Мартти Ларни - Немножко нахальства

Мартти Ларни

Немножко нахальства

Парнишка стоял у дверей как воплощение робости, мял в руках выгоревший, заношенный картузик и не осмеливался посмотреть начальнику в глаза. Он ненавидел эти свои мигающие ресницы, начинавшие отчаянный пляс, как только он отрывал глаза от пола, чтобы взглянуть на мужчину, сидевшего за конторским столом.

— Так тебе уже исполнилось четырнадцать? — спросил мужчина, просматривая бумаги, лежавшие у него на столе.

— Да… то есть еще не совсем…

— Ну, а когда исполнится?

— В декабре… В день святого Нийло.

— И ты окончил дополнительный класс народной школы?

— Да, конечно.

— Та-ак. Н-да. Слишком ты еще молод. Мы не можем брать учеников моложе шестнадцати лет. Законом запрещено. Так что приходи через годик снова.

— Слуш…шаюсь…

Паренек повернулся и чуть носом не стукнулся о дверь. Поспешно просеменил он через весь закопченный цех к выходу, и перед его взглядом, точно сновидение, пронесся блестящий парад жестяной посуды. Разочарование смешало все его мысли, и, пока он дошел до будочки привратника, им овладела безысходная жалость к самому себе.

— Ну, получил работу? — спросил его привратник, вся жизнь которого была постепенным скольжением вниз: сначала он поскользнулся и, угодив в маховик машины, потерял руку, затем, продолжая скользить, попал в больницу, а оттуда — в сторожа. Теперь он уж скоро должен был съехать на пенсию и — если хватит разгона — в общинный дом призрения, где люди заканчивают свой путь в долгих сумерках, молчаливо наслаждаясь понюшкой табака.

— Не получил, — ответил парнишка со вздохом.

Старик вышел из будочки, и в его маленьких заплывших глазках показался тусклый отблеск злорадства.

— Говорил ведь я тебе, что мастер не берет в ученики детей. Напрасно только ходил беспокоить… а потом меня же будут ругать.

Мальчик не ответил ничего, только задумчиво посмотрел на коричневую куртку привратника, украшенную блестящими жестяными пуговицами. Это была очень красивая форма, стариковский парадный мундир, лишь издали бросавший нежно-родственные взоры на грубосуконный халат инвалидного дома.

—  Надо иметь полных шестнадцать лет, когда нанимаешься на работу, — продолжал старик. — Во времена моей молодости было другое дело… Когда я пришел работать на завод в одна тысяча восемьсот… одна тысяча восемьсот… Ишь ты, а дальше-то и не помню… Да. Так вот, в ту пору о возрасте даже не спрашивали. Требовалось только быть старательным и смелым. А в нынешнее время надо быть смелым и нахальным… главное, нахальным!..

Мальчик надел картуз и, оставив старика с его размышлениями, зашагал прочь. Он проклинал свои ресницы, которые так неудержимо мигали, мешая ему смотреть людям в. глаза. Ведь говорил, ведь наставлял учитель в последнем классе народной школы: «Друзья мои, вы теперь выходите в жизнь, так не забывайте же всегда смотреть людям прямо в глаза. Это первый признак честности…»

«Прямо в глаза», — подумал мальчик со вздохом. Конечно, надо бы так. Да только хорошо учителю советовать, когда у него у самого глаза всегда защищены очками. А как же быть, если невозможно смотреть? Если напротив тебя оказываются такие глаза, от которых твои ресницы вдруг так и задергаются? А если злые, завистливые, злорадные или осуждающие глаза — и в них тоже смотреть прямо?

Парнишка повернул за угол. Он решил во что бы то ни стало смотреть людям в глаза. Ему необходима была работа.

Трехдневные поиски ничего не дали. Это было горько и унизительно, как просить милостыню. Везде один и тот же ответ: «Слишком молод. Н-да. Так только четырнадцать? Не годится».

И все-таки он кое-чему научился. Больше он уже не моргал глазами и не заикался на первой же фразе. Опыт — эта надежная опора — помог ему крепче держаться на ногах. Теперь мальчик спокойно, как вызубренный урок, повторял:

— Исполнилось. Да. Конечно. Нет. А в случае надобности продолжал:

— Был. Ходил. Окончил. Нет. Других свидетельств нет. Есть. Дом есть. Но отец уехал в Канаду. Да. Мать в прачечной гладит белье. Да. Трое детей. Двое младших — дома.

На третий день он перестал упоминать о том, что отец в Канаде. Это было, по-видимому, плохой рекомендацией.

— Ах, в Канаде! Ну, в таком случае над тобой не каплет. Отец, наверно, присылает вам деньги, посылки?

И тогда он уже не мог смотреть в глаза нанимателю. Взгляд его невольно опускался к полу, и длинные ресницы начинали вздрагивать, напрасно пытаясь разогнать туман, застилающий глаза. Отец действительно был в Канаде, но он не присылал ни денег, ни посылок. От него приходили только цветные открытки, два раза в год: на Рождество и на Пасху.

Мать — гладильщица. Чем больше она гладит чужое белье, тем больше морщинок собирается вокруг ее глаз. Мальчик заметил это, и ему стало не по себе. Ему казалось, будто мать гладила одни лишь траурные одежды.

Вечером третьего дня, когда маленькие сестренки уже спали, он попытался как-то утешить и ободрить мать:

— Я слишком молод в ученики. Но я решил, что завтра возьму место мальчика на посылках.

Он особенно подчеркнул слово возьму, как будто весь мир лежал на прилавке перед его мигающими глазами: бери, пожалуйста!..

На следующее утро парнишка просматривал газеты. Посыльные требовались. Он выбрал несколько адресов и отправился брать место. Но к середине дня он понял, что места не берутся так просто: за них нужно чуть ли не драться. Двое знакомых ребят отвоевали места для себя. Они говорили:

— Нийло — растяпа. Он не умеет постоять за себя. Он мечтатель, а у мечтателей глаза на мокром месте и штаны тоже.

Тогда он вспомнил слова старого привратника: «В нынешнее время надо быть смелым и нахальным, главное, нахальным». Это была мудрость старого человека, беззубое красноречие на пороге богадельни:

— Ну, какое место ты взял? — спросила мать, когда сын уже затемно вернулся домой.

— Не нашел подходящего, — ответил от коротко. Наступило молчание, которое затянулось до самой ночи. И ночь не принесла покоя. Младшие сестренки то и дело вскрикивали во сне. Они спали на одной кровати и видели одни и те же кошмарные сны, навеянные буднями народной школы. Мать тяжело вздыхала, несколько раз приподнималась и садилась на край постели, зажигала свет, пересчитывала своих детей и снова ложилась. У нее болели плечи, а мысли были в далекой Канаде.

Мальчик делал вид, что уснул, как делают иные взрослые в трамвае, когда бывает нужно уступить место какой-нибудь старушке. Но у него были гораздо более серьезные основания поступать так. Он обдумывал планы. Мысль его работала лихорадочно, сердце отчаянно билось в груди, и в висках отдавались гулкие удары. Наконец под утро он уснул, и ему снилась бумага. Все на свете было бумажное, кругом была бумага, только бумага. Даже луна и звезды были завернуты в бумажные обертки. И мать гладила бумажное белье.

Вероятно, это был знаменательный сон. Мальчик проснулся рано, и задолго до восьми часов он уже шагал по обледенелым тротуарам осенних улиц, торопясь в центр города. Он наизусть выучил газетное объявление. Небольшому оптовому магазину требовался посыльный. Это могло решить его судьбу. Но, увы, хотя Нийло явился за полчаса до открытия, он опоздал! Восемь мальчиков пришли сюда раньше его. Они пробовали силу своих голосовых связок и дымили сигаретами.

— А ну, катись в конец очереди, — заметил один. А другой сказал:

— Да нечего и становиться, все равно у тебя уже нет никаких шансов.

Нийло как будто не слышал этих замечаний. Он подошел к двери и решительно постучал. Через минутку дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы выглянувшая уборщица смогла крикнуть:

— Магазин открывается с девяти!

— Я по поручению директора, — ответил мальчик и проскользнул в дверь.

Уборщица заперла за ним, и мальчик оказался в темной прихожей, точно в западне.

— Выдумал приходить так рано, — проворчала женщина с упреком. — Мне строго-настрого запретили отворять до времени.

— Приказ директора, — ответил мальчик сдержанно, доставая из кармана маленькую картонную табличку, которую он вчера снял с двери одного ювелирного магазина. Затем он спросил очень деловито: — Директор обычно приходит отсюда? Или с другого входа?

Женщина смотрела на паренька в нерешительности.

— Нет, не отсюда… он приходит сзади, через двор, но…

— Хорошо. Я новый посыльный в этом магазине. Был не совсем уверен насчет времени открытия, боялся опоздать. Но теперь я успею еще напиться кофе.

Он шагнул к выходу и сказал повелительно:

— Закройте за мной и никого не впускайте.

Он вышел, подергал дверь, удостоверился, что она заперлась, и кнопкой приколол к двери картонную табличку, на которой изящным шрифтом было напечатано: «Место рассыльного занято». После чего он засунул руки в карманы и, насвистывая, отправился осматривать витрины на соседних улицах.