Мы смеёмся, чтобы не сойти с ума - Сичкин Борис Михайлович
В результате я так ни разу и не выступил, но фигурировал во всех нарядах, как участник огромного количества шефских концертов и получил три чемодана похвальных грамот.
После нашего приезда в Америку Емельян одно время работал музыкальным директором в норсинг-хоуме (доме для престарелых). В круг его обязанностей входили проведение занятий хоровым пением с обитателями этого дома, чего Емельян не делал, вместо этого играя им на рояле, общее руководство 7-ю помощницами, которые никакого руководства не требовали и, собственно, делали всю работу, и занесение в журнал сведений о том, как престарелые выглядят, что делают и т.д., чтобы их родственники могли прочитать, как их папы, мамы, дедушки и бабушки проводят время. Емельян понятия не имел, что надо писать и спросил одну из помощниц.
- О, обычную ерунду. Напиши, что она (или он) сохранила хорошую память, живая, охотно делится воспоминаниями, не сидит в одной позе, уткнувшись в телевизор (как на самом деле), а общается с группой в комнате отдыха, гуляет в саду, ну, телевизор, конечно, тоже смотрит, короче, что ей нравится, и она хорошо проводит время.
Емельян написал в точности, как ему сказали и пошел играть старушкам на рояле. Вернувшись, он увидел обессиливших от хохота помощниц, сгрудившихся вокруг журнала. Оказывается, Емельян допустил орфографическую ошибку в слове «воспоминания» («memores»), написав вместо этого «mammares», что полностью исказило весь смысл его записи, в результате чего появилось следующее:
Миссис Симпсон очень мила, с прекрасными сиськами (mammares), которыми она охотно делится со всеми окружающими. Чувствуется, что любит это дело и весьма подвижна. Надо отметить, что миссис Симпсон не зациклена на одной позе, а предпочитает разнообразие в местах и позициях - в комнате отдыха,в саду, на телевизоре, активна в группе. Мы все прекрасно проводим время.
Комсомольские глаза
Что такое комсомольские глаза? В нескольких словах: предельно чистые, насквозь фальшивые, светящиеся показной искренностью, в любую секунду готовые на любую подлость во имя тупой светлой идеи, не замутненные никакой мыслью кроме вдолбленной официальной догмы - это комсомольские глаза. Однако объяснить, что такое комсомольские глаза практически невозможно - это надо видеть. Я пытался объяснить это многим, включая людей с таким громадным чувством юмора, как создатель юмористического театра «Синяя птичка» Виктор
Драгульский и писатель Сергей Довлатов, но они непонимающе смотрели на меня, а, увидев, хохотали до слез и при каждом удобном случае просили показать снова. У нас с Довлатовым это стало рефреном: если мы хотели сказать, что такой-то - фальшивый тупой подлец, то говорили - человек с комсомольскими глазами. Живя при игривой советской власти, мое умение в точности симулировать комсомольские глаза в совокупности с подобающим выражением лица и соответствующим текстом не раз меня выручало.
В отличие от моего сына Емельяна, чья партийная карьера кончилась, когда его выгнали из пионеров за отказ носить пионерский галстук, при родном Иосифе Виссарионовиче я себе такой роскоши позволить не мог и, как и все, состоял в комсомоле. Вместе со всеми исправно игрался в идиота, но, как юморист, получал удовольствие от смешных в своей тупости советских штампов. «Мало Родину любить, надо, чтобы Родина тебя любила». «Это не по-советски», «советский человек так поступить не может». Надо полагать, что советский человек, в отличие от болгарского или французского, обладает совершенно отличной от них биологией и единственный носитель каких-либо моральных качеств. Скажем, если кто-то ударил бабушку по голове и забрал у нее сумку, то это не по-советски, советский человек так поступить не может, а для англичанина - в норме вещей. «И где бы ты ни был, и чтоб ты не делал, пред Родиной вечно в долгу...» Всю жизнь ты у Родины на крючке, рассчитаться исключено, хуже, чем кредитные карты. Учитывая, однако, что несмотря на все притворство, я, со своим юмором не слишком вписывался в образ традиционного комсомольского идиота, меня периодически пытались из этой организации выгнать. Комсомол мне был нужен, как третья стадия сифилиса, но если тебя выгоняют из комсомола, значит ты не «советский человек», и перед тобой открываются широкие перспективы - от Колымы до сопок Манчжурии - что меня, привыкшего к более южному климату, не устраивало. Здесь мне помогали комсомольские глаза и доскональное знание нюансов функционирования советской системы.
Собрание, общий настрой - выгнать. Перед голосованием я встаю и печальным голосом, изредка (якобы от робости, а на самом деле - чтобы не расхохотаться) поднимая чистые комсомольские глаза, говорю, что да, я виноват и, конечно, не достоин быть в комсомоле, но я советский человек, комсомол - моя жизнь, и если собрание мне поверит и даст возможность исправиться, я докажу, что достоин быть в его рядах. В таких случаях всегда находится кретин-активист, который встает и говорит:
- Товарищи, мы тоже виноваты. Где был наш коллектив, почему мы не помогли Сичкину, не вовлекли его в общественную работу... и далее теми же штампами.
Получаю выговор и остаюсь в комсомоле. Вскоре новое собрание по поводу избиения Сичкиным повара. По советским шулерским правилам игры ты должен не оправдываться, что бессмысленно, а поносить себя последними словами, что я и делаю.
Поскольку в прошлый раз мое выступление носило характер жалобного покаяния, нынешнее я облекаю в форму гневного обличения.
- Товарищи! Мой поступок возмутителен, и мне нет оправдания! Это откровенное хулиганство, и таким, как я не место в комсомоле! Да, все знают, что он не сахар, но кто тебе дал право распускать руки и чинить самосуд?! Сейчас мне отчетливо видно, как низко я пал, запятнав комсомольский билет и светлый облик строителя коммунизма, и если меня выгонят, мне некого винить, кроме самого себя! - и сел, преисполненный к себе гнева и презрения.
Собрание было даже несколько ошарашено страстью, с которой я смешивал себя с грязью и, как я и ожидал, встал очередной мудак и пошел:
- Я ни в коем случае не оправдываю хулиганский поступок Бориса Сичкина, но давайте будем самокритичны: какую воспитательную работу мы проводим с Сичкиным? Почему мы не привлекли его к оформлению стенгазеты? Когда у нас последний раз была лекция о международном положении?
Собрание плавно перетекло в традиционное утвержденное советской властью самобичевание по поводу мелких недостатков, которые надо преодолеть, чтобы ничто не мешало идти уверенной поступью к сияющим высотам, и я остался в комсомоле с очередным выговором.
Последний раз меня собрались выгнать из-за майора польской армии (дело было в конце войны), который нагло хотел занять мою квартиру и которого я чуть было не застрелил. Пистолет у меня успели вырвать, но в лоб я ему закатал. Говорить что-то было бессмысленно: выговоров у меня скопилось два мешка, и на всех этих собраниях я уже выступил во всех возможных ролях - от трагика до целомудренной гризетки - поэтому я просто сидел, уронив голову и время от времени пускал слезу. Встал мой друг Борис Каменькович и произнес заранее отрепетированный текст:
- Товарищи, я говорил с Борисом и пытался выяснить, как же он мог совершить такой поступок, так подвести коллектив?! Я убеждал его выступить и объяснить нам, как такое могло случиться и осознает ли он сам, какую тень он бросил не только на наш ансамбль, но и на весь моральный кодекс строителя коммунизма, но Борис сказал, что он не в силах взглянуть товарищам в глаза, веры ему больше нет и хватит, сколько можно – пусть выгонят меня из комсомола! А потом у него появились слезы на глазах, и он воскликнул:
«Комсомол - это единственное, что у меня есть! Как же я буду без комсомола»!
В этом месте речь Каменьковича прервалась из-за раздавшихся с моего места громких рыданий, сопровождаемых хлынувшим потоком сдерживаемых до поры слез.
Не выгнали. Со временем я тихо выбыл из комсомола по возрасту, но бесконечно благодарен этой организации за помощь в создании «комсомольских глаз».
