Владимир Болучевский - Двое из ларца

Петр всмотрелся в страницу и защелкал клавишами.

Экран монитора опять моргнул, сглотнув впечатанное слово, и вернул свое: «Введите пароль».

– Недолюбливает он тебя что-то, – покосился на Волкова Адашев-Гурский. – Ты в детстве кошек не мучил?

– Ну вот ведь двадцать второе слово: «усмотреть». Что опять не так?

Да все так вроде. Может, знаков многовато? Может, не целиком слово, а только то, что на этой строке?

– «Усмот», что ли?

– Почему нет?

– Ну, давай, – Петр опять пробежал пальцами по клавиатуре, и опять экран вернул: «Введите пароль».

– Я убью его…

– Не надо. Смотри, здесь строка заканчивается знаком переноса – видишь черточку? Как раз шестой знак.

– Ну давай, только уж больно мудрено.

– А чего ты хотел? Не случайно же его заперли. Ты вон с подсказкой никак не можешь, а если бы без подсказки?

Петр впечатал пять букв, которые, являясь обрывком слова, ровным счетом ничего сами по себе не означали, и, добавив к ним горизонтальную черточку, знак переноса, нажал на клавишу ввода.

Экран съел текст и высветил фразу: «А теперь еще раз».

– О, гад…

– Наоборот, умница он, – Адашев чуть развернул к себе монитор. – Вдруг ты, ворюга, случайно абракадабру набрал, а повторить не сможешь, он же ее спрятал.

Волков повторил пароль и нетерпеливо ткнул в последнюю клавишу.

– Оп-паньки! – Александр приник к экрану. – Вот оно.

– Так. И что мы имеем? – взглянул сначала на Гурского, а затем на Ирину Волков.

Они опять сидели вокруг кухонного стола и пытались понять, что именно нашли.

За последние два с лишним часа, проведенных у компьютера, они просмотрели всю информацию, содержащуюся на дискете, и информация эта их озадачила.

Перед их глазами, напоминая каталог очень большого аукциона или даже, скорее, небольшого музея, прошли десятки живописных полотен, гравюр, икон, какие-то инкунабулы, старинные ордена, драгоценности, отдельные камни без оправы и целые коллекции украшений, явно очень древних.

Каждый лот (или экспонат) помещался отдельной странице и был снабжен комментариями, которые, увы, носили закодированный характер, и непосвященному оставалось лишь гадать, глядя на все эти цифры, инициалы, сокращения и прочую тайнопись, об истинном их значении.

– Ира, – продолжал Волков, – тебе все это что-нибудь говорит? Ведь если отец рассчитывал, что ты сможешь эту его записку прочесть, так, значит, он тебе ее и посылал?

– Нет, – покачала она головой. – Но теперь понятно, зачем отцу сканер нужен был. Он фотографии в компьютер загонял.

– И именно он, очевидно, коммента-ими их сопровождал. Так?

– Возможно, – пожал плечами Гурский.

– Вопрос, – Петр положил руку на стол – Зачем?

На кухне повисло молчание.

– Нет. Все не так, – Александр открыл холодильник, достал запотевший графин с водкой и поставил на стол.

– Я вам бутерброды сделаю,– поднялась Ирина.

– Что это такое, зачем он это делал – мы вот так вот, сидя здесь, никогда не узнаем. Давайте о другом. Мы на сей момент владеем неким объемом информации, назовем это так, которая нам совершенно непонятна и, в силу этого, ценности для нас не имеет. Так? – он налил рюмку водки и вопросительно взглянул на Волкова.

– Я не буду.

– Хорошо, – Гурский выпил и закусил кусочком балыка. – Но это для нас. А для кого-то она настолько важна, что, как я предполагаю – и имею на то основания, – именно из-за нее на Аркадия Соломоныча и напали. Логично?

– Ну… имеем право предположить, – согласился Петр.

– А он, – продолжал Александр, – неожиданно ощутив какую-то, опять же неизвестную нам опасность, решил передать ее кому-то любой ценой. Вам? – он взглянул на Ирину.

– Зачем? На сохранение? – задумчиво спросила она.

– Правильно, не вам. На сохранение он бы отдал только дискету, без пароля. Вам же ее содержимое ни о чем не говорит?

– Абсолютно.

– Но и не совершенно постороннему человеку. Почему? А потому, что он явно рассчитывал на то, что вы ему, в случае его непонятливости, поможете содержание записки разобрать. Логично?

– Короче, Склифосовский, – Волков погасил в пепельнице сигарету. – Евгений Борисыч?

– А кто еще? Они дружили. У него, как я помню, и магазин антикварный…

– Ира? – Петр взглянул на Ирину.

– Н-ну… давайте я позвоню. Может, на самом деле, – она вышла из кухни и сняла трубку телефона, стоящего в гостиной.

– Алло, Евгений Борисыч? Да… Здравствуйте, Евгений Борисыч. Вы не могли бы приехать? Да, сейчас, если можно. Что? Да, возможно, это важно. Спасибо.

Ирина повесила трубку и вернулась на кухню.

Глава 47

– Совсем старый стал, – тяжело переводя дыхание, Евгений Борисович Шацкий снимал в передней пальто. – Третий этаж – и все. Задыхаюсь.

– Что же вы не на лифте-то? – участливо спросила Ирина.

– Не-ет, деточка. Пусть они здесь сами на этих лифтах ездят. У них время есть. А у меня виза до пятнадцатого. Что у тебя стряслось?

– Да тут, видите ли… Мне и самой непонятно.

Они прошли в кабинет.

– Так, ага… – засунув руки в карманы брюк и склонившись к монитору, приговаривал вполголоса Шацкий чуть позже, не отрывая взгляда от экрана. – И это тоже? Вот ведь…

– Там еще часа на два, – негромко произнес стоящий рядом Адашев-Гурский.

– Да? – распрямился, сняв дорогие очки, Шацкий. – Любопытно было бы, конечно… Ну да ладно, не ко времени. Все, в общем-то, и так…

– Евгений Борисыч, что это? – спросила Ирина.

– Это? – Он сложил очки, убрал их в нагрудный карман пиджака, взглянул на сидящего за компьютером Волкова, затем перевел взгляд на Александра и с сомнением посмотрел на Ирину.

– Это мои друзья, – успокоила она его. – Если бы не их помощь, я бы эту дискету папину вообще никогда не нашла.

– Все так, но…

– Евгений Борисыч, если это может иметь хоть какое-то отношение к гибели отца, я должна знать все. А к Петру Сергеичу я сама за помощью обратилась, вы же знаете. У меня от него секретов нет. Если можете сказать что-то… не сомневайтесь, говорите.

– Ну, как знаешь, девочка. Только разговор этот не на пару минут. Вот что… Я там видел, на кухне у вас водка стоит? Так вот я водки, пожалуй, выпью. У тебя день рождения сегодня. А я… Что-то нервный в последнее время стал. После всех этих несчастий. Все-таки возраст. Ты позвонила, я переполошился, думал, опять что-нибудь… Про цветы-то и позабыл совсем. Но подарок за мной.

– Да Господь с вами…

– Нет-нет. Отец бы твой не одобрил. Пойдем, пока хоть тост за твое здоровье поднимем.

Все опять перебрались на кухню, к большому круглому столу, на котором стояли водка и закуски.

– Что это такое, спрашиваешь? – Шацкий выпил рюмку водки, поставил ее на стол и взглянул на Ирину.– А это черный рынок. Не весь, разумеется, но… изрядная, скажем так, его часть. Все сведено, систематизировано. Все как в аптеке. Рука отца твоего чувствуется. Это уж можешь мне поверить. Ну а… детали, если тебя интересуют, буквы, цифры там всякие – это, как я понимаю, имена хозяев, цены. Там же товар лицом представлен, с комментариями. Или наоборот – имена заказчиков и суммы, которые они за то, чем обладать желают, готовы заплатить. А скорее всего, и то и другое. Много там всякого. Даже нетолковое есть, что странно.

– Значит, папа…

– Ира, девочка, ну а что ты думала? Отец твой всю жизнь в этом варился. Я… – н посмотрел на Волкова. – Молодой человек, я на самом деле могу быть уверен?

– Вам на Библии поклясться или слово офицера дать?

– Слова, пожалуй, достаточно.

– Меня интересуют только обстоятельна смерти Аркадия Соломоныча Гольдберга. Ирина Аркадьевна – мой клиент.

– Как-то это все на американскую книжку больно смахивает. В мягкой обложке.

– И что типер? – подал голос Гурский.

– Да нет, ничего, – пожал плечами Шацкий. – У вас тут «типер» вообще ничего не поймешь. Но воля ваша. Короче говоря, отец тебя, конечно же, ни во что посвящать не хотел. Но мы с ним… Видишь ли, то, что на черном рынке, так называемом, крутится, не всегда краденое. Ну не хочет просто человек продавать что-то свое собственное достаточно ценное официальным образом. Хочет конфиденциально. Почему нет? А другой желает купить. Но не хочет внимания к себе привлекать. Как им друг друга найти? Вот и… Но специфика, безусловно, имеется, все-таки рынок-то – «черный». Ну вот, к примеру, камешек взять какой-нибудь: здесь десять процентов от его настоящей стоимости – потолок. А я все же в Роттердаме живу. Антверпен – алмазная столица Европы. Ну? Конечно, то, что на дискете этой, ни в какое сравнение не идет. Это не просто на порядок, это… я даже не знаю, на сколько порядков серьезнее. У нас с твоим отцом – так, мелочевка была. Но все равно копеечку свою давало.

– Но… – попыталась что-то сказать Ирина.

– Погоди, – остановил ее Евгений Борисович, – знаю, что хочешь сказать. Да, на пенсию жил. Много ли старику надо? Он свои деньги, свой честный процент, у меня хранил. Копил. Для тебя в первую очередь. Очень переживал, что второй своей женитьбой детство тебе осложнил. Вину чувствовал. Он и Виктора, конечно, тоже любил. Но иначе. В тебе его боль жила, воспоминания о маме твоей, которой он тоже чего-то додать не успел. Старики сентиментальны. Тебе этого сейчас не понять. А Виктор, поганец этот…