Жизнеописание оболтуса - Виктор Сапожников

Мы пристроились в конце длинной очереди. Перед нами стояла группа детей из Средней Азии, туристы из Болгарии и еще сотни разных людей.

— А почему такая длинная очередь? — спросил я. — Дефицит дают? Мороженое или «Пепси-колу»?

— Тихо ты. Мы в Мавзолей идем.

Хорошо, пусть будет мавзолей. Я, правда, не знал, что это такое, но такая очередь не будет стоять ради какой-то ерунды. Стоп! Нам же в школе говорили! Это же Мавзолей Ленина. Я же октябренок! Эх, значок дома оставил!

Разношерстная очередь продвигалась быстро, и через полчаса мы вошли в небольшое помещение, где лежал маленький ухоженный старичок. Он не был похож на тот могучий памятник в сквере у нашей школы, но я все равно его узнал. Сделав скорбно-возвышенное лицо, как в фильмах о войне, я торжественно и вдохновленно прошел вокруг саркофага. Мы вышли на улицу.

— А почему Ленин здесь лежит? — спросил я.

— А где же ему еще быть? Понимаешь, он ведь — основатель Советского Союза, — отец присел на корточки передо мной. — А здесь он лежит, чтобы люди помнили о нем и его великих делах.

Я понимающе кивнул и весь день ходил под впечатлением от посещения Мавзолея, тайно мечтая о том, как расскажу всем одноклассникам об увиденном. Они будут поражены, удивлены и станут страшно завидовать. Я хотел было еще раз встать в очередь и вновь посмотреть на Ленина, но родители меня отговорили.

Оставшийся день мы бродили по Москве. Удивились у Царь-пушки, поохали возле Царь-колокола, покатались на речном трамвайчике и по инициативе мамы обошли все местные магазины. Москва была прекрасна: огромные здания, чистые улицы и улыбчивые люди со всего света. В первый раз в жизни я увидел здесь африканцев. Так и хотелось подойти к одному из них и сказать: «Приятель, обещаю: Советский Союз больше никогда не позволит возродить рабство». А он бы понимающе кивнул и крепко пожал мне руку.

Ближе к вечеру родственник забрал нас на своей «Волге» и отвез домой. Взрослые собрались на ужин и весело разговаривали. Мы с Колей тоже присутствовали за столом. Папа по своему обыкновению шутил и травил байки.

— Наши родители — все политические. Ходят на собрания и выборы, смотрят международную панораму. Мы с женой — профсоюз. Трудимся, получаем путевки и премии. А Витька у нас — анархист.

Взрослые рассмеялись.

— Папа, а Ленин тоже был анархистом? — серьезно спросил я.

На кухне стало тихо, женщины переглянулись, папа поперхнулся, а отставной полковник сурово посмотрел сначала на меня, потом на него.

— Нет, Ленин был верным… ленинцем, — обескураженно ответил папа.

— А почему ты меня тогда анархистом назвал? Я, между прочим, сегодня в Мавзолее был, — авторитетно заметил октябренок в моем лице.

— Анархист — это человек, который не признает порядка. Помнишь, ты двойку за поведение получил, когда девчонкам юбки задирал? Вот. Ты поступал, как форменный анархист, — выкрутился папа.

Полковник улыбнулся.

— Тогда ты меня таким словом больше не называй. Я — октябренок, и девочкам юбки задирать больше не буду, — я серьезно посмотрел на папу.

— Не зарекайся, — папа чуть было не начал опять шутить, но под внимательным взглядом полковника быстро спохватился. — Конечно, сын. Больше никакой анархии и задранных юбок!

Полковник одобрительно покачал головой.

Вообще, московские родственники были очень милыми, гостеприимными людьми. Мы помирились и даже подружились с Колей, и вечерами, свободными от прочесывания Москвы, играли в его игрушки. Валентина каждое утро и вечер накрывала нам вкусные завтраки и ужины, а суровый на первый взгляд отставной полковник оказался добрым дедушкой, рассказывавшим анекдоты и истории о своей молодости. Правда, я не всегда понимал их смысл из-за обилия незнакомых слов: самоходка, махорка, самокрутка, горбатый, ишак и тридцатьчетверка. Выяснилось, что он тоже бывал в Германии, но почему-то рассказывал не о магазинах и универмагах, о которых так мечтала мама, не о пивных реках из фантазий папы, а о суровых боях, танках и самолетах. Правда, по вечерам полковник ненадолго становился злым и едким: он включал телевизор и начинал с ним ругаться.

— Ну, Миша, ну ты — пи@дабол. Хуже Троцкого. Перестройка у него! Что ты делаешь? Куда ты страну толкаешь? Ты еще хуже Никитки-кукурузника! Кто стучится в Мавзолей, с раскладушечкой своей! Эх, Сталина не хватает!

О чем речь — мне неведомо. Видимо, Сталин — это какой-то очередной дефицит, раз его не хватает. Перед глазами встает картинка: утро, магазин, у прилавка толпится народ.

— Почему Сталина опять не хватает? — спрашивает полковник с авоськой.

— Не завезли, — слегка по-хамски отвечает надменная продавщица.

— А когда будет? Все время обещаете, а его нет! — шумят люди.

— Не знаю. На склад не завезли. Вообще в городе нигде нет, — работница торговли корчит кислую мину. — Хватит уже сюда ходить! Я слышала, что его вообще перестали выпускать. Устаревшая модель. Говорят, что никому не нужен.

— Как же никому? — от возмущения на секунду у полковника спирает дыхание. — Вот нам здесь всем нужен! Он всей стране сейчас необходим!

— Нужен! Отдайте его! — кричат люди. — На самом деле у них есть! Это заведующий Мишка припрятал!

В магазине появляется наряд милиции с новенькими резиновыми дубинками.

— Граждане, не надо скандалить и возмущаться. Расходимся. Ходят тут, права качают…

Москва — Львов

На следующее утро мы вновь приехали в большой просторный аэропорт. Привычная уже суета, спешащие пассажиры и красивая песня о городе, который мы покидаем: звонкий голос Муслима Магомаева разносится по огромному зданию, проникая в каждый его уголок:

'Песня плывёт,

Сердце поёт,

Эти слова,

О тебе, Москва!'

Большой белоснежный лайнер вновь понес нас на запад. Под крыльями — живописные узоры лесов, рек и деревушек. Очень скоро самолет сел в древнем Львове. Нас встретил мамин брат, папин деверь и мой дядя — Сергей. Он тоже был военным. С мамой он поцеловался, папе пожал руку, а меня потрепал по голове и «дежавюшно» пообещал блестящую карьеру в войсках. Потом на старом армейском «бобике» мы поехали по древней львовской брусчатке, ощущая задницами