сапожниками и кузнецами, у которыхъ дѣла пошли плохо? Но на это ему никто никогда не могъ отвѣтить.

1870