Владлен Бахнов - Владлен Ефимович Бахнов
Где-то в районе двухтысячной бутылки у Феди родилась дочь, а когда дело подходило к третьей тысяче — родился второй мальчик, которого счастливый отец по пьяной лавочке тоже хотел назвать Петром. Но затем, будучи под хмельком, о своем решении как-то забыл и нарек парнишку Вольдемаром.
Вообще-то Федор Васильевич где-то кем-то работал, в жизни его, конечно, происходили какие-то важные события и случались радости и огорчения. Завершая пятую тысячу бутылок, Федор Васильевич получил новую квартиру со всеми удобствами и «гастрономом» внизу. Жить, разумеется, стало еще лучше и еще веселей.
А однажды, где-то в конце восьмой тысячи пол-литров, Федор вдруг на какое-то мгновенье протрезвел и с удивлением обнаружил, что сидит в компании каких-то незнакомых молодых людей. Все они были в черных костюмах, белых рубашках и ярких галстуках… И только потом Федор Васильевич понял, что это он гуляет на свадьбе у своего старшего сына Пети. А вообще-то друзья-собутыльники менялись часто и как-то незаметно. Только первые три с половиной тысячи бутылок плечом к плечу с Федей шел его лучший друг Пепла Егорычев. Федя его очень любил, и сколько бы им ни приходилось выяснять отношения, всегда оказывалось, что друг друга они уважают и понимают. Но потом вдруг Паша бросил пить и стал играть в шашки, что, конечно, к добру не привело, потому что однажды Паша отравился грибами и чуть не умер. И хоть Федор тоже не против был иной раз подвигать по доске шашки, но знал меру. А после того, что случилось с Пашей, он стал еще более осторожно увлекаться этим опасным и отчаянным занятием. Шли дни, сменялись этикетки на бутылках, и к тому времени, когда Федор Васильевич приканчивал свою десятую тысячу, сердчишко у него стало пошаливать и врач сказал, что жить ему осталось всего лишь пятьсот пол-литров, не больше.
— Пятьсот пол-литров чего именно? — дрогнувшим голосом попытался уточнить Федор.
— Именно ее! — строго половил врач.
— Ну а если на что-нибудь послабей перейти? На перцовку или портвейн. Сколько я в таком случае бутылок протяну? — постарался все-таки поторговаться с судьбой бедный Федя.
— Что водка, что портвейн — все равно алкоголь, и норму свою вы давно уже перевыполнили, фонды выбрали и лимит исчерпали. Так что советую переходить на кефир.
…Прямо из поликлиники расстроенный Федор Васильевич зашел в пивной зал. Обводя отрешенным прощальным взглядом холодные стены и круглые с мраморными крышками столики, он осушил одну кружку, вторую и спохватился, что не выяснил у доктора, входит ли пиво в те самые роковые пятьсот бутылок или нет? А как только в его мозгу всплыло страшное слово «лимит», так почему-то вспомнил он своего бывшего собутыльника Пашку и решил обратиться к нему с неслыханной просьбой.
Паша был дома. Потягивая чаек, он сидел за столом и. раскрыв журнал «Спутник шашиста», с увлечением разбирал партию Лихтенштейн — Гогенцолерн, сыгранную на последнем международном чемпионате игроков в поддавки.
Федор Васильевич извлек из карманов бутылку белой, бутылку красной и, поведав дружку о своем печальном разговоре с доктором, сообщил, что жить ему осталось всего пятьсот пол-литров. А если считать и те. что стоят на столе, — так и того меньше, а именно четыреста девяносто восемь.
В глазах у Паши появились слезы.
— Выбрал я, брат, свои алкогольные фонды, — сказал Федор. — Исчерпал я, дорогой мой, свои водочные лимиты. — И он с грустным бульканьем наполнил водкой стаканы…
Но Паша пить белую отказался, а о красной вообще даже разговаривать не стал. Однако Федор не обиделся.
— Знаю я, Паша, что ты давно и на веки вечные пить бросил. И правильно сделал. Так вот какая у меня к тебе великая просьба: не уступишь ли ты мне свои неизрасходованные лимиты?
— То есть как это? — не понял сразу Паша.
— Да очень просто. Ты в своей правильной трезвой жизни небось еще тысяч пять бутылок недоизрасходовал. И тебе, непьющему, эти лимиты абсолютно ни к чему. А мне бы они во как пригодились! Ну так как?
— Надо подумать… — сказал Павел и насупился.
— А чего тут думать? Ты-то ведь пить не собираешься?
— А ты почем знаешь? Я, может, как раз к этому… к Дню печати развязать намечаю…
Паша явно врал, потому как День печати отгуляли еще на прошлой неделе и Паша ничего, кроме томатного сока, себе не позволил. Но Федор страшно испугался.
— Да ты что, Паша! — замахал он руками. — Ты что это надумал! Алкоголь же — яд! Ну хочешь, я тебе за твои неизрасходованные лимиты мой телевизор отдам? Хочешь?
— За пять тысяч бутылок — телевизор? — Паша обидно засмеялся. — Где ты такие цены видел?
— А что же ты хотел, автомобиль, что ли?
— Да уж во всяком случае не телевизор. Пять тысяч пол-литров! Одна посуда и та дороже стоит, не говоря про содержимое!
— Так я ж у тебя не выпивку покупаю, а только лимиты.
— Ну и что? Лимиты, по-твоему, на улице валяются? Да я лучше сам свои лимиты израсходую, чем отдам их за какой-то доисторический телевизор устаревшей модели! — И с этими словами Паша неожиданно схватил Федин стакан и залпом осушил его.
— Поч-чему это мой телевизор ус-старев-ший? — обиделся вдруг Федя. — Десять лет не был устаревшим, а тут взял да и устарел?
— А ты как, Феденька, думал? Все в природе стареет: и я, и ты, и телевизоры. Диалектика!
Федору Васильевичу стало совсем грустно.
— Ну ладно, — согласился он, — раз диалектика, не отдавай мне все пять тысяч бутылок. Но хоть половину ты за мой телевизор уступишь?
— Не знаю, — сказал Паша, явно боясь продешевить. — Мне бы с женой посоветоваться надо: сам понимаешь, покупка телевизора — дело семейное.
— Какая ж это покупка? — удивился Федор. — Я ж тебе телевизор задаром даю!
— Нет, Федюня, не даром, а за мои лимиты, — рассудительно возразил Паша и разлил по стаканам остатки водки. — Телевизор я в любом магазине куплю хоть в кредит, хоть за наличные. А лимиты пока выхлопочешь — сам не рад будешь.
— Эх, Паша, Павел Николаевич! — горько сказал Федор, откупоривая портвейн. — Мы с тобой три с половиной тыщи бутылок
