Алексей Ивакин - Кактусятина. Полное собрание сочинений
Журналистка это знала, поэтому чуть нагнулась.
— А как вы сейчас пишите?
— В основном сидя, — барственно откинулся Кактусов, не подымая взгляд выше журналистской шеи. — Поэтому мне пришлось приобрести антигеморроидальную подушку.
Барышню этот пассаж впечатлил. Она поморщилась. Но взгляд не отводила:
— А как вы стали печататься?
— Я очень понравился редактору. Ну, не я лично, а мои романы. Он был в восхищении. Особенно на стадии подписания договора.
— Ваши советы начинающим писателям?
— Всегда пишите трезвым! — сказал Кактусов и еще хлебнул пива. — Иначе кончите как Хэмингуей!
Журналистка хмыкнула и порозовела:
— Каковы ваши творческие планы… на сегодняшний вечер?
— Эмн… — растерялся Кактусов.
Так-то его ждала дома муза. Они договаривались провести вечер вместе. Собирались родить девятую главу пятого тома «Кактусианы»…
Он сглотнул тягучую слюну и нервно забарабанил по столику.
— Понятно… Муза к вам всегда приходит неожиданно, да? — журналисточка затягивала его в свои васильковые омуты нежно, безнадежно, безнадежно, нежно, снежно…
Кактусов совершенно неожиданно начал царапать вилкой стихи на столешнице.
Фея пера осторожно коснулась его ногой, пытаясь вывести из творческой нирваны. Это у нее получилось. Но наоборот. Кактусов стал терять сознание…
И проснулся от тычка локтем под ребра.
— Опять порнуха снилась? — сонно пробурчала муза под боком.
Кактусов только вздохнул в ответ.
— Сходил бы… В девятую главу бы посублимировал… Все полезнее, чем фигней всякой заниматься… — муза отвернулась и захрапела.
А Кактусов пошлепал на кухню. Выпил стакан холодной воды. Потом надел трусы и сел за компьютер. Утром благодарные читатели на Самиздате плакали, но читали девятую главу пятого тома «Кактусианы»…
Писатель Кактусов и яой
Однажды у писателя Кактусова закончились сюжеты. Совсем. Даже старые и затасканные. Даже в холодильнике было пусто. И лишь пятьдесят грамм коньяка грели душу. Он ходил вокруг него как голодный кот в раю колбасного отдела. Облизнулся. Поднес бокал ко рту. Понюхал. Едва не потерял сознание. Выпил. Словно кот пробежал мягкими лапками по пищеводу… Впрочем, нет. Кот тихо спал на кресле.
Мир из черно-белого превратился в цветной.
Но сюжеты не появились.
Кактусов горько вздохнул.
И тут зазвонил телефон.
Он взял трубку.
Звонили из женского журнала.
Если бы Кактусов не лежал, он бы упал. Но он лежал, что было его основным времяпрепровождением, когда он не сидел. А сидел он редко…
Редактор гламурного глянца предложила ему вести рубрику яоя.
Кактусов не знал — что это такое. Но, на всякий случай, согласился подумать.
А потом полез в Интернет.
Когда узнал — долго и громко матерился. Сначала сам по себе, а потом продолжил в телефонную трубку.
Редактор долго молчала, слушая брутальные изыски Кактусова, а когда он выдохся — назвала сумму.
Кактусов сразу захотел еще коньяка. Попросил время «наподумать». Потом оделся, сбегал за пивом и сигаретами, перезвонил и согласился. Но под условием псевдонимности. Псевдоним придумали хитровыкрученный. Чтобы никто не догадался. Афиногения Гетерова.
А потом заплакал.
Плакал долго. Целый месяц. Плакал и писал о том, как нежные прикосновения японского мальчика будят на ранней заре другого японского мальчика. Как потом они целуются, как…
Иногда Кактусова рвало. Впрочем, он успевал добежать в «комнату созерцаний» и клавиатура не страдала.
Но он терпел.
Терпел, плакал и писал дальше.
Иногда у него яойно болела основная эрогенная зона. «Геморрой» — надеялся Кактусов и продолжал преодолевать себя. Природа что хочет — то и творит. Иногда такое…
«— Прости меня, мой месяц, — шептал он ему, — но я должен родить сына, но сам не могу. И ты не можешь. Но царство требует наследника… Он уткнулся в плечо любовника и нежно захныкал. — Ты мой, только мой, Прости, что я пересплю с ней. Помни — твоя простата- моя простата! Мой яой — твой яой!»
Через две недели после начала работы ему начали сниться кошмары. Большеглазые япончики грустно смотрели широко открытыми глазами прямо в его глубокий яой. Он кричал и просыпался, пугая кота. Кот седел и думал о мести. А когда придумал — отомстил. Мстя была ужасна.
Однажды ночью, когда Кактусову ничего не снилось, кот забрался к нему на самое теплое место. Которое находится с другой стороны яоя. Подремать и помурлыкать. Кактусов заорал так, что в стенку забарабанили соседи. После того, как кот об эту стенку шмякнулся. С тех пор кот избегал Кактусова, а Кактусов — кота. Писатель почему-то стеснялся смотреть коту в глаза.
Когда цикл рассказов был закончен — Кактусов перестал выпивать и ушел в запой. Правда перед этим отправил в журнал свои творения.
Журнал был обеспечен материалами на год вперед. Кактусов же деньгами на целый месяц.
Читательницы плакали, но читали гламурненькие рассказы о нежной мужской любви, не подозревая, что небритая «Афиногения Гетерова» стоит, попыхивая перегаром, в той же очереди за сосисками для кота, что и они.
Писатель Кактусов и новый год
Однажды, у писателя Кактусова наступил Новый Год. Наступил внезапно и неожиданно. Как, впрочем, это всегда и бывает. Только что было тридцатое декабря — а вот на тебе — уже и тридцать первое. Делать нечего. Придется праздновать.
Пришлось начать прямо с утра. Потому как и аську, и скайп, и даже телефон завалили елочками из буковок. Типа перешли всем свои друзьям — и будет тебе счастье. К полудню Кактусов был так зол на елочки, что даже пнул кота. Кот немедленно нагадил на одеяло. День задался сразу.
Тогда Кактусов засунул одеяло в машину и стал готовить всей семье — себе и коту — праздничный ужин, злобно ворча про себя — «Чтоб ты издох, мохнатое чудовище!»
Кот ему думал в ответ: «Сначала пожру! А там видно будет…»
Ужин готовить было очень трудно. Потому как, кроме пельменей, в морозилке ничего не было. Даже водки. Пришлось выбираться на улицу.
В магазине ему продали гнилые мандарины, курицу (вроде нормальную) и бутылку водки — паленую, если можно! И сок. Ой, блин. Еще коту «Вискаса»… Он же любит коту отдаваться…
А потом Кактусов стал готовить курицу. В духовке. Отфистинговал ее грецкими орешками, жареным луком, тертой морквой и вареным рисом и стал ждать. Потом вдруг понял, что надо поджечь газ. Поджег. Пошел пить водку с телевизором. А больше и не с кем было. Кот-то спрятался. А в аське никого не было. Даже редактора.
Налил водки. Выпил, чокнувшись с телевизором. Там какие-то скоморохи изображали новогоднее веселие и пучили глаза. За деньги. Кактусов выматерился и переключил на другой канал. Там были те же с теми же.
— Ну, йо… — огорчился Кактусов. И переключил еще раз, потом еще раз и еще. Пучеглазые были везде. Петя с огорчения хлобыстнул еще пару стопочек и вспомнил, что не засувал в курицу чернослив. И побежал на кухню — проверять. Курица к моменту проверки зачем-то подгорела.
— Тьфу! — злобно вспомнил куриную мать Кактусов. И вытащил угольки из духовки. Все же телевизор — это зло!
Кот сделал вид, что ему все равно. А сам возмечтал о хорошо прожаренных курячьих костях и хитро посмотрел на Кактусова. Писатель же возвращался к телевизору с ножом. И банкой консервированных ананасов. Надо же чем-то закусывать! Не шпротами же. Шпроты они бывают такие противные… Когда не калининградские.
А когда вошел в комнату, там уже с ним разговаривал президент. Из телевизора.
— Ну что же ты, — укоризненно сказал Кактусов телевизору. — Потерпеть не мог?
И уселся на кровать, внимательно слушая телевизор. Оттуда на него смотрел САМ. Смотрел укоризненно и строго. Как бы ожидая, когда же Кактусов внемлет государственной мудрости. САМ держал бокал с чем-то желтым и пузырящимся. По экрану скользил нарисованный снег.
— Дорогие россияне! — строго сказал САМ.
Кактусов махнул водочки и ответил, пьяно осмелев:
— Ты нам дороже обходишься так-то!
— Прошедший год был нелегким. Не простым…
— Это у тебя-то? — изумился Кактусов. — А у нас тогда каким?
— Но мы его пережили…
— Вы-то да, пережили. И не только год пережили, вы там скоро всех нас переживете! — озлобился Петя.
— И входим в Новый Год с мечтами и планами…
— Да вы там замонали в нас входить! С мечтами, планами и прочими депутатами!
— Я хочу поздравить вас…
— Я вот тоже тебя хочу… Не поздравить!
И тут САМ не выдержал. Он отвернулся в сторону и сказал:
— Ну, слушайте. Я так не могу. Я устал! Я ухожу! Пусть этот сам проповедь — тьфу! — пожелания народу читает! — и указал толстеньким пальцем на Кактусова. В глазах САМого загорелся злобненький огонек. А по лбу побежала бегущая строка: «Ну что, ругал меня, да? Теперь сам отдувайся!» И исчез.
