В. Артемов - Остроумие мир. Энциклопедия
— Нет, лучше сам отправлюсь в Петербург с поздравлением. Это будет легче и скорее.
* * *
В пятидесятых годах XIX века к управлению Кавказского наместничества было прикомандировано много чиновников, которым решительно нечего было делать. В числе их был и известный писатель В. А. Соллогуб, автор «Тарантаса». Когда наместником был назначен генерал Н. Н. Муравьев, он решил уволить всех бесполезных чиновников. При представлении ему служащих Муравьев заметил Соллогуба и спросил его:
— Вы автор «Тарантаса»?
— Точно так, ваше превосходительство!
— Так можете сесть в ваш тарантас и уехать!
* * *
Однажды русский изобретатель-самоучка И. П. Кулибин, удивлявший Петербург своими изобретениями и хитроумными приспособлениями, был спешно вызван по высокому приказу в Петропавловскую крепость.
Была поздняя осень, ночью прошла сильная буря, и наутро оторопевший комендант крепости с ужасом обнаружил, что знаменитый шпиль крепости заметно, на его взгляд, погнулся. Архитектор Кваренги, осмотрев шпиль, не сказал коменданту, обеспокоенному и растерянному, ничего определенного.
Несмотря на преклонные годы, Кулибин взобрался на вершину шпиля, осмотрелся вокруг, сделал в уме какие-то вычисления и визуальные измерения.
Спустившись вниз, он попросил провести его в помещение комендатуры, посмотрел, прищурившись, еще раз на шпиль из дверей комендатуры и сказал озабоченному коменданту:
— Не бойся, батюшка, и не расстраивайся так сильно — шпиль-то прямой! Это дверь у тебя кривая. Она покосилась после сильной ночной бури!
* * *
Известный автор стихотворного памфлета «Дом сумасшедших» А. Ф. Воейков был зол и завистлив, и таковы же были его многочисленные выходки, из которых достаточно будет привести для примера одну-две. А. А. Краевский, будучи в гостях у Владиславлева, увидал у него на стене портрет Н. И. Греча. Краевский удивился и спросил хозяина, неужели он так почитает Греча, что даже портрет его у себя повесил. Присутствовавший при этом Воейков сказал: «Ах, Андрей Александрович (Краевский), дайте вы ему пока, до виселицы-то, хотя на гвоздике повисеть!»
У Воейкова был орден 3-й степени, а у Греча тот же орден степенью ниже. Воейков, прав он был или нет, был убежден, что Греч ему ужасно и злобно завидует из-за этого ордена, и однажды высказал ему это в глаза и при свидетелях. Задетый за живое Греч ответил ему:
— С какой же стати я стану завидовать незаслуженному кресту?
Эта отповедь всех рассмешила, а Воейков со злой иронией сказал, что он завел тетрадку и записывает все острые слова Греча, а потом их соберет, напечатает и наживется на этой книжке.
— Завидую вам, — заметил Греч. — А вот мне от вас нечем поживиться!
* * *
Н. И. Греч был членом Английского клуба. Знаменитый Фаддей Булгарин все приставал к нему, чтобы он и его провел в члены клуба. Но в клубе Булгарина знали, не любили и на выборах забаллотировали. При первой встрече после выборов Булгарин, конечно, бросился к Гречу с вопросом: «Ну что, выбрали меня?»
— Единогласно! — воскликнул Греч с торжеством. И в то время, как физиономия Булгарина расцветала и лоснилась от самодовольства, он продолжал: — Единогласно, в буквальном смысле этого слова, ибо один только мой голос и был в твою пользу.
* * *
Одесский генерал-губернатор Ланжерон был родом француз. Однажды за обедом во дворце он сидел рядом с генералами Уваровым и Милорадовичем. У них обоих была настоящая страсть говорить на французском языке, хотя они знали его совсем слабо и говорили Бог весть как. Император Александр Павлович, который заметил во время обеда, что генералы очень оживленно между собой беседуют, спросил у Ланжерона, о чем они так горячо говорили. Вы, дескать, и сидели рядом, и верно слышали.
— Я все слышал, государь, — ответил Ланжерон, — но, к несчастью, они говорили, должно быть, как я догадываюсь, по-французски, и поэтому я ровно ничего не понял.
* * *
Ланжерон был чрезвычайно рассеян.
Кто-то застал его в кабинете— он сидел с пером в руках и писал отрывисто, с размахом и после подобного размаха повторял на своем ломаном русском языке:
— Нье будет, нье будет.
Что же оказалось? Он пробовал, как бы подписывал фельдмаршал граф Ланжерон, если бы его пожаловали в это звание, и вместе с тем чувствовал, что никогда фельдмаршалом ему не бывать.
* * *
В другой раз, чуть ли не на заседании какого-то военного совета, заметил он собачку под столом, вокруг которого сидели присутствующие. Сначала он, неприметно для других, стал пальцами призывать ее к себе, затем стал ласкать, когда она подошла, и вдруг, причмокивая, обратился к ней с ласковыми словами. Все эти выходки Ланжерона не сердили, а только забавляли и смешили зрителей и слушателей, которые уважали в нем хорошего и храброго генерала. В турецкую войну, в армии, известно сказанное им во время сражения подчиненному, который неловко исполнил приказание, ему данное:
— Вы пороху нье боитесь, но зато вы его нье видумали.
* * *
Ланжерон был умный и довольно деятельный генерал, но ужасно не любил заниматься канцелярскими бумагами — он от них прятался или скрывался, выходя из дому по черной лестнице. Во время турецкой войны молодой Каменский у него в палатке объяснял планы будущих военных действий. Как нарочно, на столе лежал французский журнал. Ланжерон машинально раскрыл его и напал на шараду. Продолжая слушать изложение военных действий, он невольно занялся разглядыванием шарады. Вдруг, перебивая Каменского, вскрикнул:
— Что за глупость!
Можно представить себе удивление Каменского, когда он узнал, что восклицание относилось к глупой шараде, которую генерал разгадал.
* * *
Во время своего начальства в Одессе был он недоволен чем-то купцами и собрал их к себе, чтобы сделать выговор.
— Какой ви негоцьянт, ви маркитант, — начал он свою речь, — какой ви купец, ви овец. — И движением руки своей выразил козлиную бороду.
* * *
Однажды граф Остерман-Толстой повел Милорадовича на верхний этаж своего дома, чтобы показать ему результаты ремонта.
— Бог мой, как хорошо! — сказал Милорадович, осматривая вновь отделанные комнаты. — А знаете ли, — прибавил он, смеясь, — я тоже отделываю и убираю как можно лучше комнаты в доме, только в казенном, где содержатся за долги. Тут много эгоизма с моей стороны: неравно придется мне самому сидеть в этом доме!
Действительно, этот рыцарь без страха и упрека, отличавшийся, подобно многим генералам того времени, своей оригинальностью, щедро рассыпавший деньги, — всегда был в неоплатных долгах.
* * *
Известно, что граф Милорадович любил играть в карты и играл большей частью очень неудачно.
Однажды, после несчастливо проведенной за картами ночи, когда в кармане не осталось ни одного рубля, граф явился утром во дворец, что называется, не в духе.
Император Александр Павлович, заметив, что граф невесел, спросил его:
— Что ты скучен?
— Нечем заняться, ваше величество!
Государь пошел в кабинет, взял первую попавшуюся книгу, вырвал все печатные листы и положил вместо них туда сторублевые ассигнации, сколько могло уместиться.
Возвратясь в зал, государь подал Милорадовичу книгу и сказал:
— Прочти-ка, граф, от скуки этот роман, он очень занимательный!
Граф, схватив книгу, отправился домой. На следующее утро является снова во дворец, но уже с веселым видом и говорит императору:
— Первый том я уже прочел, ваше величество, очень хорош… не знаю, как второй будет?
Александр Павлович опять отправился в кабинет и, взяв другую книгу, повторил с ней ту же историю. Потом вынес ее Милорадовичу и сказал:
— Это, граф, том второй и последний.
* * *
Назначенный в конце царствования Александра I петербургским генерал-губернатором, Милорадович оказался очень плохим администратором. Современное ему общество очень хорошо знало его беззаботность, невнимание и легкомыслие при решении массы дел и прошений, к нему поступавших, и вот однажды выискался затейник, который сыграл над генерал-губернатором следующую шутку.
Была написана и подана Милорадовичу особого рода челобитная, будто от ямщика Ершова, причем расчет шутника-просителя состоял именно в том, что Милорадович подпишет резолюцию, по обыкновению не прочитав бумаги. Ожидания вполне оправдались. Челобитная мнимого ямщика:
«Его сиятельству, г. с-петербургскому военному генерал-губернатору, генералу от инфантерии и разных орденов кавалеру, графу Михаилу Андреевичу Милорадовичу, ямщика покорнейшее прошение:
Бесчеловечные благодеяния вашего сиятельства, пролитые на всех, аки река Нева, протекли от востока до запада. Сим тронутый до глубины души моей, воздвигнул я в трубе своей жертвенник, пред ним стоя на коленях, сожигаю фимиам и вопию: мы еси Михаил, — спаси меня с присносущими! Ямщик Ершов».
