Пантелеймон Романов - Пантелеймон Сергеевич Романов
— Сыпь!.. Ломом-то поддень, черт! — кричали в одной стороне.
— Стропила веревкой бы зацепить, да и свалить.
— Где ж ее возьмешь, веревку-то…
— Э, черти безголовые… тоже идет дело делать…
А на высоком пне стоял председатель, как на обозревательной башне, и, едва успевая оглядываться, кричал каждую минуту:
— Эй, куда бревно поволок!.. Брось сейчас, сукин сын!.. Не отрывать петли! Вынимай сейчас все из кармана!.. Ломаем для общего пользования, а ты себе тащишь, бессовестные!..
А с другой стороны навстречу кузнецу, через разломанный плетень, согнувшись и подхватив под мышку доску, прошмыгнул овчинник. Но наперерез ему бросился парень в кожаной фуражке.
— Куда тащишь, мать твою!.. Брось сейчас!
Овчинник оглянулся и, как бы соразмерив расстояние и увидев, что ему не убежать, бросил доску.
— Подавись!..
Парень поднял с дороги доску, швырнул ее через плетень и пошел во двор.
— Промахнулся?.. — сказал кузнец.
— Э, сволочи… — проговорил овчинник, сплюнув. И, подойдя к телеге, сказал, указав на разломанный сарай:
— И неужто это им так пройдет, разбойникам?!
1918
Мелкий народ
Платформа гудела тысячами голосов. Под бесконечным навесом со стеклянной крышей стояли толпы людей с сундуками, мешками, ружьями, в серых шинелях и шапках.
— Святители преподобные, ну где ж тут в вагон пробиться? — сказала старушка в шубенке с вытершимся воротником.
Какой-то старичок, по-бабьи повязанный платком, утер нос рукавицей и проговорил:
— Вот уж четвертые сутки сажусь, никак не сяду.
— Поезд подают. Отсаживай от краю.
— Святители преподобные, батюшки…
— Отходите, сейчас стрелять начнут, — сказал старичок в платке.
— Ах, матушки, зачем стрелять?
— Положено. При посадке кажный раз стрельба.
— Испужать думают, да не на таких напали, — сказал солдат с мешками, — слава тебе господи, четыре года в окопах просидели и не такую стрельбу слыхали.
— А стреляют-то как, по верхам или в самую середку?
— Как придется.
— Нет, все по верхам, — сказал старичок в платке, — я уж четвертый день сажусь, не было примера.
— Что ж он стал-то, домовой. Два шага проедет и остановится.
— Ждут, чтоб остепенились. Уж мудрят, мудрят… I)черась очередь вздумали строить.
— Ошалели совсем.
— В Москве вчерась тоже хотели было состроить, — сказал солдат с мешками, — а нас подобралось человек десять, ребята все один к одному… Как всей кучей двинули, куда твоя очередь делась. Как смыло. Так первыми и промахнули в вагон. А то бы нипочем не сели.
— Мужчинам-то все лучше, — сказала женщина в шали с кошелкой под мышкой, — а тут натужаешься из всех сил, а толку нет.
— Ну, становись промеж нас.
— Только кошелочку, батюшка, мне не раздавите. Яички везу.
— Народу бы надо подобрать настоящего, а то мелюзга какая-то все напихалась. Нешто с такими сядешь. Эй ты, дядя большой, сюда иди. Становись, говорят, сюда, черт! Что ж ты, в одиночку, что ли, в самом деле думаешь пробиться? Ну-ка, пролезай с сундуком-то наперед. А то мешками мягкими прешь — никакого толку.
— Подходит, подходит, господи батюшка.
— Гляди в оба, — крикнул солдат с мешками на своих; потом, выждав момент, хрипло и отрывисто крикнул — Дуй!..
И сам врезался в толпу.
— Осади назад… Стрелять будем… В очередь! — кричали с площадки, как безумные, люди в лохматых шапках и размахивали штыками перед носами напиравших.
— Лезь, лезь, по верхам будут…
— Куда ж тут лезть, пузо, что ли, распороть. Ошалел, мои матушки.
— Завели зачем-то эту моду — со штыками, напирать надо, а тут того и гляди кишки выпустят.
— Еще разок. Налегай…
— Да что вы все прете-то, — кричала какая-то женщина, которую прижали к запертой двери вагона.
— Ай заперто? Ну что за окаянные. Что ж они не пускают-то?
— Опять ждут, когда остепенятся, — прохрипел старичок в платке, которого стиснули со всех сторон так, что он, как утопающий, только выставил бороду из сжавших его плеч и глотал воздух.
— Эх, народ мелкий… Тут первое дело налегать надо. Сгрудиться бы всем дружно и — готово дело.
— Что ты наваливаешься-то, тетка? Мокрое у тебя что-то…
— Ох, матушки, подавили, знать… Матушки, все до единого…
— Что ж ты и пригадала яйца-то везти? Тут от отца родного откажешься, а она с яйцами нянчится. Наказание с этими бабами…
— Вишь распустила, едут ноги назад, да сабаш.
— Еще бы народу… — говорил солдат с мешком, стоя одной ногой на ступеньке и беспокойно оглядываясь. — Э, дядя здоровый, сюда, сюда. Нажми сундуком-то как следует, они и раздвинутся. Большая дубина, а пройтись не знает как.
Огромный веснушчатый детина проламывался вперед, и от него во все стороны, как спелая рожь, раздавался народ.
— А ты что? С какого фронту? Пехота, что ли? — крикнул солдат с мешками, нагибаясь со ступеньки вниз.
— Пехота, — отвечал ближний солдатик, у которого от тесноты картуз съехал козырьком на глаза.
— То-то вот и есть, что пехота… а наперед лезешь?
— О, господи батюшки, совсем пропадаю… — говорила женщина с яйцами, выдираясь откуда-то снизу из-за плеч. — Голубчики, дяденька, ослобони мне немножко эту руку, дай отдышаться Христа ради…
— После отдышишься, видишь, сам стою как спеленутый…
— Что-то остепенились, знать?
— Не остепенились, а они с того боку зашли, там открыли…
— Ах, разорви их, проморгали.
— Дуй… Сундуком-то работай, черт, пехота окаянная, совсем уж в свой картуз провалился…
— О, господи. О. святители. Об яйцах уж не говорю.
— Всем народом, всем народом. Наваливайся! — кричал солдат с мешками.
— Стреляем. Осади назад.
— Нажимай, по верхам будут.
Рлатформа дрогнула от выстрелов. На мгновенье все < и цепенели. Потом оглянулись друг на друга.
— По верхам?
— По верхам.
— Дуй…
Что-то загудело и заревело, послышался звон разбитых стекол, заглушаемый каким-то рычанием и воплем прищемленного в окне человека, болтавшего ногами в воздухе.
— Круши, — кричал, как безумный, солдат с мешками, — сейчас пробьемся. На баб нажимай, скорей подадутся.
Маленький солдатик из пехоты со спиной, испачканной яичными желтками, совался со всех сторон, ища места, где бы себе пристроиться, и, задирая вверх голову, выглядывал из-под съехавшего на глаза картуза.
Вдруг с противоположной стороны площадки ринулась новая лавина мешков и сундуков. Солдат с мешками взмахнул руками и, не удержав равновесия, слетел вниз. Остальные тоже ссыпались.
— Пропало дело. Наперерез пошли…
— Что ж вы, дьяволы… Сундуки еще нацепили, пехота проклятая. Вам сопли утирать, а не в вагон садиться.
— Склизко дюже, упору никакого нет.
— Что, ай не сели? — тревожно спросил
