О. Генри - Сердце и крест

О. Генри

Сердце и крест

* * *

Бэлди Вудз потянулся за бутылкой и достал ее. За чем бы на тянулся Бэлди, он обычно… но здесь речь не о Бэлди. Он налил себе в третий раз, на палец выше, чем в первый и во второй. Бэлди выступал консультантом, а консультанта стоит оплатить.

– На твоем месте я был бы королем, – сказал Бэлди так уверенно, что кобура его скрипнула и шпоры зазвенели.

Уэб Игер сдвинул на затылок свой широкополый стэтсон и растрепал светлые волосы. Но парикмахерский прием ему не помог, и он последовал примеру более изобретательного Бэлди.

– Когда человек женится на королеве, это не значит, что он должен стать двойкой, – объявил Уэб, подытоживая свои горести.

– Ну, разумеется, – сказал Бэлди, полный сочувствия, все еще томимый жаждой и искренно увлеченный проблемой сравнительного достоинства игральные карт. – По праву ты король. На твоем месте я потребовал бы пересдачи. Тебе всучили не те карты… Я скажу тебе, кто ты такой, Уэб Игер.

– Кто? – спросил Уэб, и в его бледно-голубых глазах блеснула надежда.

– Ты прннц-консорт.

– Полегче, – сказал Уэб, – я тебя никогда не ругал.

– Это титул, – объяснил Бэлди, – который в ходу среди карточных чинов; но он не берет-взяток. Пойми, Уэб, это клеймо, которым в Европе отмечают некоторых животных. Представь, что ты, или я, или какой-нибудь голландский герцог женится на персоне королевской фамилии. Ну, со временем наши жены становятся королевами. А мы – королями? Черта с два! На коронации наше место где-то между первым конюхом малых королевских конюшен и девятым великим хранителем королевской опочивальни. От нас только и пользы, что мы снимаемся на фотографиях и несем ответственность за появление наследника. Это игра с подвохом. Да, Уэб, ты принц-консорт. И будь я на твоем месте, я бы устроил междуцарствие, или habeas corpus, или что-нибудь в этом роде. Я стал бы королем, если бы, даже мне пришлось смешать к черту все карты.

И Бэлди опорожнил стакан в подтверждение своих слов, достойных Варвика, делателя королей.

– Бэлди, – сказал Уэб торжественно, – мы много лет пасли коров в одном лагере. Еще мальчишками мы бегали по одному и тому же пастбищу и топтали, одни и те же тропинки. Только тебя я посвящаю в свои семейные дела. Ты был просто объездчиком на ранчо Нопалито, когда я женился на Санте Мак-Аллистер. Тогда я был старшим; а что я теперь? Я значу меньше, чем пряжка на уздечке.

– Когда старик Мак-Аллистер был королем скота в Западном Техасе, – подхватил Бэлди с сатанинский вкрадчивостью, – и ты был козырем. Ты был на ранчо таким же хозяином.

– Так было, – согласился Уэб, – пока он не догадался, что я пытаюсь заарканить Санту. Тогда он отправил меня на пастбище, как можно дальше от дома. Когда старик умер, Санту стали звать «королевой скота». А я только заведую скотом. Она присматривает за всем делом; она распоряжается всеми деньгами. А я не могу продать даже бычка на обед туристам. Санта – «королева», а я – мистер «Никто».

– На твоем месте я был бы королем, – повторил закоренелый Монархист Бэлди Вудз. – Когда человек женится на королеве, он должен идти с ней по одной цене в любом виде – соленом и вяленом, у повсюду – от пастбища до прилавка. Многие, Уэб, считают странным, что не тебе принадлежит решающее слово на Нопалито. Я не хочу сказать ничего худого про миссис Игер – она самая замечательная дамочка между Рио Гранде и будущим рождеством, – но мужчина должен быть хозяином в своем доме.

Бритое смуглое лицо Игера вытянулось в маску уязвлённой меланхолии. Выражение его лица, растрепанные желтые волосы и простодушные голубые глаза – все это напоминало школьника, у которого место коновода перехватил кто-то посильнее. Но его энергичная мускулистая семидесятидвухдюймовая фигура и револьверы у пояса не допускали такого сравнения.

– Как это ты меня назвал, Бэлди? – спросил он. – Что это за концерт такой?

– «Консорт», – поправил Вэлди, – «принц-консорт». Это псевдоним для неважной карты. Ты по достоинству где-то между козырным валетом и тройкой.

Уэб Игер вздохнул и поднял с пола ремень от чехла своего винчестера.

– Я возвращаюсь сегодня на ранчо, – сказал он безучастно.

– Утром мне надо отправить гурт быков в Сан-Антонио.

– До Сухого озера я тебе попутчик, – сообщил Бэлди. – В моем лагере в Сан-Маркос согнали скот и отбирают двухлеток.

Оба companeros[1] сели на лошадей и зарысили прочь от маленького железнодорожного поселка, где в это утро утоляли жажду.

У Сухого озера, где их пути расходились, они остановили лошадей, чтобы выкурить по прощальной папиросе. Много миль они проехали молча, и тишину нарушали лишь дробь копыт о примятую мескитовую траву и потрескивание кустарника, задевавшего за деревянные стремена. Но в Техасе разговоры редко бывают связными. Между двумя фразами можно проехать милю, пообедать, совершить убийство, и все это без ущерба для развиваемого тезиса. Поэтому Уэб без всяких предисловий добавил кое-что к разговору, который завязался десять миль назад.

– Ты сам помнишь, Бэлди, что Санта не всегда была такая самостоятельная. Ты помнишь дни, когда старик Мак-Аллистер держал нас на расстояние и как она давала мне знать, что хочет видеть меня. Старик Мак-Аллистер обещал сделать из меня дуршлаг, если я подойду к ферме на ружейный выстрел. Ты помнишь знак, который, бывало, она посылала мне… сердце и в нем крест.

– Я-то? – вскричал Бэлди с хмельной обидчивостью. – Ах ты, старый койот! Помню ли? Да знаешь ли ты, проклятая длиннорогая горлица, что все ребята в лагере знали эти ваши иероглифы? «Желудок с костями крест-накрест» – вот как мы называли их. Мы всегда примечали их на поклаже, которую нам привозили с ранчо. Они были выведены углем на мешках с мукой и карандашом на газетах… А как-то я видел такую штуку, нарисованную мелом на спине нового повара, которого прислал с ранчо старик Мак-Аллистер. Честное слово! – Отец Санты, – кротко объяснил Уэб, – взял с нее обещание, что она не будет писать мне и передавать поручений. Вот она и придумала этот знак «сердце и крест». Когда ей не терпелось меня увидеть, она ухитрялась отмечать этим знаком что придется, лишь бы попалось мне на глаза. И не было случая, чтобы, приметив этот знак, я не мчался в ту же ночь на ранчо. Я встречался с нею в той рощице, что позади маленького конского корраля.

– Мы знали это, – протянул Бэлди, – только виду не подавали. Все мы были за вас. Мы знали, почему ты в лагере держишь коня всегда наготове. И когда мы видели «желудок с костями», расписанные на повозке, мы знали, что старику Пинто придется в эту ночь глотать мили вместо травы. Ты помнишь Скэрри… этого ученого объездчика? Ну, парня из колледжа, который приехал на пастбище лечиться от пьянства. Как завидит Скэрри на чем-нибудь это клеймо «приезжай к своей милке», махнет, бывало, рукой вот таким манером и скажет:

«Ну, нынче ночью наш приятель Леандр опять доплывет через Геллиспункт».

– В последний раз, – сказал Уэб, – Санта послала мне знак, когда была больна. Я заметил его сразу, как только вернулся в лагерь, и в ту ночь сорок миль прогнал Пинто галопом. В рощице ее не было. Я пошел к дому, и в дверях меня встретил старик Мак-Аллистер.

– Ты приехал, чтобы быть убитым? – говорил он. – Сегодня не выйдет. Я только что послал за тобой мексиканца. Санта хочет тебя видеть. Ступай в эту комнату и поговори с ней. А потом выходи и поговоришь со мной.

Санта лежала в постели сильно больная. Но она вроде как улыбнулась, и наши руки сцепились, и я сел возле кровати как был – грязный, при шпорах, в кожаных штанах и тому подобном.

– Несколько часов мне чудился топот копыт твоей лошади, Уэб, – говорит она. – Я была уверена, что ты прискачешь. Ты увидел знак? – Шепчет она:

– Как только вернулся в лагерь, – говорю я. – Он был нарисован на мешке с картошкой и луком.

– Они всегда вместе, – говорит она нежно, – всегда вместе в жизни.

– Вместе они замечательны, – говорю я, – с тушеным мясом.

– Я имею в виду сердце и крест, – говорит она. – Наш знак. Любовь и страдание – вот что он обозначает.

Тут же был старый Док Мэсгров, забавлявшийся виски и веером из пальмового листа. Ну, вскоре Санта засыпает. Док трогает ее лоб и говорит мне: «Вы не плохое жаропонижающее. Но сейчас вам лучше уйти, потому что, согласно диагнозу, вы не требуетесь в больших дозах. Девица будет в полном порядке, когда проснется».

Я вышел и встретил старика Мак-Аллистера.

– Она спит, – сказал я. – Теперь вы можете делать из меня дуршлаг. Пользуйтесь случаем; я оставил свое ружье на седле.

Старик смеется и говорят мне:

– Какой мне расчёт накачать свинцом лучшего управляющёго в Западном Техасе? Где я найду такого? Я почему говорю, что ты хорошая мишень? Потому что ты хочешь стать моим зятем. В члены семейства ты, Уэб, мне не годишься. Но использовать тебя на Нопалито я могу, если ты не будешь совать нос в усадьбу. Отправляйся-ка наверх и ложись на койку, а когда выспишься, мы с тобой это обсудим.