Надежда Тэффи - 224 Избранные страницы
— Значит, я могу сказать Пьеру, что вы сейчас спускаетесь?
Она посмотрела на него, точно не сразу поняла, о чем речь.
— Ах, да вы все про это! Про поездку! Как вам не надоест! Ну, конечно, я сейчас бегу. Селестина! Несессер! Где мои дорожные перчатки? Вечно вы все перепутаете. Леон! Отнесите чемодан вниз. Пустой? Почему же он пустой? Ах да, я вынула тайер. Так кладите его обратно! Скорее! Я бегу! Ах! Тесемка внизу оборвалась, Селестина, скорее! Прощайте! Вечно вы...
Мишель сбежал вниз.
— Сейчас идет.
Пьер безнадежно покачал головой. Но, к их общему удивлению, дверь распахнулась, выбежал лакей с чемоданом и непосредственно за ним суетливая, вертясь волчком и размахивая ярко-желтым шарфом, сама Одетт. Рядом, уцепившись в подол ее юбки, в которую не то втыкала булавки, не то зашивала, прыгала по ступенькам Селестина.
— Шляпа! Леон! Картонку со шляпой. Где Пуфф! Пуфф! Пуфф!
Из дверей с визгом выкатилась белая собачонка, ударилась в ноги взбегающего по лестнице лакея, тот перевернулся и шлепнулся боком.
— Селестина! Принесите картонку! Леону некогда. Вы видите — он валяется. Ну, едем же, едем. Сами торопили.
Пьер нажал на педали, делая вид, что не слышит воплей Селестины, которая бежала сзади с какими-то забытыми предметами.
Живо вылетели на набережную, перемахнули через мост...
— Пьер! Пьер! Ради бога, к какому-нибудь поч-товому бюро! Я должна сейчас же послать телеграмму мужу, чтобы выслал мне деньги в Бордо. Мишель, будьте так любезны. Пойдите на почту и телеграфируйте! Мосье Дарли — отель "Риц". Я только не помню, где именно — в Брюсселе или в Лондоне. Пошлите на всякий случай и туда, и сюда. Это гениальная мысль — и туда, и сюда. И понежнее — я на вас рассчитываю. Я верю, что в вашем вокабюлере1 найдутся нежные слова.
Стоя перед решетчатым окошечком, Мишель, злясь и вздыхая, выводил скрипучим пером:
"Думаю только о тебе все время стоп Вышли деньги Бордо любовь сильнее смерти твоя Одетт".
Наконец прокатили через унылые предместья. Потянуло свежим вечерним воздухом. Мишель снял шляпу, улыбнулся и только что начал думать: "Все-таки хорошо, что я вырвался из Парижа". Не успел подумать только "Все-таки хо...", как Одетт громко вскрикнула:
— Пьер! Поворачивай назад! Ведь я забыла ключи! Я слышала, как Селестина кричала про ключи, но мне было некогда понять, чего она хочет. Пьер, поворачивай назад. Как возмутительно, что ты никогда ни о чем не помнишь!
Международное общество
"Международное общество" — это, не правда ли, наводит на мысль о спальных вагонах? Но речь идет совсем не о спальных вагонах, хотя нечто общее и можно было бы найти. Например, уснуть там могли бы далеко не все, а только люди привычные. Но не будем на этом останавливаться.
О международном обществе, которое я имею в виду, заговорила первая мадам Ливон. Это ее идея.
— Довольно нам вариться в своем соку! — сказала она. — Ведь все то же самое и те же самые. Пора, наконец, вспомнить, что мы живем в Париже, в международном центре. Зачем нам киснуть в этом заколдованном кругу, в этом эмигрантском гетто, когда мы можем освежить свой круг знакомства с новыми, может быть, чрезвычайно интересными, с даже полезными людьми. Так почему же нам этого не сделать? Кто нам мешает? Мне, по крайней мере, никто не мешает. Я великолепно владею француз-ским языком, муж знает немного по-английски, овладеть испанским — это уже сущие пустяки.
Так начался международный салон мадам Ливон.
То есть это была мысль о нем, зерно, всунутое в плодородную почву и быстро давшее росток.
Почвой этой оказался двоюродный бо-фрер1 самого Ливона — Сенечка. Сенечка знал весь мир, и для него ровно ничего не стоило собрать желаемое общество.
Ознакомившись с идеей мадам Ливон, он немедленно потребовал карандаш и бумагу и стал набрасывать план. План отчасти по системе патриарха Ноя.
— Англичан, скажем, два. Довольно? Американцев тоже два. Французов надо подсыпать побольше. Их раздобыть легче. Шесть французов. Три самца и три самки. Испанцев... сколько испанцев? А?
Считали, записывали.
— Экзотический элемент тоже должен быть представлен. Какие-нибудь креолы, таитяне, — вставила мадам Ливон.
— Можно и таитян. Это вам не Дубоссары. Здесь кого угодно можно найти. Хотите полинезийца? Я знаю одного журналиста-полинезийца.
— Ну что же, отлично. Нужно все-таки человек сорок. Моя квартира позволяет.
— Полинезиец, наверное, сможет притянуть массу своих. С соседних островов, Канарских, Болеар-ских, Замбези-Лиамбей или как их там. Тут в Париже ими хоть пруд пруди.
— Итальянцев надо.
— Ну конечно. Только, видишь ли, европейцев надо выбирать каких-нибудь значительных, знаменитых. Либо писателей, либо артистов, а то кому они нужны. Тогда как от человека из Замбези ничего не требуется. Он уже потому хорошо, что экзотичен. Ну, а если он при этом может еще что-нибудь спеть — так тогда дальше и идти некуда. Это был бы блестящий номер. Эдакий какой-нибудь канареец прямо с острова и вдруг поет свое родное, канар-ское. Или с Суэцкого канала и исполнит что-нибудь канальское.
— Ну, а кого из французов? — размечталась мадам Ливон. — Хорошо бы Эррио, как политическую фигуру. Потом можно артистов. Сашу Гитри, Мистангетт, Мориса Шевалье, несколько кинематографических — Бригитту Хельм, Адольфа Манжу, если они не в Холливуде. Приглашения, во всяком случае, пошлем, а там видно будет.
— Жалко, что умер Бриан, — сказал Сенечка.
— А что?
— Как что? Такой популярный человек мог бы привлечь интересную публику.
— Ну ничего. Будем базироваться на артистах. Теперь составим текст приглашений и закажем билеты.
Наметили день, тщательно выбрав такой, когда не было бы ни приема в каком-нибудь посольстве, ни какого-нибудь особо интересного концерта, ничего такого, что могло бы отвлечь интересную публику.
— Ну конечно. А как, по-твоему, можно, чтобы Саша Гитри что-нибудь разыграл? Например, вместе с Мистангетт. Это было бы оригинально.
— Шаляпина бы залучить. Покойную Анну Павлову.
— Ах, нет, только не русских, надоело.
Дело быстро налаживалось.
Назначили день, разослали приглашения.
"Первое международное общество любви к искусству просит вас оказать честь и т. д.".
На сиреневом картоне.
Заказаны сандвичи и птифуры1. Приглашен лакей Михайло, хотя и русский (он ведь не гость, не все ли равно), но говорящий по-французски не хуже парижанина и вдобавок очень вежливый — таких среди французов даже и не найти. Говорит "вуй-с" и "нон-с"2. Это редкость.
Насчет испанского языка дело не вышло. В хлопотах не успели им овладеть. А насчет английского обнаружилось нечто загадочное. Ливон на прямой вопрос бо-фрера Сенечки слегка покраснел и ответил:
— Конечно, научного диспута я поддерживать на этом языке не берусь, но объясниться в границах светского обихода всегда могу.
Но бо-фрер Сенечка этим не удовольствовался и попросил сказать хоть несколько слов.
— Я могу сказать, — пробормотал Ливон, — я могу, например, сказать: "хоу ду ю ду"3.
— А потом что?
— А потом уйду. Я хозяин. Мало ли у меня дел. Поздоровался с гостями да и пошел.
— Ну, ладно, — согласился Сенечка. — Бери на себя англичан. С островитянами я расправлюсь сам.
Настал вечер.
Скрытые от взоров лампы разливали томный свет. Тонкое благоухание сандвичей и сдобной булки наполняло воздух. Граммофон плакал гавайскими гитарами.
Хозяйка, нарядная и взволнованная, улыбалась международной светской улыбкой.
Между прочим, здесь кстати будет отметить свойства светской улыбки. Это отнюдь не обыкновенная человеческая улыбка. Эта улыбка достигается распяливанием рта со сжатыми губами и совершенно серьезными и даже строгими глазами. Улыбка эта говорит не о радости или удовольствии, как обыкновенная человеческая улыбка. Она говорит просто: "Я — человек воспитанный и знаю, какую именно рожу надо корчить перед гостями светскому человеку".
Одни только японцы не умеют распяливать рта по-светски и изображают искреннюю улыбку и даже смех, что придает им откровенно идиотский вид.
Мадам Ливон усвоила европейскую технику и встречала гостей светской улыбкой.
Первым пришел господин густо испанского типа и молча тряхнул руку хозяину и хозяйке.
— Enchant?e!1 — сказала хозяйка.
— Хабла, хабла! — крикнул хозяин и тотчас повернулся и убежал, делая вид, что его позвали.
Испанец вошел в гостиную, потянул носом и, поймав струи сандвичей, пошел к буфету.
Вторым пришел господин английского типа.
— Хоу ду ю ду? — воскликнул хозяин и убежал, делая вид, что его позвали.
Словом, все пошло как по маслу.
Англичанин вошел, оглянулся, увидел фигуру у буфета и молча к ней присоединился.
