Хенрик Бардиевский - Натюрморт с усами (сборник)

СБОРНИК ПОЛЬСКИХ ЮМОРИСТИЧЕСКИХ РАССКАЗОВ И МИНИАТЮР

Все материалы, включённые в настоящее издание, опубликованы на языке оригинала до 27 мая 1973 года.

От издательства

Современные польские юмористы — непременные и желанные гости на страницах советской печати, особенно периодической, и в передачах радио (вспомним 16-ю страницу «Литературной газеты» и воскресную радиопередачу «С добрым утром!»). Именно польский юмор был, если можно так выразиться, крёстным отцом «Кабачка 13 стульев», наверное, одной из наиболее популярных наших телепередач, которая побила уже все рекорды долголетия. Одним словом, многие польские писатели-юмористы — наши старые и добрые знакомые, а их произведения с неизменным вниманием и интересом встречает советская читающая, смотрящая и слушающая аудитория.

Естественно, что никакой сборник — даже «сверхтолстый» — не в состоянии дать полного представления о творчестве юмористов и сатириков любой страны. Тем более это относится к Польше, в литературе которой «весёлый жанр» занимал всегда и занимает сегодня большое и почётное место. В нашем сборнике представлены писатели разных поколений: «чистые юмористы» и те, в чьём творчестве сатира и юмор играют не главную роль. Авторы сборника очень непохожи друг на друга, но, собранные «под один переплёт», они дают представление о характере, своеобразии и общей направленности современного польского юмора. Здесь Ежи Шанявский — покойный уже писатель и очень популярный в Польше драматург, чьи пьесы более полувека не сходят со сцены; юмор Шанявского чем-то сродни диккенсовскому в «Записках Пикквикского клуба». Рядом другой писатель старшего поколения — Вех (Стефан Вехецкий), певец Варшавы, её летописец, пользующийся по преимуществу юмористическим пером. Покойный Станислав Ежи Лец — большой и очень серьёзный сатирик; имя его (вспомним знаменитые «Непричёсанные мысли») давно известно у нас в стране, Станислав Дыгат — один из выдающихся прозаиков современной Польши, замечательный мастер, принадлежащий к тому поколению писателей, которое определяет сегодня лицо польской литературы. Станислав Зелинский, его ровесник, также превосходный рассказчик и талантливый литературный критик.

Ереми Пшибора, Лешек Марута, Ежи Виттлин, Анджей Румян — авторы чистого юмористического жанра, мастера пародий и вообще «весёлых» малых форм в литературе. Вместо с ними мы представляем, помимо С. Ежи Леца, ещё нескольких писателей, имена которых уже знакомы нашему читателю по периодической печати: С. Гродзеньску, А. Потемковского, Януша Осенку.

Темы, выбираемые польскими юмористами для своего творчества, не новы для советского читателя, ибо юмористы и сатирики социалистических стран смеются, как правило, над оставшимися от старого общества, трудно изживаемыми предрассудками, бичуют живучие недостатки и пороки: пьянство, бюрократизм во всех его формах и проявлениях, мещанство, снобизм, бескультурье, невежество и так далее. Иными словами, темы у них те же, которые держит на прицеле и наша сатира, только воплощаются они в образах и ситуациях, имеющих неповторимые, характерные для данного народа черты и особенности. Тем интереснее нашему молодому советскому читателю узнать, как борются польские писатели со всем тем, что мешает новому, созданному в братской Польше социалистическому обществу.

Издательство «Молодая гвардия» не впервые знакомит своего молодого читателя с зарубежной сатирой и юмором. Вспомним «День без вранья» (сборник юмористических произведений писателей Азии), «Приключения кузнечика Мена» (Вьетнам), «Дело о женитьбе» Оби Б. Игбуны (Нигерия), «Космикомические истории» Итало Кальвино (Италия), «Гибель тридцать первого отдела» Пера Валё (Швеция) и т. д. Надеемся, что и эта книга будет с интересом встречена нашей молодёжью.

Хенрик Барлиевский

Поединок

История эта будет неясной и описание её неточным, хотя и добросовестным. Был пляж, и солнце, и море, которое ветер, как умел, отгонял от берега. Я искупался разок, потом другой и как раз обсыхал на ветру, когда подъехали две очень большие и сверкающие, хотя и несколько печальные на вид, машины, которые остановились тут же, возле дюн.

Не помню, то ли из первой машины вылезло трое мужчин, а из второй четверо, то ли наоборот, но это не имеет особого значения. Главное — их было семеро, этих мужчин, а потом подошёл восьмой. Все в тёмных костюмах и тёмных шляпах, кроме двоих, которые были без шляп и вообще без головных уборов.

Но эти-то двое и оказались самыми главными, потому что их поставили совсем возле воды и начали измерять расстояние между ними. Меряли шагами, а так как шаги были неровными, расстояние всё время не нравилось то одному джентльмену, то другому, то обоим сразу. Наконец, они согласились на десять средних и два маленьких шага и застыли на своих местах, ожидая сигнала.

Подали сигнал, ветер прекратился, первый мужчина произнёс что-то громко. И замолчал. Тогда второй мужчина произнёс что-то громко. И замолчал. Первый мужчина чётко и ясно ответил ему. Второй мужчина ответил ему так же чётко и ясно. Секунданты только поворачивали головы: первый мужчина, второй мужчина, первый мужчина, второй мужчина… Увы, поединок был недолгим. Первый сказал что-то очень меткое, второй покачнулся и упал. Он попробовал было ответить ещё, приподнявшись на колено, но его слабый шёпот не достиг цели. Следующая фраза противника добила его.

Подошёл врач, опустился на колени перед сражённым. Тело подняли и отнесли в машину. Сначала уехала первая печальная машина, потом вторая — уже несколько менее печальная, но зато встревоженная, а потом море забурлило, вскипело и, выкинув пену на пляж, смыло все следы.

Я не слышал, что говорили друг другу двое мужчин, но я горд, что слово обрело такую силу.

Перевод З.Шаталовой

ВЕХ

Шляпа с васильками

Пошёл я, извините, в районную поликлинику. Геня меня послала посоветоваться: надо же узнать, что такое на факте со мной происходит. Потому как в коленках у меня стреляет, в локтях ломит, в голове гудит, в животе бурлит, и сам я тоже себя не ахти как чувствую. Записался я, ясное дело. И не так уж долго ожидал, покамест оказался перед докторовым лицом. Велел он мне живо раздеваться и быстро говорить, что я чувствую. Что ж, стал я раздеваться как только мог быстро и говорю, что в коленках у меня стреляет, в локтях ломит и так далее.

А доктор на часы смотрит и рычит:

— Быстрее, быстрее.

— Пан доктор, я быстрей не могу говорить, потому как из-за этого раздевания у меня в голове всё перепуталось. Я и так уж по ошибке сказал, что у меня в воротничке бурлит и в руках гудит, а тут ещё шнурок, понимаете, лопнул.

Но доктор отвечает, что ему иначе осматривать меня никак невозможно, у него, мол, времени в обрез.

— Может, пан доктор, вы уезжаете куда, так я ещё когда-нибудь приду.

А он объясняет, что нет, только, мол, согласно порядку, какой законно действует в поликлиниках, он, как доктор по внутренностям, никакого права не имеет осматривать одного клиента дольше шести минут. Хирург — тот дело другое, тот десять может.

— Так, может, я к хирургу пойду, всё-таки десять минут не шесть, а?

Но он меня не пожелал отпустить, а, наоборот, даже стал сам в раздевании помогать. Порвали мы с ним, значит, для облегчения второй шнурок и такую скорость развили, что он меня чуть было на галстуке не удавил, когда его снимал. Однако же, в конце концов, мы с этим делом справились, и остался я перед ним весь как есть раздетый. Тут он давай меня бегом осматривать. То на меня зыркнет, то на часы и притом говорит, что мне, мол, поменьше нужно набираться спиртного. Потом хватился, что не туда загнул, прощения попросил, написал рецепт и кричит: «Следующий!» Тут влетает какая-то дамочка в шляпе с васильками, а доктор кричит, чтоб она раздевалась. Я, значит, одеваюсь, а она раздевается, а промеж нас доктор с часами в руках стоит.

Спешим мы, как пожарники по тревоге, но всё идёт как по маслу. Можно сказать, трудовое соревнование получилось на внутреннем галантерейно-бельевом фронте. Дамочка норму первой перевыполнила; я ещё жилетку застёгивал, а она уже сплошная Ева была.

Вылетел я, ясное дело, в коридор как из пушки и давай ходу домой, но в дверях меня цапает за рукав швейцар и тащит в какую-то комнату. Смотрю — и здесь доктор сидит, но этот, видать, временем побольше обеспеченный, не торопится: сперва поглядел на меня как следует, потом крякнул, а потом и спрашивает, как давно я этой Маней страдаю. Удивился я, по правде сказать, даже смех меня в душе разбирать стал, но ему отвечаю, что это, мол, история довольно старая, только она называется не Маня, а Геня.