Происшествие исключительной важности, или Из Бобруйска с приветом - Шапиро-Тулин Борис
Страшный сон, думает Моня, очень страшный. Он знает, что точно такое же сновидение посетит Ньютона еще раз, но теперь уже спустя тридцать лет, когда осторожный и подозрительный Вильгельм Оранский, водрузив свое тело на английский престол, науськает тайную полицию против тех, кого он посчитает еретиками, способными угрожать его власти. Моня подпадет под подозрение одним из первых. Господи, почему же Моня, ну, конечно, Ньютон. Сэра Исаака занесут в «черный список» не только из-за его «богопротивных» открытий. Ньютон тайком от всех исповедовал запрещенный церковью арианизм, Моня знает: это учение отвергает существование Святой Троицы. Он пытается представить, что было бы с ним самим, если бы майору Устину Пырько донесли, что один из жителей Бобруйска считает неприемлемым учение Маркса, Энгельса и Ленина, то есть тех «авторитетов в законе», коих высшее начальство возвело в ранг новоявленной троицы. Лики всех троих, напечатанные на красочном плакате, Моня практически ежедневно видит в конторе «Вторчермета», стоит лишь поднять взгляд от заляпанного чернилами стола. Его отнюдь не впечатляет их нерушимое единство, а именно три профиля, упорно налезающие друг на друга. Напротив, ему постоянно хочется избавить себя от лицезрения странной близости трех бородатых мужчин, вынести плакат из конторы и закопать под единственным чахлым тополем, чудом проросшим сквозь нагромождение металлолома. Но каждый раз он не решается выполнить задуманное, боясь, что кто-нибудь из грузчиков на него донесет, и тогда он, вполне вероятно, сгинет так же бесследно, как сгинул его отец в 37-м.
От этого предположения его обдает липким страхом, и он снова ныряет с головой в XVII столетие. Ньютон, естественно, не знает никакого Устина Пырько по прозвищу Упырь, но у Вильгельма Оранского есть свое «НКВД» и свои бдительные «майоры». Святую Троицу они Ньютону не простят. В одну из ночей тайные агенты подожгут его лабораторию. В огне вместе с многочисленными рукописями бесследно исчезнут записи по получению философского камня, того самого, который дарует бессмертие.
– Сволочи, – с тоской думает Моня. На отдельном листе он записывает на всякий случай все, что только что промелькнуло перед его мысленным взором, затем откладывает исписанный лист в сторону и снова возвращается в Кембридж.
«Все 66 ночей, оставшихся до назначенной даты, Ньютон провел хоть и беспокойно, но уже без всяких сновидений. Весна оказалась пасмурной, небо практически все время было затянуто облаками, влага висела в воздухе, но настоящие потоки воды обрушились с небес на землю аккурат 12 апреля, то есть именно в тот день, о котором сказал ему таинственный посетитель. Ньютон то просыпался оттого, что косые струи барабанили по оконному стеклу, то вновь засыпал, проваливаясь в какую-то тонкую, вязкую пелену. По-настоящему удалось уснуть только под утро, когда ливень превратился в унылый дождь, и в его убаюкивающем шелесте растворились внезапно все страхи, что одолевали Ньютона на протяжении последних двух месяцев.
Проснулся он поздно и впервые за долгое время посмотрел в зеркало. То, что он увидел, ему понравилось: он улыбнулся и подмигнул своему двойнику. Все выглядело так, как будто он переболел тяжелой болезнью и вот теперь, сбросив ее оковы, ощутил внутри себя не беспокойство, натянутое до предела, а благословенную тишину, позволявшую наконец привести в порядок мысли и чувства. Может быть, это произошло оттого, что дата, обозначенная странным незнакомцем, все-таки наступила. И раз уж он дождался первой части его предсказания, возникла уверенность, что и вторая часть, связанная с именем Маргарет Портеус, тоже окажется не плодом больного воображения, а такой же неотвратимой реальностью, как и подтвержденное календарем двенадцатое апреля.
Впрочем, в тот день никакого события, которое могло бы приоткрыть завесу тайны над загадочной фразой, услышанной Ньютоном, так и не случилось. Вернее, оно случилось, но узнал о нем Исаак Ньютон только на следующее утро, когда в библиотеку Тринити-колледжа доставили газету из Лондона.
В гулкий зал с высоким стрельчатым потолком набилось множество народа. Газету молча передавали друг другу, молча читали и так же молча расходились по своим кельям. От небольшой заметки, выделенной крупным шрифтом и состоящей всего из двух фраз, веяло ужасом. В первой фразе говорилось, что некая мисс Маргарет Портеус скоропостижно скончалась 12 апреля. Вторая была короткой и беспощадной: диагноз – бубонная чума.
Человек в длинном до пят пальто и круглой шапочке на бритой голове знал, какую беду на самом деле предвещала комета, знал за два месяца до случившегося. Но зачем ему нужен был Ньютон? Для чего в тот вечер он внезапно появился и так же внезапно исчез? Какую цель преследовал? Что проверял? Ответа не было».
Моне кажется, что он знает ответ. Комета, а затем чума – это только два первых шага, приближающих его к разгадке тайны исчезнувшего диска. Будет еще третий, самый главный, уверен Моня. Надо просто набраться терпения и подождать, пока он покинет Кембридж.
Он покинет Кембридж – звучит, конечно, хорошо, усмехается Моня. Только он – это не тот Моня Карась, который сидит, скрючившись, над бланками конторы «Вторчермет» в маленькой комнатке, отведенной ему тетей Басей. Кембридж покинет другой Моня, тот, который Исаак Ньютон. Тот, которому не дает покоя воспоминание о человеке под масляным фонарем. Тот, который, как и все, боится чумы.
«Ньютон, как и все, боялся чумы. Впрочем, по-настоящему страшно ему стало только в июне, когда до Кембриджа дошли слухи, что каждую неделю в Лондоне умирает от двух до трех тысяч человек. Народ потянулся к прорицателям и колдунам. Прорицатели, порывшись в старинных книгах, нашли указание, что комета вот-вот исчезнет, а чума пресытится своей страшной жатвой и отступит вслед за кометой.
Колдуны утверждали обратное и советовали раскладывать на жаровнях связки ладана и перца, чей запах непременно должен отпугнуть невидимую убийцу. Растерявшиеся от обилия смертей лекари настояли на том, чтобы во дворах и на улицах круглосуточно поддерживали открытый огонь. Они утверждали, что с его помощью можно поставить заслон эпидемии, готовой вырваться из Лондона и захлестнуть всю страну.
Так это было или нет, могло показать только время, зато вечера теперь приобрели особенно зловещий оттенок. Если днем языки пламени были не столь заметны, то, едва темнело, они становились похожими на погребальные костры, навевая тоску и мысли о неминуемой смерти.
От Лондона до Кембриджа всего 40 миль. Но никто не мог сказать, с какой скоростью распоясавшаяся зараза передвигается по дорогам Англии. Почти все лето, вплоть до начала августа, Ньютон жил в тревожном ожидании первой жертвы внутри самого Тринити-колледжа. И не он один. Беззаботная жизнь сдулась, как лопнувший шар. Студенты и преподаватели старались как можно меньше появляться на людях, предпочитая смотреть на мир из окон своих келий. На лекциях народу раз за разом становилось все меньше, но с командой «спасайся, кто может» мешкали до последнего. И только когда в Кембридж пришло сообщение, что король Англии в спешном порядке бежал подальше от столицы, высокое начальство решило более не полагаться на рекомендации лекарей и колдунов.
На сходке, состоявшейся у церкви Святой Анны, студентам объявили, что впредь до особого распоряжения они отпускаются на все четыре стороны. При этом настоятельно рекомендовали из четырех сторон выбрать одну, а именно уходить на север, ибо, по мнению ученых мужей, чума предпочтет двигаться на юг, где условия для сбора ее смертоносной жатвы казались намного благоприятнее.
Родовое имение Ньютона Манор-Хауз близ городка Гринфильд было в трех днях пути от Кембриджа в том самом северном направлении, куда советовали двигаться профессора Тринити-колледжа. Оставалось дождаться выдачи положенной стипендии и сразу же тронуться в путь. Но страх, который поселился в душе Ньютона, отверг все меркантильные доводы по поводу горстки причитающихся шиллингов. Бог с ними, решил Ньютон. Утром следующего дня он одним из первых покинул свою альма-матер.
