Пародия - Коллектив авторов

Хоронили его жена, сын и собака. Слобожане, встречая на улице гроб, говорили друг другу:

— Чай, Пелагея-то рада-радешенька, что помер он.

И все жалели собаку.

Когда гроб зарыли, люди ушли, а убитая горем собака осталась и, сидя на свежей земле, долго и молча нюхала могилу.

Она не выла, ибо горе ее было так велико, что его трудно было выразить воем…

Через несколько дней ее нашли в лесу мертвой. Одни говорили, что ее убили; другие — что она сама наложила на себя лапы.

Леонид АНДРЕЕВ

Проклятие зверя

I

Не только рублевые, но и трехрублевые галстухи томились огромной, бездонной, стихийно-зеленой скукой,

Зияло манжетами белье. Молчаливо-загадочно извивались змеи-чулки.

И манекены в витринах у портных, безголовые, одетые в тужурки, сюртуки и пиджаки, были похожи друг на друга, как писатели в «Кружке молодых».

…Возлюбленная моя!

II

Все пустыннее, все уже, все люднее, все шире становились улицы.

Почему на улице нет никого, когда людей так много?

Почему маленькие люди ходят, а огромные церкви и великаны дома стоят на одном месте?

Репортер видит репортера, купец — купца, издатель — издателя. А Казанский собор еще ни разу не видел ни адмиралтейской иглы, ни памятника Петру, ни Исаакия.

Впрочем, вот проехал извозчик. Почему люди на дрожках, а лошадь в оглоблях?

Вот пролетела птица и пробежала собака. Почему птица летает, а животные ходят по земле?

…Возлюбленная моя!

III

Я не хотел ехать прямо к ней. Почему? Не знаю.

Вы видели, как люди сморкаются?

Для этого нужно иметь две вещи — носовой платок и нос.

И у всех людей имеются носы. И все они приходят сморкаться на Невский проспект.

…Возлюбленная моя!

IV

Я поехал в ресторан.

«Человек» снял с меня пальто. Почему у всех людей пальто, а у всех «человеков» по две руки?

И вдруг я понял: ведь в ресторанах едят! Режут, жуют, глотают. И у всех открытые рты. Все едят с открытыми ртами. Куда ни посмотришь — рты.

Налево — рты; направо — рты; в центре — рты.

Мой взгляд нечаянно падает на зеркало, и я вижу там жующий рот. Над ртом нос. На носу прыщик.

Боже мой! Ведь это мой нос! Следовательно, и мой рот. Следовательно, и я ем ртом?!

Я со злостью подношу ложку к уху и начинаю тыкать вилкой в нос.

Ухо — ничего. Носу больно. Я поворачиваюсь затылком к еде и лицом к слуге.

— Послушайте, — говорю я слуге, указывая на свой череп, — он хочет вина!

Слуга смотрит на меня с участием… Однако — приносит вино.

И от вина мои мысли принимают более естественное, даже несколько смешливое направление.

Вдруг я ясно вижу, что это не люди, которые обедают, а звери. Тысяча зверей и животных, которых привели сюда кормить.

Я так уверен в этом, что обращаюсь к сидящей рядом со мной даме со словами:

— Госпожа корова! Вы давно из Холмогор?

Но дама багровеет и кричит на весь ресторан:

— Как вы смеете? Я служу в оперетке. Я не какая-нибудь…

…Возлюбленная моя!

V

Автомобиль мчит меня в зоологический сад.

Чахлые деревья. 30 копеек за вход. Пожелтевшая трава.

У клетки большого зверя стоит маленькая девочка в порванном платьице и с голодным личиком.

Гордый человеческий детеныш!..

И большой зверь не делает зла маленькой девочке, как часто делают маленькие звери большим девушкам…

— Милый! — шепчет девочка.

— Милая! — хочет прошептать зверь, но не может.

Вот и львы. В клетке! Как они смеют сидеть а клетках, раз они львы!

А вот и орлы. Тоже в клетках? Товарищи! Разбейте оковы…

Было тяжело смотреть, и я пошел к выходу.

Вдруг откуда-то из глубины сада пронесся громкий странный крик.

Иеремия, Иов, Амос, Исаия — что значит их благородный гнев в сравнении с этим криком?

Это кричал зверь. Он проклинал…

Проклинал город, галстухи, автомобили, носовые платки.

И все как бы рушилось вокруг меня! И встали из гробов какие-то гигантские окровавленные тени.

И небо заволокло туманом. И зверь оказался не зверем, а рыбой…

— Послушайте! Послушайте! Что же это такое! — схватил я за плечо своего соседа, лицо которого, как зеркало, отразило мое побледневшее, искаженное болью лицо.

— Он каждый день так! — сумрачно ответил сосед.

Ах, зачем они льют мне на голову холодную воду?!.

…Возлюбленная моя!

Федор СОЛОГУБ

Навьи чары

Глава первая

I

Беру человека, живого и крепкого, и творю из него яичницу, ибо я — Сологуб.

Беру сладостную женщину и раздеваю ее всенародно перед светлым ликом Пламенного Змия, ибо я — поэт.

Я — Дмитрий Цензор. Я — почти Годин.

С чего начну?

Начну с середины. Начну с конца. Вовсе не начну или брошусь в Юнг-Фрау, в реку Миссисипи. Но лучше начать с того, что красиво и приятно, что купается летом и носит юбку. Начнем с женщины.

И вот они купались.

Они купались, и тем не менее они были наги и мокры, и звали их Елисавета и Елена. Они плавали вдоль и поперек реки, прекрасные, как две миноги.

А желтый Дракон целовал их розовые тела и ругал себя:

— Ах я телятина! Не захватил фотографического аппарата.

Но утешал себя:

— Завтра обязательно попрошу у Марса кодачек и сфотографирую их.

Девушки были прелестны. Пухленькие, розово-желтые, черноволосые, загадочно-страстные.

Но говорили они о приват-доценте, недавно поселившемся в городе Скородоже, Георгии Сергеевиче Тфиродове.

Тфиродов был химик и вообще странная загадочная личность.

Все на свете кончается, даже купанье молодых девушек. Вышли. Как-то вдруг. На землю. На воздух. На. Подножие неба.

II

Постояли. Нежились лобзанием Змия. В. Купальню. Стали одеваться.

Елисаветин наряд был очень прост. Чулки и соломенная шляпа.

Елена кроме чулок и шляпы носила пояс с перламутровой пряжкой. Она любила одеваться.

Наконец оделись, пришли домой. Поссорились с братьями и пошли гулять. Пошли по направлению к усадьбе Тридорова. Их влекла туда судьба и любопытство. Но шли они сами. Волновались.

— Надо вернуться!

В кустах у изгороди послышался тихий шорох. Кусты раздвинулись. Выбежал бледный мальчик. Открыл калитку. Исчез.

— Недотыкомка! — сказала Елисавета.

Елена незаметно перекрестилась. Громко сказала:

— Если это нежить или нечисть, то очень интересно… Ах, как интересно!

Пошли вперед. Наконец перед ними открылась небольшая прогалина. На ней было много детей. Разного