Андрей Константинов - Байки служивых людей
– Да, Леха, – неожиданно ляпнул Фалишкин. – Ты про декларацию-то подумай...
Начальник нахмурился и посмотрел на Штырева. Тот невинно пожал плечами. Летёха потоптался еще немного и вышел. В коридоре ему показалось, что в кубрике после его ухода раздался какой-то смутный шум. Но пора было спать, и он пошел к себе в каюту.
А шум действительно был. Леха методично колотил Фалишкина. После этого над ним никто не шутил.
* * *Как только корабль вышел в открытое море, весь личный состав был построен на верхней палубе. Увидев строй, начальник похода схватился за сердце. Командир корабля икнул, а глаза старпома стали наливаться каким-то странным лиловым оттенком.
Назвать то, во что был одет экипаж, – военной формой, не рискнул бы даже Нестор Иванович Махно. Однородность строя не наладило бы даже объявление «формы ноль – трусы, пилотки»: многие продали и пилотки.
Кто стоял в чем-то среднем между робой и «парадкой», кто вроде бы и по форме, но без тельняшки и почему-то в зимней шапке. Отдельные военнослужащие стыдливо прикрывали срам, ни много ни мало, шинелью – из-под нее предательски торчали контрабандные джинсы.
И лишь оркестр сверкал на левом фланге – новехонькая парадная форма даже немного мозолила глаза на общем фоне.
– Во мудаки... – сокрушенно вздохнул боцман. – Это ж сколько денег упустили!..
Мы были с ним совершенно согласны. Но, к сожалению для нас, концертная парадная форма хранилась у летехи в каюте, и надеть нам ее пришлось один-единственный раз – на концерт в супермаркете. А торговать там советской формой было бы неестественно.
Хмурое командование так и не смогло ничего выговорить. В смысле, ничего такого, что бы годилось для публикации...
* * *Как я уже говорил, обратный путь занял втрое больше времени. Соответственно и проход «узкостей» с автоматчиками и особистами удлинился до невозможности.
На входе в Балтику я и мои сопризывники торжественно отметили «Приказ». Его зачитал нам радист, и, хотя мы знали его дословно – текст этого документа не менялся веками, – мы жадно ловили каждый слог...
Но все – как плохое, так и хорошее, когда-нибудь кончается. Кончился и наш дальний поход. Нам выдали по грамоте с веселыми стишками, удостоверяющими, что мы сходили, и сходили далеко.
В Кронштадте нас ждали жены и подруги. Мы были уверены, что они, восхищенные нашим мужеством и широтой морской души, подарят нам вскоре такие наслаждения и почести, что даже все привезенное нами импортное барахло не станет адекватным ответом на эти подарки.
Поэтому мы очень хотели что-то преподнести нашим дамам. И сделали это единственным доступным способом, как только впереди показались хмурые волнорезы Кронштадтской бухты – мы заиграли. Играли мы фантастический вальс, который когда-то написал один из военных дирижеров нашего округа – подполковник Барсегян. Вальс несся над Финским заливом, как волшебная телеграмма: «Приближаемся родному берегу зпт мечтаем радушной встрече зпт соскучились зпт раз-два-три зпт раз-два-три зпт раз-два-три...»
Байки про гастроли
В памятном девяносто первом году (причем именно в августе) один из дирижеров базы – кап-лей Карабасов умудрился добиться приглашения на фестиваль военной музыки во Францию.
Выбрав из всех военно-морских оркестров лучших музыкантов, он прикомандировал их к себе и, присвоив получившемуся коллективу звучный титул «Адмиралтейский оркестр Санкт-Петербурга», начал изнурительные репетиции.
Карабасова в батальоне ласково называли Лешей и относились к нему тепло – он ярко выделялся из всех дирижеров своей необычной внешностью и в самые тяжелые минуты всегда развлекал личный состав. Вернее, личный состав без устали развлекался, глядя на него.
Во-первых, Леша обожал Штрауса. Обожал он его до такой степени, что еще на «факультете» <Военно-дирижерский факультет Московской консерватории – единственное учебное заведение России, выпускающее военных дирижеров> отрастил себе огромные усы, которые заботливо завивал кончиками кверху. На его румяном лице эти усы выглядели очень забавно, но по ним можно было определить все перепады настроения бравого дирижера – музыканты из его оркестра всегда сперва смотрели на них, а потом уже в глаза своему начальнику. Нужно ли говорить, что его музыкальные программы изобиловали польками, вальсами и увертюрами Штрауса, в исполнении которых карабасовскому оркестру не было равных.
Во-вторых, Леша был помешан на всяческих военных прибамбасах – он единственный добился присвоения ему «морского» звания – капитан-лейтенант, а не просто капитан. В связи с чем был просто увешан различными знаками отличия и галунами. Он обожал все военные церемониалы и умудрялся обеспечивать абсолютное большинство официальных приемов и встреч, из-за чего безостановочно портил отношения с коллегами – соискателями. Он так следил за соблюдением устава и формы одежды, что его старшина даже не успевал пить, заботясь о внешнем виде личного состава..
При всем этом он оставался сугубо гражданским человеком. В его оркестре все «срочники» и «воспитоны» обращались к нему по имени-отчеству и ночевали дома. То, как он ходил строевым шагом, доводило до истерики всех, кто хотя бы приблизительно знал, как это делается, а уж как он отдавал честь – веселило даже детей. Причем делал он это с самым серьезным видом, поэтому любящие подчиненные не расстраивали его попусту и не обращали на это внимания.
Скромно замечу, что я тоже попал в число приглашенных в «Адмиралтейский оркестр». В связи с чем готовился вместе со всеми поехать в далекую Францию и поразить тамошнюю публику настоящим русским искусством.
Репетиции были кровавыми – первую половину дня мы сидели «в классе» и до седьмого пота оттачивали концертную программу. После обеда нас выводили во двор, и мы, как проклятые, заучивали «плац-концерт» – так называемое дефиле*. 1 сентября 1991 года мы должны были вылететь в Париж.
* Оркестровое шоу – играя на ходу, оркестр перестраивается в различные фигуры, сходится, расходится, пританцовывает и поет. Короче говоря – что-то похожее на балет, аккомпанирующий сам себе.
Естественно, что девятнадцатого августа 1991 года мы расстроились! Поездка грубо обламывалась, все наши труды казались напрасными – мы проклинали эту проклятую страну вообще и этот вонючий ГКЧП в частности... Но, как и предсказывал невозмутимый Леша, все обошлось, поэтому мы горячо приветствовали Ельцина и победу демократии, в знак чего срочно сшили триколор и разучили новый гимн.*
* Теперь уже снова «старый».
Тут надо бы, справедливости ради, заметить, что не одни мы так радовались свержению ГКЧП. В это самое время несколько наших сослуживцев находились в открытом море – в дальнем походе. Там им пришлось пережить еще более неприятные минуты: командир похода, старый адмирал взял и сдуру выслал в адрес ГКЧП приветственную телеграмму. Подпоив корабельного радиста, наши «сундуки» проникли ночью в рубку и уговорили его дать им послушать «Голос Америки». Бодрый диктор сообщал, что, дескать, «к Кронштадту приближается мятежный корабль „Смольный”, сверху донизу начиненный оружием и готовый к бою».
Поскольку докричаться до диктора и сообщить ему, что «мятежный корабль» по своей боеспособности заметно уступает рыбачьему баркасу и, мягко говоря, не собирается ни с кем воевать, – не было никакой возможности, то «сундуки», холодея, дослушали «Голос»... Выяснив, что «демократический Кронштадт готовится к обороне», они собрались было тихо утопиться, но благоразумно решили подождать до утра. И правильно сделали, так как утром к их борту тихо причалил небольшой катер, с которого тихо сошли на борт очень тихие люди и так же тихо увезли с собой старого осла в адмиральском кителе и пижамных штанах.
Но вернемся к нашему вояжу. Как и было запланировано, первого сентября мы отвалили во Францию.
* * *Совершенно обессиленные после моральных и физических тягот прохождения таможни, в самолете мы наконец расслабились. Да и было отчего: уж к этой-то поездке мы подготовились куда как лучше, чем ко всем предыдущим. Благодаря все тому же многоопытному дяде Саше Фугачеву.
Когда возник вопрос, что же везти во Францию – он все так же авторитетно посоветовал нам накупить в «Мелодии» пластинок с русской классикой – французы, мол, с руками оторвут, там это так дорого! Благо в этом магазине было полно вышеуказанной классики, да еще с надписями на французском языке, да еще и по грошовой цене; нами был совершен настоящий набег на его полки, в результате чего мы и чувствовали себя абсолютно спокойными и уверенными в завтрашнем дне. Правда, чуть портила настроение хрупкость нашего багажа, но предстоящие барыши вытесняли это беспокойство.
Развалившись в удобном кресле рядом со мной, многопудовый старшина оркестра Першинин позволил себе миролюбиво похохмить, что, мол, и в их славный коллектив наконец-то проникли представители подозрительных национальных меньшинств. И что теперь на его хрупкие плечи ложится еще одна ответственность – оберегать личный состав от тлетворного влияния сионизма...
