Александр Белокопытов - Своя рыба и река
- Что? - спрашивает, тоже кричит. - Тихо едем? Сейчас прибавим!
И еще газу прибавил, чувствую, до предела. Взревел мотоцикл, как резаный, и понесся, пошел вразнос... Володьке хорошо, он хоть глазами смотрит, а я в полной темноте гибну, прощаюсь с жизнью! Ну, все, думаю, хана и амба, дядя Федя, отвоевал ты свое, отрыбачил, угробит тебя дружок по-соседски, купился ты, дурак, на дармовщину. Пока ехали, несколько раз я с жизнью прощался.
Так и доехали, я - в полной темноте. Когда слез, ноги не держат. Ну, слава Богу, живой. Шлем снял и сразу из космонавта опять в человека превратился. Хорошо. Раз жив - значит не помер.
А озеро Бирюксинское у нас - громадное, почти море, ни за что его за раз не обозреть. Только сейчас от него один пшик остался, - вода ушла, одна яма, котловина страшная чернеет, где лужи, где озерца поблескивают, и прежнее русло речки оголилось...
Поглядели мы вначале на дамбу, на будку сторожевую, не видать ли врагов?.. Володька-то хитрый, со стороны горы подъехал, от кустов, нам все хорошо-о видно, а нас самих - нет, мы как бы еще не подъехали с визитом... Ага, видим будку, легковую машину, грузовичок и человечек одинокий болтается... Ну, значит, все, пьяным-пьянешеньки ильи муромцы, спят впокатную... А как же им не выпить? Что ж они не люди, что ли?! Что ж это за сторожа такие, если не выпимши? У нас так не бывает. А уж когда рыба пошла, тут без стаканчика никак не обойтись, тут на неделю всяко заряжайся.
Проверили мы сторожей, у тех - полный порядок, хорошо, стали озеро обозревать... Видно людей-то! Люди тут как тут. Переползают, копошатся фигурки серенькие... А на берегу, в кустах - нам-то хорошо видно легковушки и мотоциклы торчат. Дураков-то нет. Народ приехал грабить награбленное. Пролетарий - всегда прав.
Володька задвинул мотоцикл в куст.
- Ну, Иваныч, - говорит, - пойдем что ли, помолясь...
На мне кеды для удобства, - кругом же грязь непролазная, все одно мараться, - на нем старые ботинки, зимние.
- Пошли... - говорю.
Тронулись мы в путь... Шли, шли, рыбы пока не видать, мелочевка дохлая попадается, а грязи с илом много вокруг, топко, где по колено проваливаешься, где по пояс... Володька скоро без ботинок остался.
- Иваныч, - кричит, - твою мать, я ведь без обуви остался!
Стал шарить в следах, рукой по плечо залез - да где там! Весь только перемазался, изматерился. Что делать? А ничего, так идти, босиком. Мы зачем приехали-то? За рыбой.
Так и покандыбали дальше, я - в кедах, он - в носках. Чертыхается, вскрикивает, больно ногам-то, колет их почем зря осочина да корни... Наконец, до первой хорошей лужи добрались, есть в ней рыба, и крупная, только все уже - готовая, на боку и кверху пузом плавает. И вороны тут же, падки на добычу, расклевывают рыбу и нас не боятся. Обнаглели.
- Брать то будем, что-ли? - шепчет Володька, сам дышит тяжело, устал уже.
- Кого брать-то, Вова? - отвечаю, - она же - кирдык.
Ладно, пошли дальше... Много не прошли, мужика знакомого ветретили. Глядим, кто-то навстречу ползет, весь перемазанный, как черт, мешок за собой тащит... Пригляделись, вроде знакомый, однако, Митя-Матюжок шевелится, ползет на карачках... Володька к нему:
- Ты что ли, Митя?
- Я, а кто же, какой дурак еще сюда полезет, - Митя сел и улыбнулся. Вот только напарника потерял, за рулем-то - он, не знаю теперь на чем домой добираться...
- Рыба-то есть? - насел на него Володька.
- Где-то есть, где-то нет... - стал уклончиво отвечать Митя, не хочет, чтобы мы тожe нашли, хочет, чтоб без рыбы остались.
Я толкнул Володьку: пойдем! С Митей как начнешь говорить, так целый день проболоболишь и все без толку.
Мы вперед пошли, себе промышлять, а он с добычей в сторону берега пополз...
В общем, шатались мы еще никак не меньше часа, пока свою ямку с рыбой не нашли, точнее - ямину. Володька обнаружил. Он глазастый. А мы уже поодаль друг от друга топали, чтобы побольше пространства охватить, жадность-то, она же вперед человека родилась. Слышу, свистит мне потихоньку, маячит... Я подошел. Глянул, правда, есть чем нищему разжиться. В яме-то от рыбы - темно, так их много, сердешных, стоят спина к спине, в плотном строю как солдаты... И деваться некуда, - они ж в западне. Раз, один перевернулся, сверкнул золотом - карп зеркальный, раз, другой тяжело всплеснул, вздохнул шумно - сазан. И все крупные, как на подбор, крупнокалиберные... А что не погибли еще, не сварились в тесноте на солнце, так это, значит, родник снизу бьет, продувает кислородом... Не знаю, какие у меня глаза, а у Володьки по семь копеек старыми деньгами.
- Ну что берем, что ли? - очнулся он.
- Дают - так бери, - махнул я, скомандовал. - Мы зачем ехали-то?..
Бултыхнулся он в яму и давай воду баламутить, арестовывать всех подряд. Как засунет им пальцы под жабры, как вымахнет из воды - и мне, в загребущие руки. Да такие красавцы все, что брать жалко!
Быстро мы управились с двумя рюкзаками, набили под завязку, а их там еще столько же осталось. Володька разошелся:
- Эх, дураки, - говорит, - еще посуды-то не взяли, вот остолопы!
А я смеюсь сквозь слезы:
- Погоди, эти бы посуды вынести, - рюкзаки то неподъмные получились, по полцентнера примерно.
Вылез он, впряглись мы в лямки не хуже бурлаков, и где на четвереньках, где как, стали выбираться... А тут уж кто как сможет, извини, друг разлюбезный, каждый за себя. Не буду много описывать, одно скажу: слишком долго было, трудоемко и каторжно. Активный отдых в натуральном виде. И все бы ничего, только Володька начал быстро сдавать. Выдохся до предела, глаза кровью налились, шатает его, ведет во все стороны... Нy, не держит человек вес! А я уже хорошо его обошел, думаю, свой сброшу - ему помогу. Слышу, шумит:
- Иваныч, я тут, однако, тону!
Бросил я свой рюкзак и к нему... Точно, гибнет Володька, одна голова и руки торчат, попал в болотину! Нy, выволок я его кое-как из ямы... Сел он, рухнул на задницу, головой мотает.
- Все, не могу больше... - шепчет, губы запеклись, как у роженицы, хрен с ней, с рыбой!
- Выбрасывай половину, иначе сами погибнем, - я уже к нему приказным тоном обращаюсь, а ну, если сердце лопнет в груди?..
- Как это выбрасывай?! Я зачем ехал-то! - ополчился он на меня. Сил у самого нет, а ты, гляди, кусается!
Ладно, вывалил маленько, зубами скрипит, чуть не плачет...
Когда к мотоциклу вышли, уже смеркаться начало, темнеть...
- Ловко, - говорю, - Вова, обернулись, мухой.
Он молчит. Отмалчивается. Мотоцикл выкатил - стали примериваться, садиться. У меня рюкзак - сзади, у него спереди, на руль. Просела мотоциклетка чуть не до самой земли, ну все, думаю, теперь уж точно не доедем. Но - нет, завелась тарахтелка, тарахтит потихоньку.
- Ты фару-то включи, - говорю, - глаз-то свой, а то кроме темноты, ничего не видно.
- Так она у нас проклятая не работает, я же рассчитывал засветло обернуться...
Ну, нам уже теперь терять нечего, так и поехали, на ошупь... Я даже и в шлем наряжаться не стал, он мне без надобности. Продел его на руку и все. Пусть голову ветром обдувает. Едем, ковыляем потихоньку, - ночь, звезды, хорошо, голову ветром обдувает... Со всех сторон нас родина приветствует, своих сынов, и ни одной живой души не видно. Домой добрались уже по полной темноте. Нy, ничего, мы с Володькой на родине каждый бугорок и ямку знаем, и наощупь доедем, не пропадем. А уж как мотоцикл выдержал, - не знаю, он же весь на проволочках, на соплях, - но допер.
Я свою рыбу в бочку вывалил, водой залил, завтрa разберусь. А жене моей - жена у меня тогда еще жива-здорова была - сильно от меня дух рыбацкий не понравился, запашок. Знатный запашок, да что там запашок - вонь адская! Я же весь в рыбьей чешуе, в слизи, и насквозь болотиной пропах, донной гнилью, а она такая едкая, зараза, только после третьей стирки выветривается. Скинул я с себя одежду, замочил в баке, а сам пошел в баню, обмылся. Вышел- на человека стал похож.
Утром поглядел в бочку, а она, рыба, вся живьем-живехонька, вот какая живучая оказалась. И что мне с ней делать прикажете? Пошел по соседям раздавать... Раздал. Все довольны. А что он со своей сделал, не знаю. Только разговоров потом на полгода было. Я за этo мероприятие на медаль шел, а он, точно, на орден метил.
Так мы с Володькой и отличились, разбогатели за один раз, в дамки вышли. Только я на такие рыбалки больше не ездил. Не мое это дело. Хватило одного раза.
О ПЕСКАРЕ, О МУЛЕ И ДРУГОЙ ВАЖНОЙ РЫБЕ
Река наша славная Каменка с гор течет, оттуда ее начало, может, с ледников самых... И всегда она рыбной была. Рыбной и глубокой. В иных местах даже дна шестом достать не могли. Вот какие глубины были. А уж рыбы какой только не было! И карпы-карпищи, и налимы, и щуки, и лини - да такие, что ни приведи господи! - с лапоть, не линь - а кусок золота, и таймени с таймешатами, и хариус. У нас горная рыба и равнинная всегда в добром соседстве уживались. А такое редко бывает. Потому, что село наше в самом ловком месте стоит, в предгорье. Только что стерляди одной не было в Каменке, а так, считай, всякая обитала.
