Сатирикон и сатриконцы - Аркадий Тимофеевич Аверченко
Сердился контрабас, тромбоны рокотали,
И вот уже вошли в круг баховских идей
Все «сорок человек и восемь лошадей» —
Весь доблестный состав прелестного оркестра:
Отчаянно махал конечностью маэстро:
За звуковой волной плыла опять волна,
Мистического трепета полна.
Проснулся старый Бах. Толпа заволновалась,
И в души слушавших, как в пропасти, вливалась…
И чутко приняла великого творца
От самого начала до конца.
У входа полисмен — и тот залюбовался…
Один только Дурной сидел и улыбался.
Потом сердито встал и плюнул на паркет:
«Mon Dieux![5] какая дрянь! Ведь это ж винегрет!
Где девственность игры? Скрипичная невинность?
Где эти сладкие клубничность и малинность,
Которые в своей стыдливой наготе
Уносят нашу мысль к предвечной пустоте?
Аккорды труб должны огнем вливаться в вены, —
У вас они сверлят лишь потолок да стены
И глохнут, как старик столетний на одре.
У сцены бьется звук, как в кожаном ведре,
Теряя красоту, воинственность и зычность.
Рождая в голове одну ка-ко-фо-ничность.
О, не играйте так! Я вас молю, прошу.
Иначе я о вас такое напишу…»
Тут кто-то оборвал ворчливого Дурного:
«Послушай, борода! Да это же не ново!
Пиши об этом всем в свой «Вестник», «Голос», «Край»,
Но только знай:
Коль в критики тебя пришлось избрать судьбе.
То прежде отнесись критически к себе, —
Под черепом своим учти-ка всю наличность:
А ну, как там всего одна ка-ко-фо-ничность?!»
Сатирикон». 1912. № 10
«Жуть зеленая»
В дни «культуры и прогресса»,
Исхудавшая, как тень.
Молчаливо терпит пресса
Ото всех кому не лень.
Кроме мелких унижений,
Ничего теперь не ждешь
От различных «положений» —
Щекотливых, точно еж.
Подвозить «идею» к «массе»
Нужно, трепетно дрожа.
Будто «зайца» в третьем классе
Под тюками багажа;
А покажется наружу
ГЪлова твоих затей —
Полезай, голубчик, в лужу.
Словно в песенке детей:
«Вдруг охотник выбегает,
Прямо в зайчика стреляет,
Пиф!
Паф!
Ой-ой-ой!..»
Вмиг
Штраф!
Да такой.
Что расчетливый издатель
Станет впятеро «умней».
Унеси меня, создатель.
От «культуры» наших дней!
«Сатирикон», 1913, № 2
Рыцарю скорби и гнева
Неугасимые слова.
Мы вам споем и про наяду.
И про кипучие ключи.
Но в наших песнях много яду.
Но в наших красках есть бичи!
А рыцарь скорби, рыцарь гнева
Нас упрекнуть всегда готов
За прелесть нашего напева.
За легкость звуков и цветов:
Он любит мир, где свечи тают,
Где глухо стонут голоса,
Где над покойником читают
И рвут от боли волоса.
Он равнодушен к чуткой лире.
Он от слезливости ослеп
И видит в целом Божьем мире
Одни кресты да черный склеп…
Не нападай на нас, дружище!
Раскинь, миляга, головой:
Что хуже: «смех ли на кладбище»
Иль над «живым» надгробный вой?
«Новый Сатирикон», 1913, № 28
Георгий ВЯТКИН
Пятый
Загадочная картинка
Сошлись случайно, как бывает всегда
(Не в этом ли наша беда?),
Земский статистик.
Писатель-мистик,
Фотограф,
Этнограф,
А пятый… черт знает кто.
Постояли пятнадцать минут у буфета
И прошли в читальный зал.
Там статистик к чему-то сказал.
Что не любит поэзии Фета.
И прибавил притом.
Что поэт должен быть гражданином…
Согласились с ним молча. Потом
Пробежали газету.
Подходили к буфету.
Играли в карты, в бикс и в лото:
Земский статистик.
Писатель-мистик,
Фотограф.
Этнограф,
И пятый — черт знает кто.
Играли небрежно, всё спорили больше:
О турках и сербах, о Вене и Польше.
О русской публике,
О китайской республике
И о том, что пора бы и нам по примеру Китая…
Так, волнуясь, вскипая и тая…
. . .
И, вновь зарядясь у буфета,
Просидели почти до рассвета.
А назавтра был обыск у мистика
И статистика,
У фотографа
И этнографа.
. . .
Так всю жизнь играем,
И не только в карты, бикс и лото:
Четверо добрых знакомых, которых мы знаем.
А пятый — черт знает кто.
«Сатирикон», 1913, № 44
Сергей ГОРНЫЙ
Как можно стать знаменитостью
I
Написал рассказ.
«…И они шли оба молодые, сильные, изящные, красивые, шли беззаботно и весело.
И казалось…»
Обязательно что-нибудь казалось!
(Принес один раз рассказ, где ничего не казалось, редактор даже не стал разговаривать.)
«…И казалось, что эти две фигуры — одна стройная, легкая, в белой, плотно облегавшей ее кофточке, под которой угадывалась высокая молодая, девственная грудь, и другая, в косоворотке, с мягкими, пушистыми волосами. упрямо и задорно выбивавшимися из-под студенческой фуражки, — одно целое в этом великом празднике солнца, смеха, цветов и весеннего приволья».
«И было странно…»
(Это тоже обязательно.)
«И было странно, почему они идут рядом, разделенные тканями рубашки,
