Пантелеймон Романов - Пантелеймон Сергеевич Романов
— Тверяки, — сказал он с довольной улыбкой и, приподнявшись на цыпочки, чтобы видеть через головы, крикнул что было силы:
— Го-го-го, земляки, дуй… Вашу так!
— Ну прямо терпенья нет, — сказала женщина в поддевке, нервно поводя плечами.
— Нежны очень стали, — сказал недоброжелательно угрюмый солдат, иностранка, что ли, какая, что родной язык тебе противен. Жандармов-то теперь нет, придется потерпеть.
— Милая, ты не обижайся, Христа ради, — сказал добродушный солдатик. Нешто я со зла. Я ведь от души. Я в Твери два года работал, земляки они, как услышу, так сердце и запрыгает.
— Понимает она тебя, это, — сказал угрюмый солдат.
— Уж седина показывается, отвыкать бы пора.
— Эх, тетенька, да неушто уж… Господи, — сказал добродушный солдатик, приложив обе руки к груди, — я, можно сказать, человек тихий, смирный, цыпленочка и то на своем веку, скажем, не обидел, а когда меня на войне ранили, дал я зарок, чтобы никаких слов. Думаю, лучше буду святителей поминать, коли что, вот как бабушка говорила.
К нему все обернулись.
— Ну и что же? — спросил нетерпеливо солдат с чайником.
— Ну, наши на другой же день заметили: чтой-то ты, говорят, вроде как полоумный стал? А я скажу слово, да споткнусь. Думали уж, что язык отниматься стал. Почесть ничего сказать не могу, нету слов, да на-поди.
— Обойтись своим умом задумал, по-иностранному, — сказал угрюмый солдат.
— Целый месяц, братец ты мой, держался.
— Трудно было?
— Не дай бог, прямо как без рук.
— Никто человека не мучает, так он сам себе муку выдумал.
— Бывало, в праздник люди сойдутся, у них разговор идет, а я, как немой, сижу. И взяла меня тоска…
— Чем кончилось-то? — спросил нетерпеливо солдат с чайником.
— Чем?.. Да один раз жена мне похлебкой руку обварила, я как двину ее… С тех пор и пошло.
— Разум прочистило, — сказал угрюмый солдат.
— И прямо, братец ты мой, как гора с плеч, веселый опять стал, разговорчивый, мать твою…
— О, боже мой, — сказала женщина в поддевке, — хоть бы в другой вагон перейти.
Поезд опять остановился у станции. И сейчас послышалось:
— Эй, милый, проходи!
— Лезь, голубь, лезь, мать!..
— Ну, ну, старина, домовой облезлый, карабкайся, мать…
Добродушный солдатик повернул голову к двери, с заигравшей улыбкой слушал некоторое время, потом, ни слова не говоря, ринулся вперед по головам и закричал, что было силы, над самым ухом женщины:
— Го-го-го… Орловские, что ли, мать вашу?!
— Они самые, соколики, — донеслось оттуда.
— По разговору узнал, четыре года там работал.
1918
Вредный человек
В деревне Хлыновке загорелась крайняя изба на верхней слободе. Пока ударили в набат, пока сбежался народ — загорелась другая изба.
Человек пять тушили, бабы-погорелицы голоси — ли. а остальные стояли, смотрели на пожар и рассуждали:
— А горит здорово.
— Горит хорошо.
— Сухо, вот и горит.
— Дальше, должно, не пойдет. Эта прогорит и конец, — сказал кто-то.
— Это еще как ветер… А то ежели ветер подымется, так и до потребиловки хватит.
— Навряд… Это уж какой ветер нужно…
— Хорошо, что ее в сторонке поставили, а то вот так-то случись что, ветер подымется, и в один момент все на воздух.
— Дело не в ветре, — сказал мужичок с замотанным вокруг шеи шарфом, сидевший на бревне, — а ежели близко к учету, так она за две версты загорится. И без всякого ветру.
— Эй, Кузнецов, не зевай, как бы до твоей избы не добралось, за твоей черед.
— О, и то… — сказал Кузнецов, поправил шапку, окунул веник, прикрепленный к шесту, в кадку с водой и стал с ним наготове около своей избы.
— Вон и заведующий вышел.
— За товар боится. Не дай бог… 1Ъда два хлопотали, насилу построили и вдруг — на воздух все…
— Ситцу, говорят, много? — сказала молодая баба в поневе.
— Много.
— А что, учет-то скоро? — спросил кто-то.
— Чтой-то, кажись, говорили, на следующей неделе. Все посмотрели на потребиловку.
— Не выдержит, загорится.
— Может, послать бы с ведрами человек трех на всякий случай постоять там.
Вдруг на выгоне показалась бегущая фигура без шапки, босиком. Все узнали Карпуху, который всегда ходил разувшись и без шапки. Он отличался тем, что на собраниях не соглашался ни с какими предложениями и постановлениями и предлагал свои. Нужно — не нужно, но он свое мнение высказывал, спорил, кричал и сбивал всех с толку.
Он еще издали что-то кричал и махал руками в сторону потребиловки.
— Чегой-то он? Ай потребиловка загорелась?
— Нет, чтой-то не видать.
— Не дай бог. Ситцу одного, говорят, рублей на пятьсот.
— Эй, Кузнецов, к тебе села!
— Где?.. Ой, чтоб тебе…
— Да, бабам к празднику наготовили. Заведующий говорит, прямо надоели, все ходят, смотрят. Покупать не покупают, а только все загодя присматривают да выбирают. Ой, братец ты мой, вот чешет-то!..
Две избы, стоявшие рядом, ярко горели, солома на крышах уже прогорела и обваливалась с них огненными кучами, из которых шел тот особенный серо-желтый дым, когда в середине есть еще несгоревшая солома. Обнажившиеся стропила жидко горели перебегающими зайчиками.
Карпуха, запыхавшийся от бега, с растрепавшимися нечесаными волосами, не добежав до толпы, остановился и крикнул:
— Что ж вы, окаянные! Товар-то ведь весь сгорит!.. Вытаскивать надо!
— Далеко, что ему сделается, — сказал один голос из толпы.
— Далеко-то далеко, — отозвался другой, — а на всякий случай не мешало бы.
Несколько человек отделилось от толпы.
— Куда это они?
— Да вон, потребиловку отстаивать выдумали. Они бы лучше тут стояли, Кузнецова изба того и гляди загорится.
Еще отделилось несколько человек, а за ними, поколебавшись несколько времени, как колеблется на ярмарке толпа, не зная, к какому балагану идти, вдруг хлынули все к потребительской лавке. А впереди молодые бабы.
— Давай ключи, отпирай! — кричал Карлука на заведующего.
— Какие тебе ключи, ошалел.
— Какие… выносить надо. Не видишь — горит.
— Да ведь горит-то за полверсты.
— В Слободке за версту горело и то не выдержала. Давай, говорят.
Лавку отперли, и все, давя друг на друга, бросились выносить.
— Стойте, стойте, по порядку! — кричал заведующий.
— Есть когда разбирать. Покамест порядку дожидаться будешь, все и сгорит.
Бабы бросились прежде всего к ситцу.
— Что вы за ситец-то хватаетесь, муку волоките!
— Дюже тяжело…
— Волоки товар в одно место! — кричал Карпуха. — На середку выгона складывай, там не достанет.
Но выбегавшие из
