Неизвестен Автор - Вольное слово народа
Между прочими выдумками он, Цицианов, рассказывал, что за ним бежала бешеная собака и слегка укусила его в икру. На другой день камердинер прибегает и говорит: - Ваше сиятельство, извольте выйти в уборную и посмотрите, что там творится. - Вообразите, мои фраки сбесились и скачут. Когда воздвигали Александровскую колонну, Цицианов сказал: "Какую глупую статую поставили - ангела с крыльями; надобно представить Александра в полной форме и держит Наполеошку за волосы, а он только ножками дрыгает". Громкий смех последовал за этой тирадой.
Есть лгуны, которых совестно называть лгунами: они своего рода поэты, и часто в них более воображения, нежели в присяжных поэтах. Возьмите, например, князя Цицианова. Во время проливного дождя является он к приятелю. - Ты в карете? - спрашивают его. - Нет, я пришел пешком. - Да как же ты вовсе не промок? - О,- отвечает он,- я умею очень ловко пробираться между каплями дождя.
Однажды император (Павел I), стоя у окна, увидел идущего мимо Зимнего дворца и сказал, без всякого умысла или приказания: "Вот идет мимо царского дома и шапки не ломает". Лишь только узнали об этом замечании государя, последовало приказание: всем едущим и идущим мимо дворца снимать шапки. Пока государь жил в Зимнем дворце, должно было снимать шляпу при выходе на Адмиралтейскую площадь с Вознесенской и Гороховой улиц. Ни мороз, ни дождь не освобождали от этого. Кучера, правя лошадьми, обыкновенно брали шляпу или шапку в зубы. Переехав в Михайловский замок, т. е. незадолго до своей кончины, Павел заметил, что все идущие мимо дворца снимают шляпы, и спросил о причине такой учтивости. "По высочайшему вашего величества повелению",- отвечали ему. "Никогда я этого не приказывал!" вскричал он с гневом и приказал отменить новый обычай. Это было так же трудно, как и ввести его. Полицейские офицеры стояли на углах улиц, ведущих к Михайловскому замку, и убедительно просили прохожих не снимать шляп, а простой народ били за это выражение верноподданнического почтения.
На маневрах Павел I послал ординарца своего И. А. Рибопьера к главному начальнику Андрею Семеновичу Кологривову с приказаниями. Рибопьер, не вразумясь, отъехав, остановился в размышлении и не знал что делать. Государь настигает его и спрашивает: - Исполнил ли повеление? - Я убит с батареи по моей неосторожности,- отвечал Рибопьер. - Ступай за фронт, вперед наука! - довершил император.
Лекарь Вилье, находившийся при великом князе Александре Павловиче, был ошибкою завезен ямщиком на ночлег в избу, где уже находился император Павел, собиравшийся лечь в постель. В дорожном платье входит Вилье и видит пред собою государя. Можно себе представить удивление Павла Петровича и страх, овладевший Вилье. Но все это случилось в добрый час. Император спрашивает его, каким образом он к нему попал. Тот извиняется и ссылается на ямщика, который сказал ему, что тут отведена ему квартира. Посылают за ямщиком. На вопрос императора ямщик отвечал, что Вилье сказал про себя, что он анператор. "Врешь, дурак,- смеясь сказал ему Павел Петрович,- император я, а он оператор".- "Извините, батюшка,- сказал ямщик, кланяясь царю в ноги,- я не знал, что вас двое".
Изгоняя роскошь и желая приучить подданных своих к умеренности, император Павел назначил число кушаньев по сословиям, а у служащих - по чинам. Майору определено было иметь за столом три кушанья. Яков Петрович Кульнев, впоследствии генерал и славный партизан, служил тогда майором в Сумском гусарском полку и не имел почти никакого состояния. Павел, у видя его где-то, спросил: - Господин майор, сколько у вас за обедом подают кушаньев? - Три, ваше императорское величество. - А позвольте узнать, господин майор, какие? - Курица плашмя, курица ребром и курица боком,- отвечал Кульнев. Император расхохотался.
При Павле какой-то гвардейский полковник в месячном рапорте показал умершим офицера, который отходил в больнице. Павел его исключил за смертью из списков. По несчастью, офицер не умер, а выздоровел. Полковник упросил его на год или два уехать в свои деревни, надеясь сыскать случай поправить дело. Офицер согласился, но, на беду полковника, наследники, прочитавши в приказах о смерти родственника, ни за что не хотели его признавать живым и, безутешные от потери, настойчиво требовали ввода во владение. Когда живой мертвец увидел, что ему приходится в другой раз умирать, и не с приказу, а с голоду, тогда он поехал в Петербург и подал Павлу просьбу. Павел написал своей рукой на его просьбе: "Так как об г. офицере состоялся высочайший приказ, то в просьбе ему отказать".
Пушкин рассказывал, что когда он служил в министерстве иностранных дел, ему случилось дежурить с одним весьма старым чиновником. Желая извлечь из него хоть что-нибудь Пушкин расспрашивал его про службу и услышал от него следующее. Однажды он дежурил в этой самой комнате, у этого самого стола. Было уже за полночь. Вдруг дверь с шумом растворилась. Вбежал сторож впопыхах, объявляя, что за ним идет государь. Павел вошел и в большом волнении начал ходить по комнате; потом приказал чиновнику взять лист бумаги и начал диктовать с большим жаром. Чиновник начал с заголовка: "Указ его императорского величества" - и капнул чернилами. Поспешно схватил он другой лист и снова начал писать заголовок, а государь все ходил по комнате и продолжал диктовать. Чиновник до того растерялся, что не мог вспомнить начало приказания, и боялся начать с середины, сидел ни жив ни мертв перед бумагой. Павел вдруг остановился и потребовал указ для подписания. Дрожащий чиновник подал ему лист, на котором был написан заголовок и больше ничего. - Что ж государь? - спросил Пушкин. - Да ничего-с. Изволил только ударить меня в рожу и вышел.
Известно, что в старые годы, в конце прошлого столетия, гостеприимство наших бар доходило до баснословных пределов. Ежедневный открытый стол на 30, на 50 человек было дело обыкновенное. Садились за этот стол кто хотел: не только родные и близкие знакомые, но и малознакомые, а иногда и вовсе не знакомые хозяину. Таковыми столами были преимущественно в Петербурге столы графа Шереметева и графа Разумовского. Крылов рассказывал, что к одному из них повадился постоянно ходить один скромный искатель обедов и чуть ли не из сочинителей. Разумеется, он садился в конце стола, и также, разумеется, слуги обходили блюдами его как можно чаще. Однажды понесчастливилось ему пуще обыкновенного: он почти голодный встал из-за стола. В этот день именно так случилось, что хозяин после обеда, проходя мимо него, в первый раз заговорил с ним и спросил: "Доволен ли ты?" - "Доволен, ваше сиятельство,- отвечал он с низким поклоном,- все было мне видно".
Один храбрый и весьма достойный офицер нажил нескромностью своею много врагов в армии. Однажды Суворов призвал его к себе в кабинет и выразил ему сердечное сожаление, что он имеет одного сильного злодея, который ему много вредит. Офицер начал спрашивать, не такой ли?.. - Нет,- отвечал Суворов. - Не такой ли граф В.? Суворов опять отвечал отрицательно. Наконец, как бы опасаясь, чтобы никто не подслушал, Суворов, заперев дверь на ключ, сказал ему тихонько: "Высунь язык". Когда офицер это исполнил, Суворов таинственно сказал ему: "Вот твой враг".
Однажды к Суворову приехал любимец императора Павла, бывший его брадобрей граф Кутайсов, только что получивший графское достоинство и звание шталмейстера. Суворов выбежал навстречу к нему, кланялся в пояс и бегал по комнате, крича: - Куда мне посадить такого великого, такого знатного человека! Прошка! Стул, другой, третий,- и при помощи Прошки Суворов становил стулья один на другой, кланяясь и прося садиться выше. - Туда, туда, батюшка, а уж свалишься - не моя вина,- говорил Суворов.
Приехав в Петербург, Суворов хотел видеть государя, но не имел сил ехать во дворец и просил, чтоб император удостоил его посещением. Раздраженный Павел послал вместо себя - кого? гнусного турка, Кутайсова. Суворов сильно этим обиделся. Доложили, что приехал ктото от государя. "Просите",- сказал Суворов; не имевший силы встать, принял его, лежа в постели. Кутайсов вошел в красном мальтийском мундире с голубою лентою чрез плечо. - Кто вы, сударь? - спросил у него Суворов. - Граф Кутайсов. - Граф Кутайсов? Кутайсов? Не слыхал. Есть граф Панин, граф Воронцов, граф Строганов, а о графе Кутайсове я не слыхал. Да что вы такое по службе? - Обер-шталмейстер. - А прежде чем были? - Обер-егермейстером. - А прежде? Кутайсов запнулся. - Да говорите же. - Камердинером. - То есть вы чесали и брили своего господина. - ТоЄ Точно так-с. - Прошка! - закричал Суворов знаменитому своему камердинеру Прокофию.- Ступай сюда, мерзавец! Вот посмотри на этого господина в красном кафтане с голубою лентой. Он был такой же холоп, фершел, как и ты, да он не турка, так он не пьяница. Вот видишь куда залетел! И к Суворову его посылают. А ты, скотина, вечно пьян, и толку от тебя не будет. Возьми с него пример, и ты будешь большим барином. Кутайсов вышел от Суворова сам не свой и, воротясь, доложил императору, что князь в беспамятстве.
