Виктор Шнейдер - Ближнего твоего
- Переселение душ - лажа. А пиво - дрянь, разбавленное, для этого замечания Саня даже не изменил тона, оно так и прошло в общем богословном потоке.
- Конечно, если душа вообще существует, то на нее распространяется и такой всеобщий закон, как закон сохранения. Значит, вся душа или какие-то "душевные атомы" после моей смерти так же куда-то переходят, как и атомы тела. Но если эти мои элементы и достались мне от какого-нибудь венецианского дожа...
- У тебя типичная мания величия - не преминул вставить Сид. - В прошлой жизни ты определенно был холопом.
- Спасибо. Так почему я должен считать собой того дожа (или того холопа), от которого мною усвоены молекулы души, а не эту воблу, белки которой переварятся и тоже станут моими? Ни память, ни условные рефлексы - привычки, то бишь - меня не роднят ни с тем, ни с этой. Таким образом, заботу о том, чтобы в раю жил кто-то, может быть даже похожий на меня характером, но не связанный ни родственными, ни дружескими узами я считаю просто... Переселение душ, Олежек, вещь непроверяемая, а я, как естествоиспытатель, считаю опыт критерием истины.
- Какой ты естествоиспытатель? - скривился Олег. - Бывший будущий ученый. Три года назад ты пошел в техвуз, потому что не брали в университет, я понимаю. И неужели ты за столько времени не осознал еще, что будешь рассчитывать диаметры трубопроводов и аппараты с мешалками?
Он не должен был этого говорить. Фришберг почувствовал, как напряглись его скулы и подбородок, но из-за бороды этого, к счастью, не было заметно. Лицо Сани не обладало вредным свойством краснеть или бледнеть от внутренних переживаний, а глаза - "зеркало души" - он вперил в видак в противоположном углу зала. Так Кошерский и не заметил, как в мгновенье ока нажил себе врага. Он преспокойно продолжал дискуссию и добивал восьмую кружку:
- В этой жизни ты не помнишь прошлой, в будущей не будешь помнить этой, но после того, что кришнаиты называют Освобождение из материальных цепей...
- Из цепи материальных перерождений, - уточнил Сид. - В материальных цепях сидят осторожники, да и то уже нет. Не те времена, батенька!
- Как тот бессмертный духовный ты будешь помнить и эту жизнь, и прошлую, и все остальные и воспринимать их как свои приключения... Правда, довольно страшные. Короче, воспринимать себя тобой... в частности, и тобой, только очень счастливым.
- А что ты скажешь про демографический взрыв? Народу все больше, а душ - столько же? - Саня выглядел все столь же поглощенным спором, но говорил, на самом деле, не задумываясь. Мысль его рыскала в других дебрях, и как охотник кричит собаке: "След! След!",- так и Фришберг подгонял свою мысль хлестким призывом: "Месть! Месть!" Есть выпады, которых он не прощает...
- Как ты не понимаешь?! - воскликнул Сид. - Души, как амебы, умножаются делением. Поэтому в наше время стало так много мелких душонок!
Кошерский расхохотался и зааплодировал, но не счел шутку исчерпывающим ответом:
- Ты уверен, что поголовье не именно людей, а вообще живых организмов на Земле стало больше, а не меньше? А если посчитать еще и другие планеты? Да и новым душам, в конечном счете, почему бы изредка не возникать?
- Ты себе противоречишь. Если новые возникают хоть изредка, как ты можешь утверждать, что у меня за спиной хвост перерождений? Может я и есть такой новоиспеченный?
- Должна же быть какая-то иерархия и путь к прогрессу! Новички, я думаю, начинают с лягушек.
- Слушай, если ты во все это веришь, - не без раздражения сказал Саня, - то почему ты ешь шашлык, пьешь пиво и спишь с Юлькой?
На последнем слове, на имени, тон его неожиданно помягчал. Олег в душе усмехнулся: слепой бы не заметил влюбленно-глупого поведения Фришберга в Юлькином присутствии, и оно Кошерскому льстило - мысль о ревности не приходила в его рабовладельческую голову. Но сейчас он ошибся. Не из-за того изменился Санин тон, о чем думал писатель. Охотничья собака учуяла след.
- Ну, Саня, что я могу тебе ответить? Во-первых, мне еще не надоело кувыркаться в этом мире. Во-вторых, выполнять все законы я все равно не в силах, а выполнять половину или ни одного - разница непринципиальная. А если уж на то пошло, почему ты, такой ярый атеист, не ешь свинины? Шашлык, между прочим, очень вкусный, а ты рыбные кости уже третий раз обсасываешь.
- Вообще-то, не такой уж я атеист. Хотя, наверное, был бы, если б не заставляли со школы. Просто я уже объяснял, в учение о шхине я верю охотнее, чем в сказку про яблочки из Эдема, в учение о параматме - готовнее, чем в пасущего коров Бога, в учение о непротивлении злу - больше, чем в то, что распятый и проткнутый чувак еще что-то... Слушай, - прервал вдруг Саня сам себя, - у тебя есть телефон Юзика Раскина?
- Нет, откуда?
- А, жалко... А Аньки Юсуповой?
- А ее вообще не знаю. Ты с чего вдруг?
- Разве не знаешь? А Жоржа?
- Сейчас, погоди, посмотрю в записной книжке.
- Я так помню! - встрял Сид. - Пять-пять-три...
Но тут он почувствовал на своей ноге тяжелый каблук Фришберга и растерянно потер подбородок. - Хм... Дальше забыл. Старость - не радость.
- Дай я сам посмотрю. - Жестом, не терпящим возражений, Саня вытянул из рук Олега книжку и стал ее листать.
- Ты где смотришь?
- Как где? На "Ю": Юрий.
- Он не Юрий, а Георгий, во-первых, и я записываю всех на фамилии.
- Ах, вот оно что, - удивленно произнес Саня, перелистнул страницу, мельком глянул в нее и вернул книжку хозяину. Незнамо с чего, он весь светился радостью.
- А зачем тебе вдруг? - спросил Олег.
- А черт его знает... Может, забегу после пивной... А что до свинины, то это требование, конечно, Талмуда, но именно тот случай, когда оно не религиозное, а философское.
- Враки, это требование Торы.
- Да, но объясняет его только Талмуд. Знаешь как?
- Не помню. Мусульмане - те в память о какой-то войне, когда вся их армия потравилась.
- Правильно. У иудеев - интереснее. Запретить, говорят, с тем же успехом можно было говядину, а свинину разрешить. Просто человек должен осознавать свое отличие от животного хотя бы в том, что он может есть не все съедобное, точнее может не есть все съедобное, которое видит.
- Не убедительно.
- Пусть так. Тогда выдвигаю еще одну причину. Когда кришнаиты, к которым ты сегодня примкнул... Кстати, зачем тогда писать о Христе?
- Вот если бы я был истым христианином, тогда бы я о нем и вправду не смог писать.
- А, ну-ну... Так вот, когда они предлагают пищу Богу, или когда хасиды читают браху, физиологический процесс пищеварения обретает какой-то духовный смысл. Пойти в публичный дом или переспать с любимой девушкой - физиологически одно и то же, но до первого я никогда не опущусь, а второе считаю высшим кайфом в жизни... Почти.
- Почти?
- После кайфа победы, - хмыкнул Саня, как обычно, не слишком членораздельно. - То же с едой. Но говорить: "Любимый Кришна, похавай щей", я не могу - слишком скептичен. Мне смешно. Я знаю, что никто на самом деле моих щей есть не будет.
- Что, такая гадость? - осведомился Сид.
- Из богов, идиотина. А забота ежедневно трижды-четырежды, не считая перекусов в институтской столовке или здесь, не съесть бы то, что мне бы и не вредно, и вкусно, по единственной причине - Богом запрещено, почти заменяет молитву. И... возвышает, что ли. Слушай, Олег, я не знаю, как это объяснить. Вот есть у меня знакомый... Кстати! - заорал вдруг Фришберг и хлопнул себя ладонью по лбу, - ты же просил богослова! Поехали немедленно!
- Ты что? - забеспокоился Олег. - А завтра нельзя? Мне через полчаса вылетать, как пробка из бутылки...
- Завтра он уезжает. Будто ты не можешь позвонить и извиниться? - Саня уламывал писателя долго и горячо. Романист Кошерский прекрасно понимал, что без этой встречи ему не обойтись, но Кошерскому, которого ждала Юлька, было трудно решиться. Пусть творческой его фантазии не хватало представить, как она ждет его к четырем, потом ждет с четырех, наряженная, накосмеченная, приготовившая специально к его приходу что-то такое удивительно вкусное, и как будет потом весь вечер реветь от обиды, пусть воображение Олега простиралось только до телефона-автомата и рисовало один только разговор - спокойный, почти веселый: "Я не обижаюсь... Нет-нет... Конечно-конечно... Я все понимаю...", но этого было более чем достаточно, чтобы сковать всю решимость Кошерского.
Но тут в разговор вмешался Сид. Вдруг отбросив шутовскую маску, он даже в голосе, кажется, переменился:
- Олег, я не стану тебя убеждать. Ты сам все прекрасно знаешь. Только скажи: тебе дей-стви-тель-но на-до ехать?
Саня никогда не мог постичь метод Сида. Почему то, что он, Саня, вынужден хитро выведывать, Сиду люди охотно выкладывают сами? Почему то, что сделать Саня вынуждает людей с огромным трудом, употребляя всю свою силу и изворотливость, для Сида делают просто так? Почему на его, Санино, красноречие Кошерский не клюнул, а после простой, как топор, фразы Сида пробормотал: "Да, ты прав",- и понуро побрел звонить Юльке. В любом случае, спасибо ему за поддержку.
