Сергей Прокопьев - Швейцария на полкровати (рассказы и повести)
- Падла! - кричал Лехе. - Пошел в пим!
- Фильтруй базар! - шутливо успокаивал друга Леха и задабривал, подсыпая в кормушку корм. - Ешь свою хренотень!
Фаня отказывался. Изредка поклюет самую малость...
Даже на сигареты не реагировал и на пиво не падал коршуном с небес.
Лехе, что там говорить, некогда было вокруг Фани скакать-угождать, Катю обхаживал все свободное время. А когда, без ума счастливый, на руках внес ее в фате в свое жилище, Фаня сказал: "Ёксель", - и упал замертво на пол.
Вот такая была, ексель-моксель, любовь-сирень.
ТЕМНЕЧЕНЬКО
- Ой, темнеченько! - стенала Антоновна соседке. - Тимофей кончается. Семый день капелюшечки не ест, пластом лежит. Ой, темнеченько, люблю ведь его как смерть.
Тимофей был Антоновне не сват, не брат, даже не зять с мужем. Тимофей был котом. Но каким! Такого днем с огнем по всему свету ищи - только батарейки в фонарике садить. Как будто из лауреатов кошачьей красоты свалился однажды на крыльцо. Шерсть исключительной пушистости и до голубизны дымчатая, на шее белый галстучек, глаза зеленые...
- Ну, и околеет, - бросил муж на причитания Антоновны, - невелика персона. Возьмем нового. У Протасовых кошка через день с пузом. Убивался бы я по каждому шкоднику. По мне бы кто так убивался...
- Тебя-то бульдозером не сковырнешь...
- Ага, по весне вона как скрутило.
- Дак горло дырявое, то и загибалси!
- Че горло, когда желудок прихватило.
- Выжрал какой-нибудь порнографики из киоска...
- Тебя переговорить - надо язык наварить! - махнул рукой муж.
- А нечего спориться...
Антоновна пошла в закуток, где лежал кот.
- Тишенька! Тиша! - склонилась над умирающим любимцем.
У того не было силушки даже глаза приоткрыть. Всегда подвижный хвост лежал мертвой палкой. Ухо безжизненно завернулось. Шерсть свалялась, как у помоечной собаки. Нос горячий.
Антоновна пошаркала с горем к ветеринару, который не выразил ни малейшей радости, завидев бабку.
- Я по кошачьим не специализируюсь, - прервал просительницу на полуслове.
- Как это? - удивилась Антоновна. - Все одно скотина.
- Ты ведь не идешь к зубному, если возник гинекологический вопрос?
- Слава Богу, этот вопрос отвозникался. И во рту протезы. Ты мне, родненький, Тимофея полечи.
- Сам оклемается. Кошки живучие.
- Дак ведь это кот. Пойдем осмотришь, я заплачу, не сумлевайся.
Летом ветеринар поклялся с Антоновной дел не иметь. Она ухитрялась никогда деньгами не рассчитываться. Скажем, такса опростать поросенка от мужской нужды - 50 рублей. Жадная бабка вместо наличности то кусок сала старого всучит, то бутылку некачественной самогонки. У ветеринара своего сала - хоть через забор кидай, и что бы он сивухой при его должности давился? А язык деревенеет категорически отрубить: деньги давай! Будто гипноз анестезирующий подпускала Антоновна. Потом, возвращаясь домой, ветеринар плюется в свой адрес: зачем брал?
- Ты к Степаниде сходи, - отфутболивая настырную бабку, посоветовал поросячье-коровий доктор.
Степанида жила знахарством. Шептала, заговаривала, травничала.
- Кота тащить не надо, - отказалась от осмотра слабоживого пациента Степанида. - Еще оцарапает. Фотография есть?
- Моя?
- На кой мне твоя? Кота!
- Я сама-то лет двадцать не фоткалась.
- Нашла чем хвастаться, - строго сказала Степанида. - Тогда клок шерсти с живота начеши.
- Чьей?
- Да не твоей же!
Степанида дула на Тимофееву шерсть, шептала над ней, подбрасывала под потолок и внимательно следила за падением. В завершении колдовских процедур завернула клок в бумажку и швырнула в печь. Антоновне вручила пузырек с желтой жидкостью - капать Тимофею в пасть.
- Сколько должна? - спросила Антоновна, не удовлетворенная курсом лечения.
- Десятку.
- С собой нет, - сказал Антоновна, - вечером занесу.
Хотя "с собой" было.
Дома Антоновна набрала в пипетку жидкости из Степанидиного пузырька, пошла вливать целительную влагу в болезного Тимофея. Того в закутке не оказалось.
Сердце Антоновны оборвалось в нехорошем предчувствии.
- Где Тиша? - трагически спросила мужа.
- Где-где, - грубо прозвучало в ответ, - в гнезде! Околевать, поди, уполз. Они, как сдыхать, завсегда уходят из жилища.
- Ой, темнеченько! - заголосила Антоновна и принялась жалостливо звать. - Тишенька, Тиша, погоди умирать, полечимся.
Антоновна ходила по дому, заглядывала во все углы. Тимофея нигде не было.
- Ой, темнеченько! - вышла в сени.
Через минуту оттуда раздался истошный крик:
- Ах ты, тварь! Ах ты, скот! Убью-ю-ю!!!
В поисках околевающего любимца Антоновна заглянула в кладовку. Где страшно зачесалось схватить дрын потяжелее. Под потолком висело полтуши неделю назад забитого бычка. На ней, намертво вцепившись когтями, распластался Тимофей. Он хищно рвал мясо зубами. Добрая часть бычка отсутствовала.
- Заболеешь так жрать-то, - прибежал на крик муж.
- Убью! - кричала на любимца Антоновна.
Тимофей не стал дожидаться смертельного дрына, камнем упал с объеденной туши и резво, несмотря на болезнь, юркнул на улицу.
Антоновна ругала кота, мужа, который низко повесил бычка, оплакивала уничтоженное мясо и думала: платить Степаниде или обойдется?
Платить, по-хорошему, было не за что. Но ведь порчу может навести. Ладно, если на кота-вредителя, а вдруг - на саму Антоновну...
ШВЕЙЦАРИЯ НА ПОЛКРОВАТИ
- Не буду шмутье твое драное стирать! Хватит! - кричала Клавдия. Жадишься денег давать!
- Нету, - бубнил Витя Фокин, мужчина средних лет.
- И на кормежку не ходи! Нашел дурочку с переулочка!
- Твоей фигуре вредно много есть, плывет.
- Как лапать, так пойдет! А тут сразу не топмоделистая! Че тогда квартирантом на полкровати пристроился?..
- Нету денег.
- Не надо было клад сдавать?! - плюнула солью в старую рану Клавдия. И вообще - побаловались и буде, сделай тете ручкой!
- Не возьму тебя в Швейцарию! - обиженно бросил с порога Витя.
- Ой-ей-ей! Напугал козу морковкой! На носу боком ты в нее поедешь!
Витя подхватил узелок с бельем и поднялся к себе, двумя этажами выше. Последние семь месяцев он частенько квартировал у Клавдии "на полкровати". И вот получил от ворот поворот. Или облом, по-современному.
Жил Витя берложно. Однокомнатная квартира была обставлена односпальной кроватью. Выпущенная ширпотребовским конвейером лет тридцать назад, она давно обезножела, горизонт спальной поверхности держали куски шпал.
- Паровозы не снятся? - вышучивала кровать Клавдия.
- Проводницы и стрелочницы, - отвечал Витя. - Вот с такими стрелками.
Проблему постельного белья Витя решал с завидной изобретательностью. Чистая простыня складывалась вдвое. Сначала эксплуатировалась одна половина конструкции, через пару недель - вторая. Затем простыня перегибалась на другую сторону, что обеспечивало еще две смены. С наволочкой такой номер экономии не проходил, посему Витя спал на плюшевой подушке.
Из мебели имелись также гвозди по стенам, исполняющие функции платяного шкафа.
Окна украшали музейных времен занавески с ретро-выбивкой 60-х годов.
Вместо ковра над транссибирской кроватью был прибит флаг. Но не персидский, то бишь - иранский, а швейцарский. Красное полотно с белым крестом.
Вернувшись от Клавдии, Витя лег на железнодорожное ложе. "Зря ей про клад болтанул", - подумал с закрытыми глазами.
Клад был печальной промашкой давних лет. Витя нашел его на кладбище мамонтов. Как эти вагоны с хоботом в доисторически древнем году оказались на кладбище, Витя не знает. Может, стадо ловило дремотный кайф после водопоя. Стояло на высоком, с которого сдувало комаров, берегу, а тут ледник снегом на голову. Не успели толстокожие сообразить, что в природе катаклизм, как перешли в свежемороженую фазу. И мех не спас.
А может, кладбище возникло по другой причине - первобытная скотобойня на данном участке располагалась? Местные, не менее чем мамонты ископаемые, люди с дрекольем, камнями и шестоперами заманивали пропитание с бивнями в ловушки - оврагов кругом немерено, - ломая ноги, срывались простодырные травоеды с кручи вниз, а там уже плотоядно раскочегаривали костер двуногие мясоеды. И вскоре обглоданные кости весело разлетались от первобытной трапезы в разные стороны, создавая это без памятников кладбище. На коем Витя наткнулся на клад, хотя искал вместе с классом доисторический скелетный материал.
Весной, когда бивни и другие останки вешние воды вымывают на обозрение, школьники пошли пополнять свой музей. Поисковый день у Вити складывался из рук вон. Всего одну кость обнаружил, и та из более позднего периода захоронения - собачья. Уже под вечер спустился в овраг и глядь - торчит экспонат. Не собачьего происхождения, без экспертизы видно, от мамонта. Витя хвать-похвать, а кость не вытаскивается из доисторического кладбища в музей. Заметался юный археолог, чем бы подковырнуть находку? Туда-сюда дергается, а под ногами поисков пенек березовый путается. Пнул с досады, чтоб не мешался. На что пенек зазвенел от обиды.
