Владимир Войнович - Москва 2042
Меня от такой откровенности даже всего затрясло. Я сжал кулаки, затопал ногами, закричал на нее.
– Да как ты смеешь говорить такие слова? Как тебе не стыдно! Неужели тебе чужды такие понятия, как любовь, женская верность и женская гордость? Неужели ты думаешь, что на свете нет ничего святого? А я-то, дурак, я о тебе думал, я страдал, я вспоминал, как предо мной явилась ты. Как мимолетное виденье, как гений чистой красоты.
Я говорил долго, возвышенно и красиво. Я произносил пушкинские слова, вовсе не думая, что я их украл. Мне казалось, что они только что родились в моем уме или Сердце. И я сам искренне верил тому, что я говорил.
Я еще не закончил всех своих сентенций, когда заметил, что она ужасно разволновалась, затрепетала и вдруг с рыданиями кинулась мне на грудь.
– Миленький мой, – бормотала она, глотая слезы, – любимый, Клашенька… Прости меня, я не знала, что ты меня так любишь… Но если так… Ты ведь меня правда очень любишь? Очень, очень?
– Ну конечно же, очень, – сказал я, тут же теряя уверенность.
– Я тебя тоже очень-очень, – сказала она, осыпая меня поцелуями. – Я готова за тобой ехать, идти пешком, куда хочешь, в прошлое, в будущее, в тартарары.
Вот подлая человеческая натура! Только что я страстно желал услышать от нее что– то подобное. А как услышал, сразу же скис.
Косынка на ней сбилась. Я ерошил ее короткие волосы, говорил ей какие-то слова и думал: Боже мой! Что же я такое наделал, зачем я ее уговаривал и куда я ее возьму?
– Милая, – сказал я ей, – если бы ты поехала со мной, это было бы такое счастье, но…
Она закрыла мой рот ладошкой.
– Никаких но. Я еду с тобой, куда ты меня позовешь.
– Да, да, – сказал я. – Да, конечно, но, понимаешь, у меня там есть жена…
– А это не важно, горячо возразила она. – Я знаю, что у тебя есть жена. Но я уверена, она хорошая, она все поймет, и мы с ней подружимся.
Надо сказать, что это ее предположение меня очень развеселило и я даже не то чтобы засмеялся, но хмыкнул. И сказал, что жена у меня, конечно, хорошая, и даже очень, но насчет того, что она поймет, в этом я как-то слегка сомневаюсь.
– Понимаешь, – сказал я, подбирая слова, – моя жена, она живет еще в прошлом, в старом капитализме, и у нее такие предрассудки, пережитки такие, что ее муж должен принадлежать только ей, и никому больше.
Это мое заявление Искру не охладило нисколько.
– Хорошо, – сказала она. – Если твоя жена такая отсталая, мы не будем ее травмировать. Мы будем встречаться только время от времени. А если и это невозможно, я буду счастлива иногда видеть тебя хотя б издалека.
Вот эти женщины! Они никогда не понимают, чего хотят. Сначала они хотят видеть хотя бы издалека, хотя бы в подзорную трубу, но потом осознают, что этого мало, и начинают требовать чего-то еще.
– Сейчас тебя царь позовет. Ты ему скажи, что можешь уехать только со мной. Он строгий, но справедливый. Он все поймет. Ты только скажи.
– Хорошо, хорошо, – сказал я, глядя на Зильберовича, который, приоткрыв дверь, манил меня пальцем.
Царь Серафим
– У меня для тебя есть четыре с половиной минуты, сказал царь Серафим и включил таймер ручных часов Сейко.
Он сидел передо мной на позолоченном троне, с железным жезлом, зажатым между колен. На голове у царя была шапка Мономаха, должно быть изъятая из Оружейной палаты. Было жарко, из-под шапки струился пот, и царь время от времени утирался парчовым своим рукавом.
– Премного благодарен, Ваше Величество, – сказал я и глубоко поклонился.
– Я хотел тебя казнить, но потом передумал.
– Премного благодарен, – повторил я и, упав на колени, приложился к его левому сапогу.
– Ну это ни к чему, – проворчал он. Встань! Ты написал много чепухи. И в отношении меня допустил много похабства. Но, голос его чувствительно потеплел, я узнал, что ты много претерпел и отказался меня вычеркивать, несмотря на все, чем тебя стращали заглотчики. Молодец!
– Рад стараться. Ваше Величество! – вскочил я на ноги. Но должен признаться, что моей заслуги тут нет. Вас разве вычеркнешь! Вас, Ваше Величество, и топором-то не вырубишь. Это заглотчики думают, что, кого хочешь, можно в историю вписывать, а кого хочешь – выписывать. А я-то знаю, что это никак невозможно.
– То-то и оно! -сказал царь, довольный. У тебя ум куриный, но это ты все ж таки сообразил. И за это я тебя, пожалуй, отпущу восвояси. Я, правда, запретил полеты всяких железных птиц, но люфтганзовскую леталку задержал для тебя специально. И это будет последний полет над нашей империей. Но отпущу я тебя только при одном… Вернее, при двух непременных условиях.
– Я весь внимание, Ваше Величество, – сказал я смиренно.
– Во-первых, как только попадешь в восемьдесят второй год, так сразу опиши подробно все, что ты здесь видел, и пошли мне экспрессом в Отрадное.
– Слушаюсь, Ваше Величество! – сказал я.
– И обязательно про эту сучку напиши, про Степаниду, и про ее Тома тоже, я тогда буду сразу знать, что с ними делать. Во-вторых, всем плюралистам расскажи, что их ожидает в светлом будущем.
– Непременно расскажу, – обещал я совершенно искренне.
В это время как раз его часы начали пикать, но он их заткнул и спросил, есть ли у меня какие-то просьбы.
Я сказал, что просьба есть. Нельзя ли выйти отсюда через какой-нибудь черный ход или хотя бы через окно.
– Это еще зачем? – свел брови император.
– Не извольте прогневаться. Ваше Величество, – сказал я. – Но ваша секретарша… У меня тут с ней были шуры-муры, и она втюрилась в меня, как кошка.
– Вот оно что! – еще больше нахмурился царь. – Ах ты негодяй какой! – вскричал он и стукнул жезлом в паркет. – Так вот ты чем здесь занимался! Вот почему ты не распространял Большую зону!
Я испугался и рухнул на колени. Я стал объяснять, что заглотные коммунисты выделили мне Искрину без всякой просьбы с моей стороны, а просто как почетному гостю. И я жил с ней не для удовольствия, а только для того, чтобы отвлечь их внимание, усыпить бдительность и способствовать пришествию Его Величества.
– А она для чего же с тобой жила? – спросил он и покосился на меня презрительно и насмешливо.
Я, конечно, мог бы ему объяснить, что таких женщин, которые не хотели бы жить со мной, не бывает. Но я побоялся его рассердить и сказал, что она жила со мной в порядке партийной нагрузки.
– Какой разврат! – вскричал император. – Это так себя вела моя секретарша. Лео! – закричал он как будто куда-то в пространство, хотя Лео стоял совсем рядом. – Повелеваю тебе эту… как ее… арестовать, подвергнуть публичной порке, выстричь середину головы и вывалять в смоле и в перьях.
– Ваше Величество! – закричал я, не вставая с колен. – Симыч, – сказал я, чувствуя, что могу так сказать. – Она ни в чем не виновата. Ее заглотчики принуждали к сожительству с иностранцами. А она сама всегда была очень богобоязненной и всегда была верной симиткой. Она всегда твой портрет здесь вот носила.
Кажется, мое сообщение его ублажило, и он сказал, что ладно, пороть не будет, а сошлет ее в монастырь. Мне ее было немного жалко, однако, будучи в то же время ревнивым, я был рад, что она останется жива, но не сможет мне изменять.
– Ну ладно, – сказал царь и, сняв шапку Мономаха, утерся ею. – Ступай и запомни то, что я тебе поручил. Лео, проводи его через ту дверь.
Я вскочил на ноги, отряхнул колени и, низко кланяясь, пошел задом к двери.
– Витя! – окликнул меня вдруг Сим Симыч впервые в жизни по имени.
Удивленный, я остановился и вытаращился на него.
– Слушаю, Ваше Величество!
– Счастливого пути, Витя! – сказал царь и шапкой смахнул слезу.
– Счастливо оставаться, Симыч, – сказал я дрогнувшим голосом и толкнул задом дверь.
Эпилог
Я вернулся в Мюнхен вечером 24 сентября 1982 года.
Моя жена не знала о моем приезде, поэтому мне пришлось взять такси.
Проезжая через Мюнхен, я был потрясен и даже подавлен обилием огней, реклам, разноцветных автомобилей и по-праздничному одетой толпой на Мариенплац. Мне трудно было представить, что я приехал из будущего в прошлое, а не наоборот В тот же вечер, не успел я войти в дом, обнять жену и распаковать чемоданы, раздался телефонный звонок.
– Здравствуй, Витек, услышал я знакомый голос. Говорит Букашев.
– Букашев? удивился я Гениалиссимус?
Что? переспросил он недоуменно Как ты меня назвал?
С ответом я не спешил Я думал, это не может быть Гениалиссимус, потому что после того, как я говорил с ним последний раз, у него было мало шансов остаться в живых. Впрочем, я тут же сообразил, что теперь время откалывает со мной другие шутки и Лешка Букашев еще не знает о себе того, что я знаю о нем.
Все– таки к причудам времени, несмотря на все свои приключения, я так и не привык.
Извини, – сказал я, я малость притомился в дороге и не очень-то соображаю.
Я тебя понимаю, – сказал он. – Из Гонолулу путь неблизкий. Хорошо, я тебе перезвоню, когда ты отдохнешь.
