Аркадий Васильев - Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)
Через полгода мастерскую нельзя было узнать. Сначала Юрий Андреевич организовал скупку старой обуви у населения и пустил ее на материалы; умаслил работников горплана — и ему подбросили микропорки. Его внушительная фигура и серьезность действовали убеждающе. И пошло: вместо уволенных двух пьяниц мастеров нашел хорошего старичка пенсионера, а тот обучил девчат.
В мастерской появился репродуктор, ввели политпятиминутку. Юрий Андреевич за перегородкой принимал у заказчиков обувь, мелком обводя израненные места, выписывал квитанции, указывая цены строго по прейскуранту: все честь честью.
Христофоров открыл цех варки гуталина и обязал мастеров сдавать заказчикам обувь в начищенном виде.
Как-то жена заместителя председателя горсовета Борисова принесла видавшие виды сапоги мужа и заодно попросила пришить к сумочке ремень. Ремешок, понятно, по указанию Христофорова пришили тотчас же и бесплатно, а за сапогами пришел сам Борисов.
Увидев до блеска начищенные сапоги, он даже засмеялся от удовольствия:
— Лучше новых! Ай да мастера! Золотые руки…
И пригласил Христофорова выступить на сессии горсовета, поделиться опытом.
Через год Юрия Андреевича избрали председателем артели. Фундамент под карьеру — добытая репутация честного, заботливого руководителя, «работяги» — был заложен основательный и сцементирован неплохо — общественным доверием.
Оставалось запастись терпением в ожидании «хорошего куска».
* * *Появление дочери изменило и Марью Павловну. Когда-то она за вечер могла просадить в «очко» пять-шесть тысяч и, не поморщившись, опрокинуть граненый стакан водки, закусив ее по-ивановски «мануфактурой», то есть утерев губы рукавом кофты. Торговые связи у нее были, как она выражалась, грандиозные: в Москве, Ленинграде, Киеве,
Тбилиси — во всех крупных городах. Она могла из Киева срочно примчаться в Ленинград, выставить у магазина тканей десять знакомых дворничих, растолковав им предварительно, что «хватать». Вечером, расплатившись со своими помощницами в белых фартуках, она катила в Горьковскую область — втридорога сбывать отрезы дефицитной шерстяной ткани и входившего в моду штапеля. Из Тбилиси везла «лакировки» на толстой слоеной подошве. Однажды соблазнилась: привезла с юга в Вологду два мешка лаврового листа — и повезла домой мешок трехрублевок.
Потом был краткий отдых во Владимирской тюрьме и вынужденная экскурсия на Дальний Восток. В лагере она быстрехонько захороводила оперуполномоченного; да как ей было и не захороводить — ни дать ни взять артистка оперного театра: глаза с поволокой, на щеках ямочки, локти круглые, вся пышная, и на груди, в ложбинке, крупная черная родинка. Опытности она была дьявольской, и молоденький оперуполномоченный обалдел после первого же ее поцелуя.
Через неделю Марья Павловна хозяйствовала на лагерной кухне, а это не в лес на заготовку ходить. Тепло, уютно, сытно и у начальства на виду. За примерное поведение и вкусный харч применили частную амнистию.
Уполномоченный уговаривал остаться в лагере вольнонаемной, но разве могла Марья Павловна с новым паспортом, с дорожными документами усидеть в опостылевшем лесу.
И очутилась она в купейном вагоне скорого поезда Владивосток-Москва. В купе оказался сосед, сразу уступивший ей нижнее место. Ехать долго, разговорились, сосед представился — Юрий Андреевич Христофоров — и добавил с легкой улыбочкой:
— Извините за интимную подробность — пока холост!
* * *Зойка появилась на свет против желания родителей, даже наперекор им. Жили они в то время в глуши — сто восемьдесят километров от железной дороги, и не было никого, кто бы помог Марье Павловне избавиться от беременности. Посылали ее к бабке. Марья Павловна сгоряча согласилась, но всю ночь проплакала — страшно было идти к грязной, противной старухе. Так и не пошла.
Родилась Зойка дома — до ближайшей больницы было около двадцати километров, а мороз в эту февральскую ночь стоял невероятный даже для тех мест — сорок восемь градусов.
На рассвете Юрий Андреевич, просидевший всю ночь у соседей, вошел в свою комнату, и сердце у него дрогнуло: рядом со счастливой, сияющей Марьей Павловной лежало крохотное существо с большими голубыми глазами, чуть заметно шевелило пухлыми губами, словно пыталось причмокивать.
— Посмотри на нашу доченьку! Посмотри, — сказала
Марья Павловна. — Она мне теперь всего дороже, а я, дура, хотела ее выковырнуть…
Недели через две как-то ночью Юрий Андреевич все ворочался, потом сел у жены в ногах и сказал ласково:
— Надо, Маша, собираться, пока не засыпались. Нам с тобой теперь в казенный дом садиться немыслимо, а такое может каждый день случиться, я последнее время не совсем чисто работал. Пора…
И они очутились в Краюхе.
* * *Несколько лет Юрий Андреевич «воздерживался». Хватало ранее накопленного, и связал руки страх в случае неудачи расстаться с женой и дочерью. С непривычки пришлась по душе и слава неутомимого труженика, бескорыстного энтузиаста артельного дела. Он надолго запомнил аплодисменты, которыми проводили его с трибуны городского Совета.
Ему несколько раз предлагали более крупные должности, сватали даже в заместители председателя горпромсовета, но он, помня о своей бурной биографии и о некотором несоответствии анкетных данных с житейской практикой, вежливо, но твердо отказывался. А когда Бушуев уж очень насел на него, Юрий Андреевич находчиво отпарировал:
— Я человек беспартийный, могу не ту линию загнуть,
Бушуев, однако, не успокоился.
— Линию мы выправим, а беспартийность твоя не на всю жизнь.
Юрий Андреевич от активных действий воздержался, но предложение запомнил.
Но вот однажды зимой командировали его в Ленинград. Дел у него было не много — согласовать в одном учреждении поставки ножевой фанеры для мебельной фабрики горпромсовета и добиться скорейшей отгрузки вагона толя для «Коопремонтстроя».
В ночь перед отъездом, дождавшись, когда жена и дочь уснули, Юрий Андреевич «снял остатки». Как ни осторожно расходовал он деньги, все же покупка дома, денежная реформа и ежемесячные дотации к зарплате свели почти на нет дальневосточные запасы — в христофоровской кассе оставалось около пятнадцати тысяч рублей.
В Ленинград Христофоров приехал в грустном, настроении — словно голодный вылез из-за стола.
В служебных делах, правда, повезло — работники в обоих сбытах оказались оперативными, решительными, все уладилось за день.
Утром следующего дня Юрий Андреевич пошел купить подарки жене и дочери. Прямо из «Европейской», где ему удалось получить номер, он, перейдя Невский, попал в Гостиный двор.
В галантерейном отделении молоденький продавец отмеривал покупательнице узкую резинку для вздержки. Покупательница попросила показать черные ленты для кос и пожаловалась на строгие порядки в школе: «Не понимаю, почему девочки должны ходить в класс только с черными лентами. С алыми или с голубыми не позволяют. А это так нарядно». Продавец отшутился: «Начальству виднее!» — и, завернув покупку, сам получил деньги. Покупательница поблагодарила и ушла. Продавец с вежливой улыбкой обратился к Христофорову:
— Что прикажете?
Юрий Андреевич не успел ответить. Продавец вдруг с беспокойством прикинул на счетах и, подбежав к двери, крикнул:
— Гражданочка! Вернитесь!
Он постоял на пороге и смущенно сказал Христофорову:
— Ушла…
— Не доплатила?
— Я с нее лишки взял. Ленты с первого числа уценены, а я по старой цене подсчитал…
— На много?
— Почти на пять рублей.
— Не разорится. Видал, какая на ней шуба?
— Неловко…
— С миру по нитке… Сколько примерно через вашу лавочку покупателей проходит?
— Проходит много, да не все покупают. Многие только интересуются…
— А сколько вот таких лопоухих, вроде этой дамочки, которую вы общелкали?
— Не понимаю, о чем вы… Я же вам сказал — новая цена…
— Возможно. Если таких дамочек до ста в день пропустите, большой барыш можно иметь.
— Гражданин! Я бы просил вас…
— А ты помалкивай… А то я мигом постового крикну. Новые цены! Не на таковского напал.
— Если вы не прекратите, я сам милицию приглашу!
— Черт с тобой. Неохота связываться… Времени у меня в обрез.
Юрий Андреевич хлопнул дверью и вошел в соседнюю секцию — писчебумажных и канцелярских товаров. Делать ему тут было ровным счетом нечего. Но сердце колотилось» стало трудно дышать. Продавец из галантерейного отделения не выходил из головы: «За минуту почти пять рублей заработал! Сколько ж он за смену отхватывает? А все почему? Без кассы, сам даю, сам беру…»
Часа три бродил он по Гостиному, прикидывая: сколько тут можно заработать, если действовать с умом, осторожненько.
