Сью Таунсенд - Признания Адриана Моула
Я склонился над ней и произнес: “Пандора, я хочу посвятить свою жизнь победе красоты над уродством, правды над ложью и справедливости над богачами, загребающими все денежки себе в карман”. Пандора бросилась в ванную, где ее вырвало, столь сильный эффект произвела моя речь. Откровенно говоря, у меня у самого немного увлажнились глаза. Пока Пандору рвало, я разглядывал свое лицо в зеркале гардероба и заметил явные перемены. Там, где когда-то мелькала неуверенность юноши, ныне просвечивала бычья твердость зрелого мужчины. Пандора вышла из ванной.
– Господи, дорогой, и что с тобой будет, ума не приложу! – покачала она головой.
Я сжал ее в объятиях и заверил, что со мной все будет в порядке:
– Путь мой, возможно, каменист, но я пройду его босиком, если понадобится.
Нашу глубоко символичную беседу прервала моя мать банальным вопросом, сколько ложек сахара положить Пандоре в какао. Когда мама потопала вниз по лестнице, я воскликнул в отчаянии, обращаясь к возлюбленной:
– О, спаси меня от мелких буржуа с их пошлым беспокойством о еде и напитках!
Мы попытались продолжить беседу, но нас опять прервали: теперь мой отец принялся издавать отвратительные рыгающие звуки в ванной. Он такой неотесанный!.. Не может умыться без того, чтобы не вызвать в памяти двух кабанов, спаривающихся в дождевой луже. И как так получилось, что я оказался плодом его чресел, просто уму непостижимо! Если честно, иногда я думаю, что я плод вовсе не его чресел. Когда-то моя мать близко дружила с одним поэтом. Он не зарабатывал поэзией на жизнь; днем он разводил личинок мух, а по ночам, заперев личинок в сарае, клал перед собой стопку дешевой бумаги и писал стихи. И очень неплохие, одно из них даже напечатали в местной газете. Мама вырезала это стихотворение и хранит его до сих пор... разве это не знак любви? Когда мама вернулась с какао, я стал расспрашивать ее об этом личинковом поэте.
– А, Эрни Крэбтри? – с притворной небрежностью произнесла она, будто и думать о нем забыла.
– Точно, – подтвердил я и продолжил с сильным нажимом: – Кажется, у меня с ним много общего, а?.. Поэзия, например.
– Между вами нет ничего общего, – возразила моя мать. – Он был умным, веселым, плевал на условности и смешил меня. К тому же он был метр восемьдесят ростом и неотразимым красавцем.
– Почему же ты не вышла за него? – удивился я.
Мама вздохнула и опустилась на кровать рядом с Пандорой.
– Да потому что я терпеть не могла личинок. В конце концов я поставила ему ультиматум: “Эрни, либо я, либо личинки. Ты должен сделать выбор”. И он выбрал личинок.
Губы у нее задрожали, посему я вышел из комнаты и столкнулся на лестничной площадке с отцом. К тому моменту мое намерение прояснить собственную родословную только укрепилось, и я завел с отцом разговор об Эрни Крэбтри.
– Да, Эрни хорошо устроился, – поведал отец. – В рыболовных кругах он известен как Король Личинок. Сейчас у него целая сеть ферм и особняк посреди огромного парка, который охраняет стая доберманов... Да-а, старина Эрни.
– Он по-прежнему пишет стихи? – спросил я.
– Послушай, сынок. – Отец так близко наклонился ко мне, что я разглядел шрамы от прыщей, которые он выдавил тридцать лет назад. – Банковские счета Эрни и есть чистая поэзия. Писать ему уже ничего не надо.
Отец завалился в постель, снял фуфайку и потянулся за бестселлером, лежавшим на тумбочке. (Лично я не читаю бестселлеры из принципа. Это мое твердое неписаное правило: если массам нравится, значит, мне наверняка не понравится.)
– Папа, а как выглядел Эрни Крэбтри?
Отец с хрустом раскрыл книгу и зажег вонючую сигарету.
– Маленький, жирный, один глаз у него был стеклянный, а еще он носил рыжий парик... А теперь проваливай, дай почитать спокойно.
Вернувшись к себе, я обнаружил, что Пандора с мамой завели один из тех тошнотворных разговоров, которыми так увлекаются современные женщины. Они сыпали словечками вроде “нераскрытый”, “потенциал” и “идентичность”. Пандора стрекотала про “окружающую среду”, “социальную экономику” и “шовинизм”. Я вынул пижаму из ящика комода, сигнализируя тем самым, что их разговор меня утомил, но ни та ни другая не поняла намека, и мне пришлось переодеться в ванной. Когда я вернулся в комнату, она была полна дыма от французских сигарет, а дамы взахлеб трепались об Общем рынке и относительности каких-то “молочных квот”.
Я попытался переждать, наводя порядок на столе и складывая одежду, но они продолжали трещать, сидя по разные стороны на моей кровати, даже когда я улегся в постель. Когда же они добрались до крылатых ракет, я был вынужден вмешаться и попросить всеобщего разоружения, мира и покоя.
К счастью, пес ввязался в драку с шайкой уличных собак и матери пришлось разнимать представителей собачьей породы, орудуя шваброй. Я воспользовался возможностью пообщаться с Пандорой.
– Пока вы с моей матерью болтали о всяких пустяках, я формулировал весьма важные идеи. Я решил встряхнуть все общество.
– Хочешь устроить вечеринку? Новогодний маскарад? – оживилась Пандора.
– Нет! – заорал я. – Я хочу основать политическую партию... ну, скорее, движение. Оно будет называться Движением Моула, членский взнос – 2 фунта в год.
Пандора поинтересовалась, что она получит за два фунта в год.
– Дискуссии на самые волнующие темы, стимуляцию – как творческую, так и разную другую... в общем, много всего, – ответил я.
Она хотела еще о чем-то спросить, но я закрыл глаза и притворился спящим. В моих ушах звучал мерный стук ее тяжелых ботинок, когда она на цыпочках шла к двери и спускалась по лестнице. Вот так родилось Движение Моула.
На следующее утро я проснулся с эпической поэмой в голове, она буквально рвалась из мозгов на волю. Даже не почистив зубы, я сел за стол и принялся лихорадочно писать. Прервался я лишь раз, когда пришел книготорговец. Но я отказался от энциклопедий, которые он пытался мне всучить, и вернулся к столу. Поэма была закончена в 11.35 утра по Гринвичскому времени. Вот она.
А. Моул
ПРИЕМ У НАРОДНЫХ МАСС
Еда дымилась на столе,Напитки стыли в баре,Печенье и огурчикиПоэтов поджидали.Артисты обещали быть,Флейтисты, трубачи,А пианисты ехалиС шарлоткой из печи.
Писатели спешилиИз тихих уголков,Лихие репортерыБрели среди песков.Народ стоял навытяжкуПеред гостиной зевом,Которое влекло к себе,Как юной девы чрево.Однако не посмел никтоПереступить порогИз страха, что обрушитсяНа них зловредный рок.
Держались. Подустали.Уселись на полу.В пословицы-загадкиЗатеяли игру.И песню затянули,И бодро встали в круг.Но стихли, засмущавшись:“Они вот-вот придут”.Актеры, музыканты,Артисты, и поэты,И те, что пишут книгиНа разные сюжеты,Под вечер позвонили:Они не успевают,У них забот немерено,С министром выпивают.
Огурчики не схрумканы,Печенье не раскрошено,“Шабли” не откупорено,Пирожное не скушано.Но массы честно ждалиСто миллионов днейИ пьесы сочиняли,Чтоб время шло быстрей.
Бетонный пол холодныйУзором расписали,Резьбой покрыли двери,На дудках заиграли.О вечном ожиданииСложили песнь сердечную.Но чу!.. Раздался скрип колес!Народ, готовься к встрече!
Поэты с журналистамиТолкаются в дверях,Танцоры и артистыПримчались впопыхах.Народ гостей приветствует:“Отчаявшись вас ждать,Мы угощенье слопали,Ни крошки не сыскать!”
Народ, привыкнув к страху,Бояться перестал.И в праздничной гостинойВзял все, о чем мечтал.С тех пор актеры, скульпторы,Танцоры и поэтыИ те, что пишут книгиНа разные сюжеты,Поют, творят, играютИ муз капризных дразнят,Стоят в прихожей, маясь:Когда ж начнется праздник?!
А. Моул в Москве
Сентябрь 1985 г.
Проснулся в шесть утра. Вставал осторожно, потому что пес развалился на моей кровати, задрав лапы кверху. Сперва я подумал, что он умер, но, пощупав у него пульс, обнаружил признаки жизни и тихонько выскользнул из-под его теплого меха. Пес дико старый, ему необходимо высыпаться.
