Коллектив авторов - Одесский юмор: Антология

– Ах, – томно вздыхая, сказала она, – если бы ко всему еще хоть одну штанину, все было бы отлично.

Тепло и уютно устраиваясь в кресле, Платон Иванович не выражал ни малейшей тоски по безвременно похищенному костюму и пальто и смачно попивал горячий вкусный чай, о котором успела позаботиться гостеприимная хозяйка.

– Вы видите, дорогая Лидия Сергеевна, как страстно, как пламенно я вас люблю? Я шел к вам, по дороге меня раздели, ограбили, и я все-таки пришел к той, к кому влечет меня мой жалкий жребий…

Платон Иванович вдохновенно почесал свою грудь и упал на колени перед возлюбленной, предварительно незаметно пряча в ухо оставшийся после чая кусочек сахару.

– Дорогая Лидия Сергеевна! Не отвергайте моей любви и не говорите, что я голыш. У меня есть два дома и четыре дачи, но костюма у меня нет… Что с того? Не жалея последней рубашки, я кладу к вашим ногам свое pince-nez.

Он снял с носа единственное украшение и положил к ее дорогим ногам (пара ботинок 575 р.!)

Но тут нежная и гармоничная натура Лидии Сергеевны не выдержала, и несчастная женщина снова повалилась на диван в безудержной истерике: она не могла вынести вида совершенно голого человека…

Тем временем Платон Иванович в порыве любви и близорукости страстно целовал дубовую ручку дивана.

…Над миром плыла тихая ночь… Падал снег… Где-то безмятежно раздевали прохожих.

Юрий Олеша

Счастье

От моря пахнет гвоздикой,А от трамвая как будто кожей.Сегодня, ей-богу, не дикоХодить с улыбкой на роже.

Пусть скажет, что я бездельник,Вот тот симпатичный дворник,А мне все равно: понедельникСегодня или там вторник…

Во рту потухший окурок,А в сердце радость навеки.С табачной вывески турокПрищурил толстые веки.

Смеяться? Сказать? – кому бы,Кому в глухое оконце?Солдаты прошли, и на трубахКричало о счастье солнце…

А сверху, чтоб было жарче,С балкона, где мопс на цепочке,Осколком зеркала мальчикСолнце разорвал на кусочки.

В цирке

Сонет

Как ей идет зеленое трико!Она стройна, изящна, светлокудра…Allez! Галоп! – Все высчитано мудро,И белый круг ей разорвать легко…

Ах, на коне так страшно высоко!Смеется… Браво… Пахнет тело, пудра…Она стройна, изящна, светлокудра…А конь под нею бел, как молоко…

А вот и «рыжий» в клетчатом кафтане —Его лицо пестро, как винегрет.Как он острить, бедняга, не устанет…

«Ей, кажется, всего семнадцать лет» —И в ложе тип решил уже заранеПоехать с ней в отдельный кабинет…

Эдуард Багрицкий

Баллада о нежной даме

Зачем читаешь ты страницыУнылых, плачущих газет?Там утки и иные птицыВ тебя вселяют ужас. – Нет,Внемли мой дружеский совет:Возьми ты объявлений пачку,Читай, – в них жизнь, в них яркий свет:«Куплю японскую собачку!»О дама нежная! СтолицыТебя взлелеяли! КорнетИменовал тебя царицей,Бела ты, как вишневый цвет.Что для тебя кровавый бредИ в горле пушек мяса жвачка, —Твоя мечта светлей планет:«Куплю японскую собачку».Смеживши черные ресницы,Ты сладко кушаешь шербет.Твоя улыбка как зарница,И содержатель твой одетВ тончайший шелковый жилетИ нанимает третью прачку, —А ты мечтаешь, как поэт:«Куплю японскую собачку».Когда от голода в скелетТы превратишься и в болячку,Пусть приготовят на обедТвою японскую собачку.

Око

Мордобойные слова

«Беден наш язык словами!» —Можно часто услыхать;Эх, друзья! не нам бы с вамиУж об этом толковать.Без сомнений и изъятийНаша Русь во всем сильна,Массой слов и тьмой понятийДаже славится она.Для утративших же веруИ скептических головПриведу сейчас к примеруМордобойных кучу слов:Смазать, стукнуть, треснуть, трахнуть,Ляпнуть, свистнуть, лупануть,Садануть, заехать, бахнуть,Набок челюсти свернуть,Засветить, фонарь поставить,Дать по шее, глаз подбить,Отмесить, кулак расправить,Нос расквасить, залепить,Под орех отделать, ахнуть,Расписать, разрисовать,Двинуть, ухнуть, тарарахнуть,По портрету надавать,Шлепнуть в ухо, выбить зубы,Насандалить, окрестить,Оттаскать, разгладить губы,Рот заткнуть, отмолотить,Отлупить, посбавить дури,Плешь навесить, накромсать,Дать по морде и на шкуреПоученье прописать,Проучить, набить сусала,Ребра все поворушить,Угостить, огреть, дать сала,Ошарашить, оглушить.И еще словечек милыхНа Руси немало есть,Но, к несчастию, не в силахЯ их за год перечесть.Хоть мужик наш беден хлебом,Но кой чем и Ротшильд он:Слов одних, клянусь вам небом,Только бранных – миллион.Эх, не нам бы, братцы, с вамиГоворить, что Русь бедна, —Гляньте, экими словамиИзобилует она!

Ростислав Александров

Замашки преддомкома были грубы…

Местные остряки, неугомонные даже в самые смутные времена, утверждали, что знаменитая фраза Льва Николаевича Толстого «Все смешалось в доме Облонских» у нас в Одессе звучала не иначе, как «Се тит зих хойшех в доме Шнеерсона». По словам же Константина Паустовского, песенка «Свадьба Шнеерсона» в 20-х годах «обошла весь юг». А знакомые старожилы когда-то уверяли меня, что в начале регулярных, многочисленных и подлежащих тогда «безусловному» посещению собраний публика деревянными голосами пела ритуальный «Интернационал», но в конце отводила душу «Свадьбой Шнеерсона», – если оно и неправда, то хорошо придумано. Во всяком случае, когда 1 апреля 1999 года в Городском саду Одессы открывали памятником водруженный на постамент бронзовый стул – один из двенадцати, разыскивавшихся Остапом Бендером, по окончании церемонии, выступлений официальных и не очень официальных лиц вроде Михаила Михайловича Жванецкого, из специально установленного по такому случаю динамика вовсю грянула «Свадьба Шнеерсона», чему свидетелем был и даю, как говорили в Одессе, «голову на разрез».

Эта песня и впрямь побивала рекорды популярности, долговечности и продолжительности звучания: двенадцать куплетов этнографически точных и выстраданных реалий одесской жизни начала 20-х годов, которые сегодня уже изрядно позабыты и потому нуждаются в пояснениях.

Так, не самое изысканное еврейское выражение «се тит зих хойшех» означает суету, переполох – действительно что-то вроде «все смешалось», «Губтрамот» – сокращенное название губернского транспортного отдела, а «деревяшки» – печальный «крик» тогдашней одесской моды – сандалии на деревянной подошве, в которых поизносившиеся горожане щеголяли вне всякой зависимости от пола и возраста. Из области забытых, и дай им Бог оставаться таковыми, кулинарных ухищрений тех голодных лет – «мамалыга… точно кекс», сиречь пирог из кукурузной муки, именовавшийся малаем, гебекс – печенье (евр.) из ячневой крупы, настой сушеного гутеса (айвы – евр.), заменявший куда-то начисто запропастившийся чай, и «хлеб Опродкомгуба», то есть полученный по карточкам Особой губернской продовольственной комиссии по снабжению Красной Армии.

На свадьбе звучит «увертюра из «Манона», распространенный в то время танец кек-уок, для удобства произношения именовавшийся кеквоком, и фрейлехс – еврейский народный танец. А обеспечивают всю эту «культурную программу» три граммофона, и это все не гипербола, но самый что ни на есть бесхитростный молдаванский шик, ради которого, к примеру, подгулявший биндюжник мог прибыть домой «на трех извозчиках»: на первом восседал он, на сиденье второго был небрежно брошен парусиновый балахон, на третьем же покоился картуз.

И, наконец, преддомком, который, явившись непрошеным гостем на семейное торжество и, тем не менее, встреченный с полным молдаванским пиететом, ничтоже сумняшеся «налагает запрещенье» на брак, опосля чего ошарашенный таким нахальством жених «двинул преддомкома в зубы, и начали все фрейлехс танцевать». Нужно сказать, решительным мужчиной оказался Шнеерсон, поскольку в глазах тогдашних одесситов преддомком, другими словами, председатель домового комитета, был персоной исключительной значимости, если не сказать – опасности. Ведь именно он заверял всевозможные и многочисленные справки, имел прикосновение к выдаче драгоценных хлебных карточек, надзирал за уплотнением жильцов и распределением жилья, тогда уже переименованного в жилплощадь… Помимо этих хлопот он «брал на карандаш» содеянное, в отчаянии высказанное, в бессилии вышептанное жильцами да «постукивал» на Маразлиевскую в Губчека, коей командовал Макс Александрович Дейч, одним из первых награжденный орденом Красного Знамени и одним из многих потом поставленный к стенке красной же властью.