В. Артемов - Остроумие мир. Энциклопедия
* * *
Говоря о храбрости, Екатерина как-то сказала:
— Если бы я была мужчиною, то была бы непременно убита, не дослужившись до капитанского чина.
* * *
В одной из комнат великолепного дворца генерал-фельдмаршала Петра Александровича Румянцева-Задунайского, вельможи двора Екатерины II, стояли и дубовые, грубо обтесанные стулья.
Эта странность казалась для всех непонятною. У него часто спрашивали о причине удивительной смеси дворцового великолепия с простотою. Знаменитый полководец на это отвечал:
— Если пышные комнаты заставляют меня забыться и подумать, что я возвышаюсь над окружающим меня, то эти дубовые стулья напоминают, что я такой же человек, как и они.
* * *
Однажды граф Салтыков поднес императрице список о производстве в генералы. Чтобы облегчить ей труд и обратить внимание, подчеркнул красными чернилами имена тех, производство которых, по его мнению, надо было остановить. Государыня нашла подчеркнутым имя бригадира князя Павла Дмитриевича Цицианова.
— Этого за что?
— Офицер его ударил, — отвечал Салтыков.
— Так что ж? Ты выйдешь от меня, из-за угла на тебя бросится собака, укусит, и я должна Салтыкова отставить? Князь Цицианов отличный, умный, храбрый офицер; им должно дорожить, он нам пригодится. Таких людей у нас немного!
И собственноручно отметила: «Произвести в генерал-майоры».
Екатерина не ошиблась: князь Цицианов оправдал ее мнение, пригодился!
— Никогда я не могла хорошенько понять, какая разница между пушкою и единорогом, — говорила Екатерина II какому-то генералу.
— Разница большая, — отвечал он, — сейчас доложу вашему величеству. Вот изволите видеть: пушка сама по себе, а единорог сам по себе.
— А, теперь понимаю, — рассмеялась императрица.
* * *
При Екатерине было всего 12 андреевских кавалеров. Старый придворный князь Василий Иванович Жуков очень хотел получить орден Андрея Первозванного. Один из 12 кавалеров умер, и князь просил Екатерину ему дать этот орден — он был сенатор и очень глупый человек. Получивши ленту, князь пришел к царице, чтобы благодарить. После его спросили, что сказала ему государыня.
— Очень хорошо приняла и так милостиво отнеслась. Сказала: «Вот, Василий Иванович, такой уж ты человек, что никаких заслуг от тебя я и не жду, только живи, до всего доживешь».
* * *
У императрицы Екатерины околела любимая собака Томсон. Она попросила графа Брюса распорядиться, чтобы с собаки содрали шкуру и сделали чучело.
Граф Брюс приказал это Никите Ивановичу Рылееву. Рылеев был не из умных; он отправился к богатому и известному в то время банкиру по фамилии Томпсон и передал ему волю императрицы. Тот страшно перепугался и, понятно, не согласился. Рылеев же настаивал, что с него велели снять шкуру и сделать чучело. На шум явилась полиция, и тогда только эту путаницу разобрали.
* * *
У Потемкина был племянник Давыдов, на которого Екатерина не обращала никакого внимания. Потемкину это казалось обидным, и он решил упрекнуть императрицу, сказав, что она Давыдову не только никогда не дает никаких поручений, но и не говорит с ним. Она отвечала, что Давыдов так глуп, что, конечно, перепутает всякое поручение.
Вскоре после этого разговора императрица, проходя с Потемкиным через комнату, где вертелся Давыдов, обратилась к нему:
— Подите, посмотрите, что делает барометр.
Давыдов с поспешностью отправился в комнату, где висел барометр, и, возвратившись оттуда, доложил:
— Висит, ваше величество.
Императрица, улыбнувшись, сказала Потемкину:
— Вот видите, я не ошиблась в нем.
* * *
Английский посланник лорд Витворт подарил Екатерине II огромный телескоп, которым она очень восхищалась. Придворные, желая угодить государыне, друг перед другом спешили наводить прибор на небо и уверяли, что довольно ясно различают горы на луне.
— Я не только вижу горы, но даже лес, — сказал Львов, когда очередь дошла до него.
— Вы возбуждаете во мне любопытство, — произнесла Екатерина, поднимаясь с кресел.
— Торопитесь, государыня, — продолжал Львов, — уже начали рубить лес; вы не успеете подойти, а его и не станет.
* * *
Какой-то офицер, которого Суворов очень любил и ценил как доброго и храброго служаку, отличался чересчур уж невоздержанным языком и этим нажил себе таких врагов, что ему и служить стадо невмочь. Суворов зазвал его однажды к себе, запер двери и с видом величайшего секрета сказал ему, что у того есть злейший враг, который на каждом шагу ему вредит и пакостит. Встревоженный этим известием и вообще всей таинственной обстановкой этой беседы, офицер начал было перечислять своих врагов, стараясь угадать, про кого именно сказал ему фельдмаршал. Но тот только руками махал с нетерпением и досадой: «Не тот, дескать, вовсе не тот!» Офицер перебрал одного за другим всех своих недругов и, наконец, объявил, что уж не знает, на кого и подумать. Суворов на цыпочках подошел к окнам, к дверям, послушал, потом все с теми же шутовскими ужимками подошел к офицеру вплотную и шепнул ему:
— Высунь язык!
Тот повиновался. Тогда Суворов, указывая пальцем на его язык, сказал ему:
— Вот он! Вот кто твой злейший враг!
* * *
Александр Васильевич Суворов имел обыкновение на официальные приемы появляться при всех орденах, которых у него было великое множество. Как-то раз в царском дворце к нему подошло несколько дам, жен придворных сановников.
— Ах, Александр Васильевич, — воскликнула одна из придворных дам, — вы такой хрупкий, а на вашей груди столько тяжести! Ведь вам тяжело?
— Помилуй Бог, тяжело! Ох, как тяжело! — сказал Суворов. — Вашим мужьям не снесть.
* * *
Удалившись к себе в деревню, Суворов в досужее время охотно играл с мальчишками в бабки. Людям, которые дивились, видя его за этим занятием, он говорил: «Теперь в России столько фельдмаршалов, что им только и дела что в бабки играть!»
* * *
При М. Д. Скобелеве состоял какой-то генерал, которого он очень ценил как отличнейшего практика по хозяйственной части, умевшего доставить корм для лошадей и продовольствие для людей чуть не среди голой пустыни. Но зато этот генерал был до неприличия труслив и что ни день присылал Скобелеву рапорт о болезни, которая его избавляла от участия в военных действиях. Скобелев иногда, смеясь, говорил про него:
— У него колоссальная боевая опытность. Он каким-то чутьем узнает каждый раз, когда предстоит серьезное дело, и тут-то и захворает.
* * *
Д. П. Трощинской, бывший правитель канцелярии графа Безбородко, отличный, умный чиновник, но тогда еще бедный, во время болезни своего начальника удостаивался чести ходить с докладными бумагами к императрице.
Екатерина, видя его способности и довольная постоянным его усердием к службе, однажды по окончании доклада сказала ему:
— Я довольна вашей службой и хотела бы сделать вам что-нибудь приятное, но чтобы мне не ошибиться, скажите пожалуйста, чего бы вы желали?
Обрадованный таким вниманием монархини, Трощинской ответил с некоторым смущением:
— Ваше величество, в Малороссии продается хутор, смежный с моим. Мне хотелось бы его купить, да не на что. Так если милость ваша будет…
— Очень рада, очень рада!.. А что за него просят?
— Шестнадцать тысяч, государыня.
Екатерина взяла лист белой бумаги, написала несколько строк, сложила и отдала ему. Восхищенный Трощинский пролепетал какую-то благодарность, поклонился и вышел. Развернул бумагу и к величайшему изумлению своему прочитал: «Купить в Малороссии такой-то хутор в собственность г. Трощинского и присоединить к нему триста душ из казенных смежных крестьян». Пораженный такой щедростью, одурелый Трощинской без доклада толкнулся в двери к Екатерине.
— Ваше величество, это чересчур много. Мне неприличны такие награды, какими вы удостаиваете своих приближенных. Что скажут Орловы, Зубовы?..
— Мой друг, — промолвила Екатерина, — их награждает женщина, тебя — императрица.
* * *
Молодой Ш. как-то напроказил. Князь Безбородко собирался пожаловаться на него самой государыне. Родня перепугалась и кинулась к Потемкину с просьбой заступиться за молодого человека. Потемкин велел Ш. быть у него на другой день и предупредил:
— Пусть разговаривает со мною как можно смелее и развязнее.
В назначенное время Ш. явился. Потемкин вышел из кабинета и, не сказав никому ни слова, сел играть в карты. В это время приезжает Безбородко. Потемкин принимает его очень сухо и нелюбезно и продолжает играть. Вдруг он подзывает к себе Ш. и, показывая тому свои карты, просит совета:
— Скажи, братец, с какой мне ходить?
— Да что ж тут думать, ваша светлость, — отвечает Ш. — Дураку ясно, что с бубей!
— Ах, батюшка, — замахал руками Потемкин. — Тебе и слова нельзя сказать, сразу сердишься…
