В. Артемов - Остроумие мир. Энциклопедия

* * *

После смерти одного знатного римлянина, который был обременен ужасными долгами, Август отдал неожиданный приказ — приобрести для него подушку, на которой спал покойный. Конечно, услышавшие о таком распоряжении не утерпели, чтоб не спросить, какими оно вызвано соображениями.

— Очень любопытно, — объяснял Август, — владеть этой подушкой, на которой человек мог спокойно спать, имея на шее столько долгов.

* * *

Один сановник, крепко страдавший подагрой, все бодрился и уверял, что ему становится день ото дня лучше, хотя на самом деле было наоборот. Один раз он хвастливо утверждал, что в тот день прошел пешком целую стадию[3].

— Что ж удивительного, — заметил Август, — теперь дни становятся все длиннее.

* * *

Август охотно сочинял разные вещи и, между прочим, написал трагедию «Аякс», но она ему не понравилась, и он ее стер губкой с таблиц, на которых она была написана. Когда кто-то спросил у него об «Аяксе», он отвечал:

— Мой Аякс умертвил себя, бросившись на губку, — намек на обычный у римлян способ самоубийства: падать на меч.

* * *

Известные комические актеры Пилад и Гикас, жившие в царствование Августа, беспрестанно между собой ссорились, и их распря принимала такие размеры, что ей невольно занималась вся римская публика. Это не нравилось кесарю и он сделал актерам выговор.

— Ты к нам несправедлив, государь, — сказал ему один из них, — для тебя же самого лучше, чтобы публика была занята нами.

* * *

Поэт Пакувий, большой попрошайка, однажды выпрашивал у Августа денежную подачку и при этом упомянул, что, мол, все уже давно болтают о том, что цезарь наградил Пакувия.

— Это вздорные слухи, ты им не верь, — ответил Август.

* * *

В другой раз какому-то военному, который просил награды и при этом уверял, что ему не дороги деньги, а дорого то, чтобы все знали, что он взыскан милостью императора, Август сказал:

— Ты можешь всем рассказывать, что я тебя наградил, а я не стану противоречить.

* * *

Сохранилось также немало рассказов из семейной жизни Августа. Так, Макробий пишет, что его дочь Юлия однажды предстала перед ним в слишком открытом костюме, что не понравилось ему. На другой день она была уже в другом, более скромном одеянии, и Август сейчас же заметил ей, что такая одежда гораздо более пристала дочери кесаря. Юлия нашлась и отвечала, что накануне она была одета для мужа, а теперь для отца.

* * *

В другой раз, войдя к дочери в то время, когда рабыни одевали ее, он увидал на ее одеждах седые волосы; она начинала уже седеть и приказывала своим женщинам тщательно вырывать у нее каждый седой волос. Август спросил ее:

— Скажи, что ты предпочла бы: быть седой или быть лысой? Юлия отвечала, что лучше желала бы поседеть.

— Так зачем же ты позволяешь своим служанкам делать тебя лысой, вырывая твои волосы?

* * *

Очень остроумна проделка одного греческого поэта, поднесшего Августу свои стихи. Август все не принимал его стихов и не награждал его, и так повторилось много раз. Однажды, в ответ на новое подношение, Август быстро написал сам небольшой стишок на греческом языке и подал его поэту. Тот сейчас же прочитал произведение кесаря и сталь громко восхвалять его, а потом подошел к Августу и, подавая ему несколько монеток, сказал:

— Прости, государь, дал бы больше, да не имею. Выходка, насмешившая всех присутствовавших, понравилась и кесарю, который выдал греку крупную денежную награду.

* * *

Какого-то старого отставного воина за что-то тянули к суду, и он умолял Августа помочь ему. Кесарь назначил ему искусного защитника. Но старый солдат заметил, что когда надо было защищать кесаря, то он самолично шел в бой, а не посылал кого-либо вместо себя. Август так убоялся показаться неблагодарным, что принял на себя лично защиту старого служаки на суде.

Но по отношению к нему люди часто бывали неблагодарны. Однажды он уплатил долги за кого-то из своих друзей, даже не дожидаясь, чтобы тот его попросил об этом. А тот, вместо благодарности, упрекнул кесаря в том, что, дескать, заимодавцы мои получили деньги, а мне-то самому тут что досталось?

* * *

Однажды, присутствуя на каком-то общественном зрелище, Август увидал знатного человека, который без стеснения закусывал на глазах у публики. Кесарь велел ему сказать: «Когда я хочу есть, то ухожу домой».

— Хорошо ему говорить, — отвечал тот, — он кесарь, его место в цирке за ним останется, когда он уйдет, а мое мигом займут, стоит мне отойти.

* * *

Среди других римских кесарей можно отметить не так уж много остроумцев. Кое-какие острые слова приписываются Юлию Цезарю, Веспасиану, Диоклетиану, Галлиену.

Юлий Цезарь будто бы сказал какому-то воину, хваставшемуся своими подвигами и, между прочим, полученной им раной в лицо:

— Когда бежишь с поля битвы, никогда не надо оглядываться. Впрочем, эта острота приписывается также и Октавиану.

* * *

Однажды, видя какого-то оратора, который, произнося речь, все качался из стороны на сторону, Цезарь пошутил, что этот человек стоит на земле слишком нетвердо, а потому и слова его ничего не стоят.

* * *

Угрожая смертью Метедлу, стороннику Помпея, Цезарь говорил ему:

— Помни, что для меня труднее сказать, нежели сделать.

* * *

Другие его знаменитые слова: «Жребий брошен», «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме» и прочие, конечно же, остроумны, но не в юмористическом смысле слова.

Веспасиан сказал кому-то, ругавшему его неприличными словами, что «не убивает собак, которые на него лают».

* * *

Сын Веспасиана, Тит, высказывал отцу неудовольствие по поводу налога, которым он обложил публичные туалеты. Веспасиан будто бы подал сыну монету и спросил его, чем она пахнет, и на его отрицательный ответ сказал ему:

— Видишь, ничем не пахнут, а между тем, взяты из дерьма… Деньги не пахнут.

* * *

Веспасиан вообще был шутником дурного вкуса. Извещают его, например, что решено воздвигнуть ему памятник очень высокой стоимости.

— Вот вам и пьедестал для него, — говорит кесарь, показывая на кучу собственного дерьма, — кладите его сюда.

* * *

Незадолго до смерти, уже чувствуя ее приближение, он все еще не упускает случая пошутить. Намекая на существовавший у римлян обычай объявлять своих императоров после их смерти божествами, он говорил:

— Должно быть, скоро я сделаюсь богом.

* * *

Адриана I один человек, уже седеющий, просил о какой-то милости. Адриан отказал ему. Тогда проситель выкрасил себе волосы и вновь стал докучать кесарю.

— Но недавно меня уже просил об этом твой отец, — сострил Адриан, — и я ему отказал.

* * *

Однажды тот же Адриан дал нищему денег на покупку приспособления, соответствующего нашей мочалке, которым римляне в банях терли себе тело. В другой раз его осадила уже целая толпа нищих, клянчивших у него подачки на ту же мочалку.

— Обойдетесь и так, — отвечал Адриан, — потритесь друг о друга.

* * *

Про Галлиена рассказывают, что он однажды наградил венком победителя какого-то гладиатора, который нанес быку двенадцать ударов, прежде чем поразил его насмерть. В публике поднялся ропот, но Галлиен объявил, что считает это подвигом, потому что «столько раз дать промах по быку — дело нелегкое».

* * *

Диоклетиану было предсказано, что он вступит на трон после того, как убьет кабана, и он, поверив этому, вел необычайно ожесточенную охоту на кабанов. Но в кесари вместо него все проскакивали другие. Тогда он сказал:

— Кабанов-то убиваю я, а едят-то их другие.

* * *

Много острых слов приписывается знаменитому Цицерону.

— Не надо терять надежды, — говорили ему после того, как Помпей, сторонником которого был Цицерон, потерпел поражение, — у Помпея остается еще семь орлов (т. е. знаков с орлами, знамен при легионах).

— Это бы кое-что значило, если б мы сражались с воронами, — отвечал Цицерон.

— Кто был твой отец, Цицерон? — спросил его некто, чья мать пользовалась не совсем хорошей славой.

— А ведь твоей матери, — отвечал Цицерон, — пожалуй, было бы трудно отвечать, кабы ей сделали такой вопрос о тебе.

* * *

Когда у него спрашивали, какая из Демосфеновых речей ему нравится больше всех, он отвечал:

— Которая всех длиннее.

* * *

При обсуждении закона в сенате один из сенаторов, Галлий, человек весьма преклонного возраста, сказал, что пока он жив, он не допустит издания такого закона.

— Ничего, можно и подождать, — заметил Цицерон, — Галлий назначает очень недолгую отсрочку.

Когда его упрекали в том, что он больше сгубил людей своими обвинительными речами, чем спас защитой, он отвечал:

— Это правда, ибо у меня совести больше, чем красноречия.